— И именно этим он и уникален. — веско ответил Птичник. — Он не обладает теми способностями, которому обладаем мы с тобой. Но это не мешает ему делать то, что он считает нужным. То, во что он верит, то, что, как он думает, должно быть сделано. Он не слушает чужих мнений и не принимает на веру чужие слова, он проверяет все сам. Он отправился в самое пекло для того, чтобы вылечиться от заражения, он поднял такие древние тайны, что даже я удивился, когда узнал, какой информацией он обладает. Ну и что, он остановился после того, как обезопасил себя? Нет. Он полез дальше. Он готов был схлестнуться с самым сильным противником из всех, каких только знал, и он схлестнулся. Он готов был в буквальном смысле пожертвовать собой ради одной лишь возможности спасти мир — и он жертвует. Прямо сейчас он это и делает.
— Эй, я вообще-то здесь… — слабо просипел я, потратив на это остатки сил, и закашлялся от того, что в горле запершило.
— А знаешь, что самое главное? — не обратив на меня внимания, продолжил Птичник. — Он делал это все не для себя. Поначалу — да, но лишь поначалу. Все его действия после того, как он узнал, что избавился от заражения, уже не касались его самого. Он все это делал для других. Для тех, кого, как ты и сказала, он и не знал, в общем-то. И ты правильно сказала — он действительно их практически не знал, но ему это не мешало. Ему было достаточно и того, что он с этими людьми живет в одном мире. Сначала — в мире поменьше, размером с его новую семью, с его Спектр. Позже — в мире побольше, размером со всю территорию, что осталась не подконтрольна Тьме. И его даже не останавливало то, что он сам не принадлежит этому миру, что он в нем не родился, что он, по сути, никого в этом мире не знает. Что для него нет здесь ничего родного — все это его совершенно не волновало. Он готов был выступить против фундаментальных сил природы, против законов мироздания и все для того, чтобы спасти этот не родной ему мир. Пока остальные смирились с происходящим и лишь оттягивали свой конец, он перевернул все устои и верования вверх ногами. Он добрался до легенд и вернул им статус действительной реальности. Побывал в таких местах и общался с такими существами, об одном лишь наличии которых весь остальной мир предпочел забыть, лишь бы не искать способ ужиться с ними на одной планете. И все это — ради мира, который никогда даже не был «его». Мира, которому он ничего не должен и который ничего не должен ему.
— А у него был выбор?
— Был. — Птичник кивнул. — С самого начала единственное, что у него было — это выбор. Он мог просто сдаться и покончить с жизнью, следуя кодексу светлячков, сдаться корпорациям на опыты сразу, или, желая остановить войну — позже. Он мог не лезть в лабораторию Сайфер и вообще не отправляться к казадорам. Он мог остаться у них и вычеркнуть себя из всех этих разборок корпораций с нелегалами. Множество выборов, каждый из которых было бы сделать легче. Каждый из которых не подразумевал бы борьбы и лишений. Но он каждый раз выбирал бороться.
Птичник поднял согнутые в локте руки и направил их ладонями от себя, словно упирался в невидимую стену:
— И, знаешь, глядя на него я тоже решил, что надо бороться. Да что там — я и до этого знал, что надо… Но у меня не хватало смелости, ты правильно сказала. К счастью, появился Лайт и немного поделился своей, которой у него в избытке. И, глядя на него, я понял — хватит бегать от судьбы. Даже если бы ты добилась своего и весь мир превратился в один огромный ноктус, в нем все равно остались бы две неупокоенные души — ты и я. А это значит, что рано или поздно мы бы все равно пересеклись. И, независимо от того, когда именно это произойдет, для меня это будет рано. Потому что я не буду к этому готов. Потому что не от меня будет зависеть, когда именно это произойдет. Так пусть лучше это произойдет тогда, когда это принесет пользу хоть кому-то.
— Не смей! — взвизгнула Дочь Ночи. — Замолчи! Не смей говорить всего этого!
— Конечно, дорогая. — печально улыбнулся Птичник и сделал шаг к Дочери Ночи. — Я действительно скоро замолчу навек. Но это уже будет неважно. Ни для тебя, ни для меня.
— Не вздумай! — она подняла руки со скрюченными пальцами, что оканчивались угольно-черными ногтями. — Не подходи!
Но Птичник все равно сделал еще шаг вперед.
— Не смей!
Дочь Ночи завизжала как циркулярная пила, и в ее голосе послышался страх! Из ее рук вырвались настоящие волны Тьмы, которые захлестнули Птичника, скрывая его фигуру от моего взгляда — как будто цунами обрушилось на крошечного человека!
Но это продолжалось всего лишь пару секунд. А потом волны Тьмы истощились, рассеялись и оказалось, что они не нанесли Птичнику никакого вреда. Даже больше — он успел прилично сократить расстояние, двигаясь прямо через препятствие, и был уже практически рядом с Ди.
Черт возьми, как же я был наивен! Я глупо надувался от чувства собственного превосходства каждый раз, когда приращивал собственное могущество буквально на какие-то крупинки! Крупинки, которых все равно недостаточно и не могло быть достаточно для того, чтобы справиться с этой проблемой!
А я еще считал, что вся эта история — она про меня!
