рая двигала общество вперед, происходила от драконов. Люди энциклопедического ума, гениальные художники, философы – их потомки. Погляди, как измельчало человечество за последние триста лет. От гигантов, на плечах которых стоит нынешняя наука и просвещение, не осталось и следа. Мы муравьи, ползающие по башмакам великих предшественников. И все потому, что драконы перестали улучшать орошать гнилое поле людского генофонда своим благодатным семенем.
«Еще одна картина мироздания, – подумал Миша. – Интересно, где больше потомков драконов, среди лунников или солнцевиков?»
– Виктор Иваныч, а откуда вы узнали об этом? – спросил он. – В старинной книжке прочитали, или расшифровали древний манускрипт?
– Вот еще, – презрительно фыркнул Драконов. – Я же тебе только что объяснил: настоящее знание – это живая цепочка, передача информации от свидетеля к свидетелю. А научные объяснения и теории меняются каждые двести лет. В девятнадцатом веке молились на Ньютона и Дарвина, сегодня на Эйнштейна и Юнга. Жизнь не успевает угнаться за гипотезами. Она просто и спокойно течет мимо нас, посмеиваясь над суетой человеческой. Знай же, – тут он снизил голос до трагического шепота, – я сам, да я, Виктор Иванович Драконов, происхожу от этих таинственных и добрых существ. Мне об этом рассказал отец, ему дед и так дальше, до основательницы рода, жены дракона.
– Но может быть, это просто выдумка одного из ваших прапрадедов, – осторожно произнес Миша.
– Может быть, – неожиданно легко согласился Драконов. – Только мы ведь не призываем никого становиться под наши знамена. Не хочешь – не верь. Каждый коротает свой век по-своему.
– Тогда для чего вы мне это рассказали?
– Потому, что ты тоже потомок дракона и должен знать о своем происхождении.
Миша в изумлении уставился на Виктора Ивановича.
– Да, да, мой милый! И не смотри на меня такими глазами. Мы, потомки дракона, сразу чувствуем своих.
– Но как, как?
– Да очень просто. Того, в чьих генах заложена страсть к полету, неудержимо тянет в небо. Все знаменитые и незнаменитые летчики, парашютисты, космонавты, планеристы, дельтапланеристы – все они потомки драконов. Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано многое и спрос с них особый. Обыкновенному человеку нечего делать в небе со всеми его опасностями. Оно его пугает и отталкивает, и только мы, потомки крылатых существ неудержимо стремимся в высь. Если бы ты видел, какими огнем горели твои глаза во время рассказа Валеры, как ты смотрел на фотографии дельтаплана и полетов, у тебя не возникло бы никаких сомнений в собственном происхождении.
– Так Валера тоже потомок?
– Конечно! Все, кого ты видел сегодня в комнате происходят от них. Но это особые, выделенные из общей массы потомки, осознавшие свое призвание и свою страсть. Их немного, на всю область человек пятнадцать-двадцать. Генетически нас, конечно больше. Но ты ведь уже учил про доминантные и рецессивные гены. Так вот мы – из доминантных.
– Виктор Иваныч, а драконы, они существа лунного или солнечного влияния?
– Что ты имеешь в виду? – удивился Драконов.
– Саламандры, например, связаны со стихией огня, значит, относятся к солнечной сфере. Рыбы, киты, крокодилы – с водой, – значит – к лунной. Птицы – с воздухом, – опять лунная. А драконы, они ведь и летают, и плавают, и огнем плюются, к кому их причислить?
– Ну-у-у-у, – задумчиво протянул Драконов, – я никогда не сталкивался с такой классификацией. Но думаю, что, скорее всего к солнечной. Главное в драконе, то, выделяет его из всего остального мира существ – это умение изрыгать огонь. Такого ни у кого не встретишь. Даже венец творения, как мы хвастливо привыкли себя называть, и тот бесконечно далек от уникального свойства выделения огня. Значит, солнечная. А почему ты спрашиваешь?
Он недоуменно тряхнул головой и волосы, рассыпавшись, прикрыли глаза. Драконов сердито отбросил их в сторону.
– Да мы тут с Кивой Сергеевичем читали всякие старые книги… – промямлил Миша.
– Кива Сергеевич большой мудрец, – с уважением произнес Виктор Иванович. – И, несомненно, потомок дракона. Но его страсть к небу вылилась в очень причудливую форму, граничащую с болезнью. Тому, я предполагаю, послужили причиной война, бегство, новая страна, другой язык. Но тебе-то, курганцу, вовсе ни к чему уподобляться Киве Сергеевичу. Я бы даже сказал, что это опасно и глупо. Ладно, ладно, не хмурься. Больше я не скажу ни слова о твоем учителе. Но уверяю, один полет на дельтаплане вышибет у тебя из головы всю дурь. Свежий воздух высоты не пьянит, а отрезвляет. Такое со многими было. В полет уходили задуренные мальчишки, а на землю возвращались серьезные юноши. Я это сам видел, своими глазами. Приходи завтра, глотни поднебесья, а потом и поговорим более обстоятельно.
Уже перед самой дверью Драконов протянул Мише руку, как и прежде, открытой ладонью вверх.
– Возьми вот, фотки из Уфалея, Валера оставил. Полюбуйся. Пусть в тебе драконовы гены зашевелятся. А завтра, смотри, не опаздывай, ждать никого не будем.
