Оставшиеся до пуска минуты Лвин ходил кругами вокруг установки, проверяя ещё и ещё раз состыковки и узлы.
– Бросьте метаться, профессор, всё в порядке! – сказал помощник с фамильярностью, которая позволительна лишь после месяцев напряжённой работы бок о бок.
Наконец, индикатор давления в камере показал нужный вакуум. Температура кристалла стабильно держалась на глубоком гелиевом минусе.
– Включайте магнитное поле! – сказал свистящим шёпотом профессор.
Магнитное поле должно создать нужную анизотропию, которая позволит поймать сигнал, пришедший с конкретного направления.
Силовой блок загудел, наращивая мощность.
Профессор, сам себя ругая, впился глазами в бронированное стекло, за которым находился рубиновый кристалл. Лвин понимал, что глаз тут бесполезен, и это смотрение в стеклышко было лишь психологической слабостью. Лазерный луч отражался от граней кристалла и должен был зафиксировать малейшие его колебания. Если всё будет хорошо, то кристалл повернётся на ничтожный угол, но лазерный луч поймает любое микродвижение…
Профессор чертыхнулся и напомнил себе, что в установке ещё не смонтирован усилительный блок, и поэтому даже наносмещения кристалла не будет. Но всё равно таращился в окошко как нетерпеливый студент, наивно надеясь лишь на собственные глаза.
У бокового окна бокса стояла королева Николь и широко раскрытыми глазами тоже смотрела на кристалл.
Остальные сотрудники дежурили у приборов и экранов, отслеживая работу охлаждающих систем и мощности магнитного поля.
– Магнитное поле: девяносто процентов… – сказал молодой взволнованный голос.
Напряжение сгущалось: выйдет ли кристалл на рабочий режим? Если да – это будет означать, что главная часть установки работоспособна и можно двигаться дальше – наращивая точность измерения наклонов лазерного луча, пытаясь получить максимум точности, а потом долго копить измерения, суммируя результаты за долгие месяцы и вылавливая реакцию кристалла, отличную от нуля.
– Поле девяносто пять процентов…
Шутники вывели сигнал от лазерного датчика на динамик, и теперь отклонение кристалла вызывало нежное пение, которое всем изрядно надоело за время тестов установки.
– Девяносто девять!
Вспыхнула лампочка – критическое поле достигнуто.
Вдруг динамик по-медвежьи рявкнул, и одновременно раздался звук выстрела.
Профессор отпрянул от бронированного стекла, покрывшегося густой паутиной трещин, и взревел:
– Что за дьявольщина!
Лвин попытался рассмотреть внутренность бокса, но через повреждённое стекло ему это не удалось. Тогда он перебежал к свободному окошку и увидел ужасную картину: кристалл сорвало с платиновой рамки и вбило в бронированное стекло. Оно потрескалось, а кристалл, росший в раскалённом автоклаве три месяца и стоивший целое состояние, разбился на мелкие кусочки, разбросанные по всей вакуумной камере.
– Что случилось?! Кто мне объяснит?! – крикнул взбешённый профессор. – Что за взрыв?!
– Не понимаю, – ошарашенно сказал старший помощник. – Все параметры в норме, даже вакуумная система сохраняет герметичность… Просто кристалл сорвало с крепления. Он полетел в том же направлении, в каком должен был лишь отклониться…
– В том же? – вдруг воскликнула королева Николь, о присутствии которой Лвин уже позабыл. – Тогда я знаю, что произошло!
– Вы? – сердито сказал профессор, который всё ещё не мог оторваться от кошмарного зрелища разбитого кристалла. – И что же, по-вашему, произошло?!
А королева рассмеялась:
– Профессор, вы нашли свои волны! Просто они на много порядков сильнее, чем вы рассчитывали. Зато они как раз такие, как я думала. Поздравляю, профессор Лвин: вы стали первым лауреатом премии Эйнштейна, которую только что учредил Гринвич-Центр. Она равна десяти Нобелевским премиям.
Поднялся невообразимый шум.
– А вы все… – Никки обратилась к группе Лвина, – получаете в качестве премии по годовому окладу.
От гвалта и криков задребезжали стены, а приборы нервно замигали индикаторами и заводили стрелками.
– Профессор, вы поставили рекорд! – влез фамильярный помощник. – Вы оторвали премию в десять нобелевок всего через минуту после открытия! Обычно такого события ждут десятилетиями!
Профессор всё ещё не мог поверить в то, что лежащие в боксе осколки кристалла означают нечто большее, чем неудачная проба установки.
Неужели волновой фон так силён! Боги космоса, это же совершенно фантастический результат… Да, королева что-то такое говорила о своих надеждах, но профессор не мог смотреть на неё иначе как на умную, но очень юную девушку, малопонятные фантазии которой не имеют отношения к реальности.
