Славные герои, тяжело после 11-месячной обороны оставить крепость, но я решил это сделать, убедившись, что дальнейшее сопротивление даст только бесполезные потери воинов, со славой дравшихся с 26 января. Великий Государь наш и дорогая Родина не будут судить нас. Дела ваши известны всему миру, и все восхищались ими. Беру на себя смелость, как генерал-адъютант Его Величества, благодарить вас Именем Государя Императора за вашу беспримерную храбрость и за беспримерные труды во все время тяжелой осады, осады, вырвавшей из строя более 34 тысяч защитников. С чувством благоговения, осенив себя крестным знамением, помянем славные имена доблестных защитников, на полях брани за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших, начиная от генералов до рядовых борцов. Великое спасибо вам, дорогие храбрые товарищи, за все вами содеянное! Долгом почитаю принести мою благодарность доблестным начальникам вашим, моим сотрудникам в боевых делах. Благодарю беззаветных тружеников врачей, ветеринаров, Красный Крест и сестер. Благодарю всех тех, кои оказали обороне услуги: велосипедистов, извозчиков и др. Объявляя заслуженную благодарность оставшимся в живых и достойным начальникам вашим, почтим, боевые товарищи, память павших со славою и честью во всех боях и битвах сей кровопролитной кампании. Да ниспошлет Господь мир праху их, а память о них вечно будет жить в сердце благодарного потомства.
Условия передачи будут объявлены в приказе. Ныне и впредь до возвращения на родину вы поведете себя как достойным воинам надлежит, и в годину нашего тяжелого испытания будете молиться Господу, и не омрачите славного имени никаким недостойным проступком, помня, что на вас смотрят Царь, Россия и все державы. Надо, чтобы знали и ведали, что русский воин тверд и в счастье, и в тяжелом, Богом посылаемом, испытании.
Начальник Квантунского укрепленного района
генерал-адъютант Стессель
Я постучал к Лилье в комнату. Он открыл двери и молча пригласил меня войти.
– Сдались, значит, – сказал я.
– Сдались, сдались, – ответил он сдавленным голосом.
Мы посмотрели друг на друга, и без слов разрыдались.
23 декабря
Крепость сдана. В Артур вошли японцы и тут же принялись наводить порядок – вывозить мусор и гасить пожары. Сразу поставили столбы и натянули телефонные провода. Я собственными глазами видел большой вьючный караван японского Красного Креста, который направлялся к нашим госпиталям. Артурское же начальство, в пылу общей сумятицы и растерянности, совершенно забыло о больных и раненых.
Вообще японцы ведут себя вежливо, к русским относятся с уважением и практически ни в чем не чинят препятствий. А наши солдаты первым делом начали пьянствовать и безобразничать. И где только они успели добыть водки?
Лилье возвращается домой мрачный и честит гарнизонное командование на все лады. Говорит, что в крепости царят суета и бестолочь, и никаких определенных распоряжений ни у кого из начальства, по обыкновению, нельзя добиться. Среди наших солдат еще днем началось повальное пьянство и связанные с ним безобразия и буйства, а к вечеру, и особенно ночью, они достигли угрожающих размеров. Вечером вчерашнего дня, проходя вместе с Лилье по Новому Городу, мы слышали несущиеся из многих мест крики и выстрелы. Ночью наши солдаты подожгли казармы 10-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, которые и горели до утра.
Сегодня днем матросы и солдаты в беспричинном буйстве разбили типографию газеты «Новый край» и уничтожили находившийся там архив. Бессмысленное, беспричинное разрушение.
Самому беспощадному разграблению подверглись уцелевшие магазины. Рассказывают, будто штуки материи рвали на куски прямо на улице, посуду разбивали о стены, набивали обувью вещевые мешки….
Лилье рассказал о лично им виденном случае. Трое наших солдат, напившись, полезли грабить, а может быть, и поджигать цейхгаузы одного полка. К зданию этому были уже приставлены японские часовые. Японцы всячески старались отогнать наших солдат, но все их усилия были тщетны: наши буяны продолжали лезть, не обращая никакого внимания на часовых. Тогда те примкнули штыки и… перекололи не в меру расходившихся буянов.
Вчера ночью наши солдаты бросились грабить магазин золотых вещей г-на Вирта. Разбили его помещение, а внутри все переломали, и часть успели разграбить. Вообще, насколько поведение «победителей» поражает каждого своей корректностью, настолько поведение «побежденных» отличается безобразием и буйством. Все это вынудило японцев поспешить с выводом нашего гарнизона из крепости.
23 декабря
Сегодня объявлено, что японцы разрешили всем офицерам, которые дадут подписку не участвовать более в военных действиях против Японии, вернуться в Россию. Значит, скоро мы расстанемся с Михаилом Ивановичем; он поедет домой, а я, вместе с другими нижними чинами – в плен. Жаль будет расставаться, за десять, проведенных вместе месяцев, я успел привязаться к нему. И тут Лилье преподнес мне сюрприз.
