– А потом? – спросил Миша. – Что произошло потом?
– Потом они осознали себя, как отдельные группы, стоящие вне, или, вернее, над социальной структурой общества и постепенно превратились во враждующие тайные организации. Думаю, последние десять столетий истории человечества есть не что иное, как история соперничества этих организаций.
– Ну да, – сказал Миша. – Белые и красные, масоны и тамплиеры.
Кива Сергеевич презрительно фыркнул.
– Усложнять нужно, молодой человек, а не упрощать. Опять «Краткий курс» из тебя лезет. А в жизни все сложнее: переплетено и скручено, тянет соки друг из друга, и одновременно подпитывает.
– А почему они враждуют? Что не поделили?
– Цо не поделили? – вздохнул Кива Сергеевич. – Ты больно быстро перескакиваешь со ступеньки на ступеньку. Можешь шею сломать, когда очередной пролет вдруг закончится пустотой. Ладно, раз спросил, то слушай. И запоминай хорошенько.
Ты никогда не задумывался о том, как был создан наш мир?
– Ну-у-у, – протянул Миша. – Первоначальное ядро, потом разлет галактик и так далее. В общем, теория большого взрыва.
– Это тактика. А я говорю о стратегии. Так вот, древние астрономы считали, что Всевышний сжал себя, освободив некое пространство от своего жесткого присутствия, и в возникшем вакууме создал наш мир. Он окружил его небесной сферой, той, что изображали на старинных картинах, как непроницаемый купол. Он и в самом деле непроницаем; материи нашего мира невозможно проникнуть за очерченные пределы.
Миша глядел на Киву Сергеевича в полнейшем недоумении. Его ученый учитель вдруг принялся рассказывать сказочки. Кива Сергеевич заметил его взгляд.
– Тебе это кажется наивным. Но не все, что наивно – нелепо. Я знаю, чего ты ждешь. Умных слов, терминов и математических выкладок. Самая невероятная чушь, облаченная в роскошные одежды лживой учености, сегодня воспринимается как святая истина. Хорошо. Будь по-твоему.
Есть мистическое соотношение между числами. Соотношение, указывающее на гармонию, царящую в мире.
Вот безразмерная постоянная, объединяющая все физические константы. Заряд электрона в квадрате, разделенный на постоянную Планка и скорость света. Примерное значение равно единице деленной на сто тридцать семь. Понятно?
Кива Сергеевич строго посмотрел на Мишу.
– Понятно.
– Тогда идем дальше. Это число – масштаб мира. Не километры, не метры, а число, одинаковое в любой системе единиц. Два яблока, или две галактики, или два световых года. Два – оно всегда два. И великий вопрос: меняется ли эта постоянная во времени и пространстве? Стоит ее трансформировать, и мы окажемся за пределами сферы, ограничивающей наш мир. А теперь скажи мне, что такое чудо?
– Ну-у-у – снова протянул Миша. – Чудо, это когда дважды два не четыре, а пять.
– Поцешне! – Кива Сергеевич одобрительно кивнул. – Чудо – изменение законов сохранения энергии и импульса. Эти законы – однозначное следствие однородности пространства и времени. Свойства пространства одинаковы в Кургане и в Стамбуле. Один и тот же опыт дает идентичные результаты в Мельбурне и Варшаве именно потому, что пространство, нас окружающее – однородно. То же и со временем. Сегодня и вчера, так мы считаем, оно одно и то же. Но число Двойры, которым оперируют ученые, недостаточно велико для такого рода выводов. Ты знаешь, что такое число Двойры?
Миша отрицательно покачал головой.
– Число Двойры суть отношение характерного времени процесса, то есть времени необходимого для того, чтобы произошли существенные изменения, ко времени эксперимента. В книге пророчицы Двойры, Деборы по-русски, есть фраза: «Если долго смотреть, текут даже горы». Эксперимент должен быть продолжительным и тогда можно увидеть недоступное быстрому взгляду. Когда ты шлифовал линзу, могли ты предположить, что имеешь дело с жидкостью?
Миша оторопел.
– С жидкостью? – переспросил он.
– Да, именно с ней. Стекло – это ведь жидкость, только течет она очень медленно. В старинных соборах, которые восстанавливали после первой мировой войны, профиль стекол оказался трапециевидным. Они простояли в витражах почти тысячу лет, без прикосновения руки человеческой, и…. потекли. В этом эксперименте число Двойры достаточно велико, и перед исследователем открываются неожиданные качества процесса. За год или два наблюдений такого не увидишь!
Так вот, мы предполагаем, будто за прошедшие тысячи лет окружающий нас мир не изменился. Только предполагаем, потому, что наблюдения за ним велись совсем с иных позиций, а полностью доверять записям древних египтян или финикийцев мы не можем. Все существующие исторические теории базируются на времени полураспада радиоактивных веществ. Так определяется возраст археологических находок, костей динозавров и прочих ископаемых диковинок. Но кто сказал, что восемьсот лет назад период полураспада был таким же, как сегодня? Человеку хочется видеть мир неизменным, поэтому он предполагает, что и свойства времени остаются постоянными. На языке формул все это выглядит так:
А означает сие, что если функция Лагранжа не изменяется от точки к точки, то пространство нас окружающее – однородно. Понял?
– Нет, – честно признался Миша.
