– Если шлифовка шла на твердом шлифовальнике, – произнес он менторским тоном, – то полировку будешь производить на мягком полировальнике. Вот он.
Движением фокусника, извлекающего кролика из пустой шляпы, Кива Сергеевич достал из кармана удивительно знакомый Мише предмет. Да, действительно, это был точно такой же шлифовальник, сжимая который Миша провел десятки часов, под нежное шипение абразивного порошка. Внимательно осмотрев его, он заметил разницу – торец был покрыт эпоксидной смолой, прорезанной тонкими бороздками.
– Сейчас мы отформуем инструмент, – сказал Кива Сергеевич, – и ты приступишь к работе. Включи горячую воду.
Миша послушно подошел к раковине и открыл кран. Спустя минуту Кива Сергеевич нетерпеливо спросил:
– Пошла горячая?
Миша сунул палец под клокочущую струю и тут же отдернул.
– Кипяток!
– Отлично! Теперь разогрей смолу.
– А сколько греть?
– Пока не размягчится.
Миша засунул полировальник прямо в середину струи. Горячие брызги обжигали кончики пальцев, но он терпеливо выждал несколько минут. Затем вытащил полировальник и надавил указательным пальцем на коричневую поверхность. Прежде твердая, как стекло, смола мягко спружинила.
– Дай-ка попробовать, – Кива Сергеевич протянул руку и тоже придавил смолу.
– Хорошо! – он с удовольствием помотал головой. Этот жест был Мише знаком; так вел себя отец за праздничным столом, выпивая перед едой большую рюмку водки.
– Теперь, – продолжил Кива Сергеевич, – положи полировальник на станок, а поверх него линзу. И осторожнее, умоляю тебя, осторожнее, одно неловкое движение, и труд нескольких месяцев уйдет в песок!
Честно говоря, причитания Кивы Сергеевича раздражали Мишу. Во-первых, если чей труд и уйдет в песок, то его, Мишин. А во-вторых, неужели после стольких месяцев дотошного наблюдения учитель еще не научился верить Мишиным аккуратности и прилежанию?!
– Сейчас начнем формовку, – сказал Кива Сергеевич. – Движения здесь те же, как при шлифовке. Но больших давлений не нужно. Наша задача добиться того, чтобы волнистая и матовая поверхность смолы стала ровной и зеркально блестящей.
Кива Сергеевич положил правую руку на линзу и ласкающими движениями принялся водить ею взад и вперед. Рука двигалась так нежно, словно под ней находилось крошечное живое существо.
– Помни, что во время формовки зеркало должно постоянно быть мокрым, иначе оно может приклеиться к смоле. Следи за тем, чтобы на поверхности не было ямок от мелких пузырьков воздуха. Давай, принимайся за дело.
Он поднял руку над станочком, словно пианист, уносящий последний аккорд вместе с едва заметным трепетанием пальцев.
Миша опустил пальцы на линзу и повторил движения Кивы Сергеевича. Рука шла сама по себе, отработанное десятками часов согласие мышц уже не требовало вмешательства разума.
– Добже, – еще раз помотал головой Кива Сергеевич. – Хорошо. Сноровка появилась. Значит, с формованием ты управишься примерно за час.
Миша молча кивнул и продолжил работу. Нужно было выждать еще минут десять, чтобы возбуждение Кивы Сергеевича слегка улеглось, и тогда задавать вопрос. Так и получилось.
Учитель размяк, удобно облокотившись на стол, глаза утратили напряженный блеск, морщины разгладились. На Мишу он смотрел с нежностью, почти приближающейся к той, с которой он совсем недавно прикасался к полировальнику.
– Кива Сергеевич, – спросил Миша, продолжая плавно водить линзой, – а в наше время драконы еще остались? Ну, может не такие, что выпивают кровь у слона, но хоть какие-нибудь?
– Остались, – кивнул головой Кива Сергеевич.
– А в Зауралье они водятся? – начал сужать круг Миша.
– Водятся.
– А в Кургане?
– И в Кургане.
Вот это да! Миша чуть не подскочил на табуретке. Как же так, он столько лет прожил в этом городе, вырос в нем, но никогда не слышал ничего подобного
– И можно его увидеть?
– Если будешь хорошо полировать, я тебя познакомлю с одним из них.
– С драконом?
– А с кем же еще. Поговорите, пообщаетесь.
Миша слегка остолбенел.
– Так они еще и разговаривают?
– Не хуже нас с тобой. Покажи-ка полировальник.
Кива Сергеевич внимательно осмотрел смолу и одобрительно похмыкал.
– Годится. Смотри внимательно. Но сначала слушай. Во время полировки мы придадим зеркалу точную сферическую форму, и сведем всякие следы матовости.
Кива Сергеевич достал из шкафчика аптечный пузырек и сунул его Мише. К пузырьку была приклеена пожелтевшая от химикалий бумажка, а на ней уже знакомым почерком выведено: «Полирит».
Кива Сергеевич смочил полировальник жидкостью из пузырька, вставил его в станок и бережно положил линзу на поверхность смолы.
– Штрихи имеют ту же длину, что и при тонкой шлифовке, – сказал он и ловко провернул линзу, – и работа производится с той же скоростью. Давление на зеркало должно быть достаточно большим, но не слишком. Не слишком!