Дверь в лабораторию Кивы Сергеевича оказалась закрытой.
«В обсерваторию пошел, – с огорчением подумал Миша. Являться без приглашения Кива Сергеевич строго настрого запретил еще на одной из первых встреч. Это значило, что сегодняшний вечер придется провести дома, а теневые испытания линзы отложить на другой раз. – Ну, и хорошо. Дочитаю дневник деда».
Площадь имени Ленина, зажатая между зданиями облисполкома и обкома партии, была безлюдна. Ветер беспрепятственно гулял по черной, заботливо очищенной от снега, поверхности асфальта и фамильярно забирался под полы пальто. Редкие прохожие жались к стенам, обходя площадь по периметру. Хоть и дольше, зато теплее. Холодный до дрожи Владимир Ильич молча указывал кепкой в сторону городского сада. На его обледеневшую лысину ветер прилепил несколько горстей снега. Желтые лучи прожекторов, искоса обливавшие фигуру вождя, натыкаясь на обледеневшую, увенчанную снегом макушку, создавали вокруг нее сияющий нимб.
Миша любил эту площадь в предновогодние дни, когда с двух ее сторон выстраивали огромные деревянные горки в виде теремков, раскрашенные в яркие, скоморошечьи цвета. Посередине, рядом с памятником Ленину, водружали десятиметровую елку, окутанную пестрыми гирляндами, а вдоль чугунной ограды городского сада лепили из ледяных глыб сказочных чудовищ. Особенно поражал Змей Горыныч, внутри каждой из трех пастей которого мерцала лампочка другого цвета.
В новогоднюю ночь на площади собирались изрядно подвыпившие курганцы, весело визжа, скатывались с горок, дозаправлялись стягивающей на морозе губы водкой, пели и даже пытались танцевать под несущуюся из репродукторов музыку. Танцевать получалось плохо, мешали шубы, валенки и раскатанный множеством ног ледок. Мешало также изрядное количество принятого внутрь спиртного. То тут, то там вспыхивали стремительные драки, с поводом и без оного, ведь какой повод нужен пьяному человеку, неуклюже скатившемуся с горки и больно зашибившем ногу или руку. Драчунов ловила милиция, в усиленном составе своем стерегущая мирное веселье граждан, но все равно казусы имели место, и для многих новогоднее катанье заканчивалось выбитыми зубами, или зашиванием рваной раны в травмпункте.
Сегодня, в обыкновенный будний день площадь являла собою унылое и безотрадное зрелище. Миша уткнул нос в поднятый воротник и решительно двинулся наперерез, мимо памятника. Голос Драконова продолжал гудеть и переливаться внутри черепной коробки:
– На самом деле царем природы следует назвать не человека, жалко копошащегося в земле, а гордо парящего над нею дракона. Удивительное существо, мудрое, грустное. Преследуемое людскими завистью и страхом.
Родители ужинали. Мишино появление вызвало град расспросов.
– Что случилось в зоне большого Юпитера? – спросила Полина Абрамовна, ставя на стол еще одну тарелку.
– Юпитер вышел на перекур, – ответил за Мишу Макс Михайлович. – Отправился к ближайшей сверхновой за огоньком.
– Что позволено Юпитеру, – мрачно отозвался Миша, – то не позволено быку. Кива Сергеевич отправил меня знакомиться с кружком дельтапланеристов, а сам ушел в обсерваторию.
– И тебя с собой не позвал? – спросила Полина Абрамовна, накладывая на тарелку дымящиеся пельмени.
– Не позвал.
– А при чем тут бык? – поинтересовался Макс Михайлович.
– Кива Сергеевич принес меня в жертву моему же любопытству, – ответил Миша, обильно покрывая дымящуюся пельмешку коричнево-зеленой горчицей. – Как римские жрецы быка в храме Юпитера.
– Любопытство вещь полезная, – многозначительно произнес Макс Михайлович, промокая корочкой остатки подливы. – Без него далеко не уедешь. Только извлекать его из ножен нужно с умом. Не то, действительно, окажешься на жертвеннике с кишками наружу.
– Ну, и как тебе дельтапланеристы? – спросила Полина Абрамовна. – Любовь к астрономии кончилась? Теперь ты хочешь стать летчиком?
– Нет, – буркнул Миша сквозь пельмешку. – Но одно другому не мешает.
Мать улыбнулась.
– Ты доедай, доедай – сказал Макс Михайлович, – а потом я покажу тебе кое-что любопытное.
«Любопытным» оказалась фотография в газете «За рубежом». Правительственная делегация Сирийской Народной республики на приеме в Кремле.
– Видишь вот этого, во втором ряду, – Макс Михайлович ткнул пальцем в приземистого человека с невыразительным лицом. – Если бы полковник Куртц был жив, он бы выглядел именно так.
– А может, это он и есть? – спросил Миша.
– С какой стати? Где Куртц и где Сирия. Хотя, все на свете случается. В любом разе, как увидел я фотографию, так сразу его и вспомнил. Вряд ли это он, но похож очень.
Миша взял газету, покрутил ее в руках несколько минут, и отправился к себе на чердак. Там было холодно, с утра вытопленная печь успела остыть. Застегнув пальто, Миша уселся на табурет, оперся спиной о дымоход и задумался.
Чердак до самой застрехи был наполнен тишиной. Тускло светила сорокапятиваттная лампочка, в черном квадрате окна игриво переливался полумесяц.