— Не смей! — продолжала в ужасе кричать Дочь Ночи, отступая от Птичника и атакуя, хлеща его все новыми и новыми плетями Тьмы, посылая в него шрапнель из черных шипов, осыпая градом узких и длинных, будто бы двумерных, вытащенных из тени, копий.
Но Птичнику было все равно. Он знал, что ничего из этого не способно навредить, поэтому он просто шел вперед, и все попытки Дочери Ночи задеть его, пропадали втуне.
И так продолжалось до тех пор, пока в спину Дочери не уперлась стена свежеотстроенного своими же руками дома.
— Не смей… — тихо всхлипнула она. — Уходи! Уйди!
— Нет… — тихо сказал Птичник, вытягивая руки и переплетая свои пальцы с ее. — Я больше никогда и никуда от тебя не уйду. Теперь мы всегда будем вместе. Пусть даже в мире мертвых. Я готов к этому. Наконец — готов.
От его пальцев по рукам Ди потек жидкий желтый Свет, словно огромный кусок светолита таял, заливая кожу. Дочь Ночи, тихо поскуливая, смотрела на этот процесс расширенными от ужаса глазами, дергалась, в попытках освободить руки, но Свет намертво сковал отца и дочь и превратил их в единое целое. Тело без души, оставленной в мире мертвых, и душа без тела, вырванная из этого мира против всех мыслимых законов, объединялись для того, чтобы наконец-то восстановить мировой порядок и вернуться туда, откуда все началось. Снова оказаться за гранью смерти. Но на сей раз — уже без возможности вернуться. И без желания.
Дочь Ночи, кажется, лишилась чувств — по крайней мере, тело ее обмякло и Птичник был вынужден подхватить ее под талию, чтобы она не упала. Сияние Света становилось все ярче, он заливал все вокруг, превращая ночь в день, выжигая Тьму вокруг, освобождая от нее здания, серый бетон которых после антрацита казался чем-то божественно-красивым…
На этот Свет невозможно было смотреть. Я приложил ладонь к глазам козырьком, запоздало сообразив, что мое тело снова мне подчиняется, но и это не помогло — два силуэта, слившиеся в один, сияли так ярко, что из глаз потекли слезы и мне пришлось отвернуться.
Казалось, Свет давил даже на уши — ровным плотным гулом, словно от взлетающего, но никак не могущего взлететь самолета. Он сжимал мозг, как гидравлический пресс, заставляя меня морщиться от боли и в какой-то момент я сам не заметил, как зажал уши, пытаясь хотя бы уменьшить этот шум, приглушить его! Еще немного — и я просто сознание потеряю от всего этого!
Но раньше, чем это произошло, я услышал прямо у себя в голове тихий голос Птичника, которому, казалось, все, что происходит вокруг совершенно не мешало:
— Спасибо, Лайт. Ты все сделал правильно.
А потом все померкло и я отключился…
Эпилог
— Ладно, твоя взяла! — Лизка остановилась и, тяжело дыша, уперлась ладонями в колени. — Я не могу за тобой так долго бегать!
Я улыбнулся и отцепился от карниза, на который запрыгнул, убегая от нее. От нее, Кейры, Фиби и нескольких новичков нашей команды, которых мы только-только набрали.
Подобные тренировки стали для нас обыденностью, но проводили мы их уже не для того, чтобы перемещаться по ноктусам и уж тем более не для того, чтобы бороться с корпорациями. Теперь это было просто развлечение. Я принес с собой в этот мир новый вид спорта, и, несмотря на то, что пришлось его некоторое время использовать не по назначению, он все еще оставался лишь спортом. Так что я решил, что пусть он им и остается.
С момента, когда человеческие глаза в последний раз видели Дочь Ночи, прошло три месяца. Птичник объединился со своей дочерью, зная, что окажется на том свете вместе с ней и на сей раз без обратного билета, ведь теперь никто не давал ему дополнительных сил для подобного обмана вселенной. Да к тому же оставшаяся на том свете душа, наконец получившая смухлевавшее тело, вряд ли захотела бы с ним прощаться вновь. Так или иначе, в мире больше не осталось ни Дочери Ночи, ни Птичника, ее отца.
И вместе с ними не осталось и Тьмы. Лазейка в мир мертвых закрылась, и все, что оттуда лилось, захлестывая мир живых, без подпитки извне, исчезло. Исчезло моментально, заново освобождая все те районы, которые были захвачены Тьмой, возвращая их в том самом виде, в котором они их застигла.
Только без людей, конечно. К сожалению, людей не могла вернуть никакая магия. Или, вернее сказать, могла — но только лишь заново запустив круговерть Тьмы, смертей и разрушений. Все то, что оказалось в мире мертвых, должно оставаться в мире мертвых. Так устроен мир. Как минимум, эти два мира.
Огромные территории Города снова стали доступны, но некому было их заселять. Оставшиеся несколько тысяч людей были заняты решением множества других проблем, как оставшихся с прошлых времен, так и новых, возникших из-за огромного количества опустевших рабочих мест. Где-то постоянно случались какие-то сбои, рабочих рук не хватало и даже бывшие нелегалы-светлячки были вынуждены как минимум четыре часа в день работать над восстановлением нормальной жизнедеятельности Города. И я тоже, куда без этого. Но все воспринимали это спокойно и понимали — иначе никак. Это плата за то,