Он внимательно посмотрел на Мишу. Можно было подумать, что перед ним стоит не обыкновенный курганский мальчик, а какой-то удивительный силач, способный одним нажатием пятерни раздавить кусок толстенного стекла.
– Внимательно следи за влажностью линзы! Если начнешь тереть по сухому – смола нагреется и прилипнет. Тогда жди неприятностей. Поэтому каждые восемь – десять минут, наноси на смолу полирит. И не лей, а капай! Посмотри сюда.
Кива Сергеевич поднял руку и жестом пригласил Мишу подойти ближе.
– Смотри сквозь линзу. Видишь воздушные полости?! В этих местах поверхность стекла не касается смолы. А сейчас осторожно, без нажима, сделаем несколько круговых движений, и полностью выдавим воздух в канавки. Вот так. Теперь начнем полировку. Все понятно?
Миша молча кивнул. Сколько можно обращаться с ним, как с маленьким!
Более внимательный наблюдатель давно бы заметил гримасу раздражения на Мишином лице, но Кива Сергеевич был слишком погружен в небесные дела, чтобы обращать внимания на мелочи.
– Ты три, три, – сказал он, потрепав Мишу по плечу. – Если матовые участки не сполируются до конца, придется возвратиться к тонкой шлифовке. Впрочем, давай смотреть в будущее с большей верой. Руку ты набил весьма основательно, а ожидаемая неприятность встречается относительно редко. Часов через двадцать-тридцать работы твоя линза превратится в настоящее зеркало телескопа.
Кива Сергеевич вернулся на свое место, удобно облокотился, и принялся с удовольствием наблюдать за Мишей. Однако кислая мина на лице ученика была столь явной, что не заметить ее стало невозможным. Что-то сообразив Кива Сергеевич предложил:
– Сегодня я собираюсь посидеть подольше, возможны интересные события в районе большого Юпитера. Хочешь присоединиться?
– Да, конечно хочу!
– Тогда отложи линзу и возвращайся домой. Отдохни, побудь с родителями. Можешь поспать, чтобы набраться сил – ночь предстоит бессонная. Приходи в обсерваторию к двенадцати.
Миша вымыл руки, попрощался и вышел за дверь. Он еще не знал, как определить клокотавшие в его груди чувства, для такого анализа он был еще слишком молод, но столь взрывчатую смесь неприязни с симпатией ему еще не приходилось ощущать.
Медленно идя по улице, Миша пытался разобраться в своем отношении к Киве Сергеевичу. Несомненно, ему было с ним очень интересно. Нет, не очень, а безумно, невозможно интересно. Никто из окружающих его людей не знал даже сотой доли того, о чем Кива Сергеевич говорил с легким пренебрежением, словно о давно сделанных глупостях. И астрономии мог его научить только он, причем не книжной, холодной науке, переложенной, точно компрессами, пухлыми атласами звездного неба и зубодробительными трактатами по небесной механике, а живому, трепещущему в руках делу. Это притягивало.
Отталкивали безразличие Кивы Сергеевича к его, Мишиным, успехам, пустые похвалы, произнесенные без толики истинного чувства. Дистанция между учеником и учителем была столь несообразной, что любые успехи ученика представлялись учителю копошением жучка в луже, этаким несуразным барахтаньем, сучением ножек и мелкими, частыми содроганиями невзрачного тельца.
Так представлялись Мише его отношения с Кивой Сергеевичем. А ведь, он, Миша, вовсе не заурядный мальчишка с курганской улицы. Он, в своем роде, тоже необычный человек. Конечно, не следует так рассуждать о самом себе, это неправильно, ненаучно, ведь человек не может правильно оценивать собственные достоинства или недостатки, но все-таки, правды ради, он должен произнести эти слова. Хотя бы наедине, так, чтобы никто больше не слышал.
Он прилежен, целеустремлен. Он не обойден способностями, скорее наоборот, наделен ими. Он выполняет каждое слово учителя, каждое его приказание. Разве этого мало? Почему же Кива Сергеевич не подпускает его ближе, почему, даже делясь тайнами, он все равно оставляет закрытыми двери во внутренние комнаты?
Сколько раз Миша пытался завести разговор о манускрипте Войнича, разузнать, для чего Кива Сергеевич дал его прочитать. И не просто дал, а перевел, переписал для него целую главу. Какой вывод нужно сделать из трактата о драконах? Как они связаны с астрономией и построением телескопа? А солнцевики и лунники? Правда, с тех пор, как он стал носить с собой амулет и каждый вечер повторять заклинание, его оставили в покое. И это все? Неужели трепещущая нить тайны, уже вплетенная в ткань его жизни, превратилась в заурядную суровую нитку? Сколько раз он задавал эти вопросы учителю, рассчитывая если не на полное поднятие завесы, то хотя бы на тонкую щелку, дырочку, позволяющую заглянуть в удивительный мир чудес, пролегающий так близко от суеты обыкновенной жизни.
Но Кива Сергеевич пропускал вопросы мимо ушей и вместо ответов загружал Мишу указаниями по шлифовке зеркала. Нет, шлифовка дело само по себе тоже интересное, но по сравнению с драконами, она отступает куда-то на пятый план.
А может, Кива Сергеевич хотел проверить его приверженность астрономии, поманить вкусной наживкой, словно глупую рыбку в Тоболе?