– Вчера в госпитале на Тигровом полуострове скончался от ран мой хороший знакомый поручик Стаховский. Неразбериха царит страшная, умерших хоронят, как попало, даже не делая соответствующих записей. Если бы я не забрал его документы, поручика свалили бы в братскую могилу с безымянными солдатами. Поэтому, Абрам, вот, что я задумал.
Ты станешь поручиком Стаховским и вернешься вместе со мной в Россию. Документы свои спрячь подальше, по прибытии на русскую землю, ты снова станешь Абрамом Гиретером, а о судьбе Стаховского я оповещу надлежащие инстанции.
Я не знал, что сказать. Лилье увидел мою взволнованность, произнес несколько теплых слов, вручил мне документы и вышел
Теперь оставалось только достать офицерскую форму. С этой задачей я справился достаточно быстро, благо вход на склады был почти свободный. Часовые, поставленные японцами из числа наших солдат, за бутылку водки выносили без промедления любой предмет.
24 декабря
Сегодня утром началась отправка гарнизона. Наши войска, часть за частью, проходили сквозь ворота из колючей проволоки, построенные в начале дороги на Дальний. Рядом с воротами стояла группа японцев, и внимательно наблюдала за проходившими.
Офицеры, желавшие вернуться в Россию, предварительно должны были подписать в палатке у ворот следующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, объявляем под клятвой не поднимать оружия и не действовать никаким способом против интересов Японии до самого конца настоящей войны».
Я вошел вместе с Лилье. Капитан, подписывавший перед нами, выходя из палатки, внимательно оглядел меня, и скривился. Японцы проверили наши документы, протянули листки, я вписал имя Стаховского, расписался и пошел к выходу. Сквозь тонкую парусину хорошо проникал голос Михаила Ивановича, подписавшего первым и успевшего выйти наружу. Его собеседником был, по всей видимости, рассматривавший меня капитан.
– Что же это вы, любезнейший, – пенял капитан, – жидка покрываете? Он такой же офицер, как мы с вами Рабиновичи.
– Это не жидок, – жестким голосом отвечал Лилье, – а мой боевой товарищ. Я с ним вместе десять месяцев под пулями. А вы, досточтимый, если мне память не изменяет, уже полгода, как состоите в отпуске по болезни?
– Да, – смутился капитан, – ревматизм, спину крутит, хожу с трудом.
– Пока вы спину лелеяли, Абрам десятки раз жизнью рисковал, обмеряя позиции. Прошу вас, капитан, не ставить себя и меня в неловкое положение, и прекратить этот разговор.
После множества хлопот и суеты, японцы всех подсчитали, переписали и учли. Затем выдали паек: мясные консервы, галеты, несколько бутылок рому и мы двинулись пешком на Дальний. Заночевали в полуразрушенной деревушке, прямо на снегу постелив срубленные сосновые ветки. Я пишу эти строки у костра, офицеры, составляющие нашу группу, давно спят. Бодрствуем только мы с Михаилом Ивановичем, делая записи каждый в своей тетрадке. Полная луна заливает наш бивак серебристым сиянием, впервые за многие месяцы не слышны разрывы артиллерийских снарядов и ружейная пальба. Стоит глубокая тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в костре. На фоне этой тишины и сияния последние месяцы артурской жизни начинают казаться сумасшествием, бессмысленной, жестокой суетой.
27 декабря
Добрались до Дальнего. Из-за ночевок на снегу почти все простудились и кашляют. Тех, кто подписал обязательство и хочет вернуться в Россию, заставили надеть на левый рукав синюю повязку, после чего отвели в большое здание, где мы будем дожидаться парохода. Условия ужасные, спим на соломе, брошенной прямо на пол, по семь человек в комнате. Хорошо, что хоть кормят сносно.
28 декабря
С самого утра всех обитателей дома вывели во двор, снова пересчитали, и выдали билеты на пароход. Японцы делали свое дело с удивительным спокойствием и сдержанностью. Посадка заняла довольно много времени, поскольку никто не хотел пропустить впереди себя низшего по званию, а список был составлен в алфавитном порядке, что вызвало множество споров и перебранок. В итоге японцы поняли причину замешательства и сутолоки и вызвали на борт сперва штаб-офицеров, потом всех остальных.
Наконец мы разместились по каютам, два человека в каждой и прошли в большой зал на обед. Обед оказался отличным, особенно после артурской голодовки. После продолжительного застолья все разошлись по каютам и отправились на боковую под мерный шум работающей корабельной машины.
Я стоял на носу, прислонившись к левому борту, обращенному к берегу Корейского залива и смотрел на медленно проплывающие горы. Матросы быстро вымыли палубу, и ушли, оставив меня один на один с плеском волн и заунывным посвистом ветра в корабельных снастях. Теперь я почти ясно слышал ускользающую от меня мелодию сопок, обрамленную шумом зарослей гаоляна, хлопками пропархивания куропаток, и ровного шума прибоя. Чтобы не забыть, нужно было ее сыграть хотя бы один раз, я поспешил в каюту, осторожно, стараясь не разбудить задремавшего Михаила Ивановича, вытащил дудочку и вернулся на нос корабля. Там по-прежнему было пусто, я приложил мундштук к губам и заиграл.