– И не можешь понять, – моментально ответил Кива Сергеевич. – Для этого тебе еще учиться и учиться. Так что реплики о масонах и тамплиерах в дальнейшем оставляй при себе. Иначе я буду говорить с тобой только формулами.
Он встал со своего места, подошел к телескопу и, словно углядев на тускло мерцающей поверхности металла темное пятнышко, дыхнул на него и тщательно затер рукавом. Потом вернулся к столу, сел напротив Миши и заговорил. Тихо, словно взвешивая, пробуя на вкус каждое слово.
– Слухай внимательно. Сегодня я хочу рассказать тебе о том, что в последние годы волнует меня больше всего на свете. Наверное, ты догадываешься, что Бэкон зашифровал свой трактат вовсе не из-за сведений о драконах, какими бы интересными они тебе ни казались. Великий монах удивительным образом прикоснулся к самой глубокой, самой волнующей тайне нашего мира. Вряд ли он добрался до нее своим умом. Во второй части трактата Бэкон намекает на встречу с «халдейским астрономом», который помог ему «увидеть скрытое и прикоснуться к сокровенному». Наука того времени не располагала математическим аппаратом нашего времени, но, понимая суть вещей, можно формулировать самые сложные вещи с помощью самых простых слов.
Итак, тайна состоит в том, что в пространстве нашего мира его Создатель оставил несколько брешей, проходов в иное измерение. Выражаясь современным языком, это те самые точки, где функция Лагранжа изменяется, а ЕІ/NC имеет совсем другое значение.
Кива Сергеевич остановился, словно переводя дыхание. Кадык несколько раз дернулся, пропуская слюну. Миша допил чай и поставил кружку на столик.
– Хочешь еще?
Миша отрицательно покачал головой.
– А где они находятся, эти самые бреши?
Кива Сергеевич одобрительно хмыкнул.
– О! Быка за рога. Их расположение и есть часть тайны. Бэкон называет три такие точки. Одна из них находилась в святая святых Иерусалимского Храма, и после его разрушения, видимо, сменила месторасположение. Вторая тоже располагается на Святой Земле, но где – никто не знает. Бэкон предполагает, что это или Шило, где находился передвижной Храм, или Назарет, место, на котором когда-то стояли ясли и над которым волхвы увидели звезду, или гробница патриархов в Хевроне, где по преданию похоронены Адам и Ева. Звезда, вернее, свечение материи, приобретающей иные свойства, для людей с особым духовным зрением, указывала на место перехода. Встреча с младенцем была для волхвов просто поводом. На самом деле, они искали совсем другое.
Кива Сергеевич улыбнулся. Зубы в приоткрывшемся рту влажно блеснули.
– Вот, как рождаются легенды. Чем ближе к истине, тем туман гуще. В тумане дерево может показаться драконом, а обыкновенная ветка – удавом. Бэкон это хорошо понимал, потому и зашифровал свой трактат.
Так вот, третья точка движется по поверхности земного шара, описывая за год полный круг. Вернее, кругом эту траекторию назвать сложно, она представляет собой довольно замысловатую замкнутую кривую.
– Кива Сергеевич, – не выдержал Миша. – Ну, а что же тайного в этих точках? Для чего вся конспирация?
Учитель не ответил. Он внимательно разглядывал Мишу, так, словно видел его в первый раз и тот вдруг почувствовал, что еще ничего не решено, что сказочная тайна может остаться нераскрытой. Ему-то казалось, будто отношения с Кивой Сергеевичем давно перешли грань боязни предательства, но выражение лица учителя, его острый, подозрительный взгляд мгновенно вернули Мишу к тому моменту, когда он впервые переступил порог мастерской в Доме Пионеров. Молчание затягивалось, в комнатке под сводом купола, возникло напряжение, особый вид электричества, берущий начало из скрытой от сознания работы мозга, незаметных внутреннему взгляду замыкания цепочек и связей, из которого вдруг рождается решение, граничащее с пророчеством. Озарение было близко, совсем рядом, его сиреневый свет уже начал посверкивать в глазах Кивы Сергеевича, как Миша одним жестом изменил ситуацию.
– Кива Сергеевич, – он скорчил умильную гримасу, отпрыгивая на секунду в совсем недавнее прошлое. Детство, летний отпуск в Жиляковке, спокойная речушка, густо заросшая ольшаником, отец со спиннингом в руках и он, Миша, жалобно улыбаясь, просит дать поудить, хоть разик, разве тебе жалко, всего один раз.
Сердце Кивы Сергеевича дрогнуло, вбросив в кровь заряд гормонов, спустя несколько секунд, они достигли мозга, и сиреневый свет свернулся, угас и начисто пропал, уступив место отцовской снисходительности.
– Н-да, – он потер указательными пальцами глаза. – Н-да, мой мальчик. Понимаешь, тот, кто, создал наш мир, начинается сразу за точкой перехода.
– Абсолютный разум? – спросил Миша.
– Разум, или пришельцы, или Природа, или Всевышний – разные культуры в разные времена обозначали эту субстанцию разными словами. Так вот Он, ничем не ограниченный и не скованный никакими преградами Он, стоит за этой точкой и прислушивается к нашим просьбам. И человек, просящий о милости возле бреши может рассчитывать, что его пожелания будут услышаны.