Но кристалл, выломавший рамку крепления, взломал и старые предубеждения.
– Значит, усилитель больше не нужен? – профессор задал сам себе глупый вопрос.
– Нет, не нужен! – смеясь, подтвердила Никки. – А нужна миниатюризация установки и поиск для неё рабочего кристалла подешевле и попрочнее…
– Это уже не научная, а инженерная часть работы… – пробормотал профессор, всё ещё таращась в окошко бокса.
– Профессор, вы уже вышли за рамки чистой науки! – сказала Никки. – Вы совершили прорыв в будущее. Древняя энергия Вселенной станет новой кровью подуставшей человеческой цивилизации и изменит мир уже в ближайшие годы. И вы стоите у истока этих изменений!
Профессор отвернулся от разбитого прибора и улыбающейся королевы, устало добрёл до своего стола и сел в кресло, совершенно обессиленный.
А кругом шумела радостная молодёжь. У ассистента Стефанопулоса нашлась бутыль с домашним столовым вином – и в ход пошли пробирки и пластиковые крышки от ёмкостей с жидким азотом.
Кто-то сунул в руку профессора мензурку с вином, кто-то бесцеремонно тряс его за плечо, но он не реагировал, а смятённо и горько думал:
«Вот я и вписал свою строчку… Вот и вписал… Что бы ни говорила королева, но дальше пойдут другие – молодые, практичные… А моя дистанция кончилась… Я долго бежал, и меня чествуют как победителя, но только я понимаю, что победа – это конец, разорванная финишная ленточка… Точка, где жизнь превращается в строчку… в последнюю строчку…»
Королевские обязанности Никки росли как ком, катящийся в тёплом, липком снегу, и ей всё реже удавалось погулять с Джерри в лесу или парке. Юноша расстраивался, но ничего не мог поделать. И в этот раз он в одиночестве отправился в лес подышать свежим воздухом. Парка он стал избегать после памятного разговора с Элизой. В лесу спокойнее, там можно было найти совершенно укромные места. Джерри взял с собой лаптоп, чтобы поработать с книгой отца, и зашагал в дальний уголок леса, незаметно оглядываясь – он хотел быть уверенным, что его никто не видит.
На дорожке лежали косые утренние тени. Рассвет совсем недавно сменил двухнедельную лунную ночь, и птицы без устали пересвистывались в кронах деревьев радостной новостью о долгожданном восходе солнца.
Джерри с наслаждением вдыхал густой аромат прелой старой хвои, перебиваемый струями острого запаха молодой зелени. Иногда дорожка выбегала на небольшие солнечные полянки – и в лицо веял горячий ягодный дух.
У мшистого соснового пня юноша обернулся. Вокруг никого не было, лишь в луче света танцевала оранжевая бабочка. Юноша сошёл с тропы и двинулся прямо в гущу кустов. Через пару минут он вышел на знакомую полянку, окружённую зелёно-голубыми колорадскими елями. Полянка отличалась от десятка других подобных лишь хаосом крупных камней посередине. Две плиты образовывали что-то вроде кресла; Джерри с удовольствием устроился на камнях, положил голову на тёплый шероховатый монолит и вытянул ноги.
Солнце светило прямо в лицо. Юноша закрыл глаза и постепенно погрузился в приятно-расслабленное состояние ничегонеделания, доступное только очень усталым людям. А Джерри доставалось в последнее время не меньше Никки, разве что дела его не носили великосветского характера, и он мог заниматься ими где угодно. «Бедная Никки, – подумал он, – ей даже некогда выйти погреться на солнышке…» Он здорово не высыпался при двойной нагрузке – занятия в Колледже и работа в Центре – и на него незаметно навалилась дремота. Даже какой-то странный сон стал сниться.
Но недолго – на лицо юноши упала тень, и он открыл глаза.
Кто-то стоял перед ним, загораживая солнце. Лицо человека совершенно не различалось из-за солнечного сияния, но по фигуре было понятно, что это девушка.
– Никки? – ослеплённо моргая, озадаченно спросил Джерри.
– Вот и не угадал, – весело засмеялась девушка и села рядом на валун.
«Рогатый эльф!» – ругнулся про себя Джерри, наконец рассмотрев Элизу.
– Как ты меня нашла? – удивлённо спросил он.
Она неопределённо пожала плечом, на котором сидела оранжевая бабочка.
– А ты прятался? Я тоже знаю эту полянку. А что ты хочешь тут делать?
Джерри больше всего хотелось встать и уйти, но это было бы предельно невежливо. Он прохладно ответил, прозрачно намекая в прошедшем времени:
– Собирался немного поработать на свежем воздухе.
– Да брось ты, сколько можно работать! – засмеялась Элиза. – Ты и так лучший ученик среди Сов.
Элиза совершенно не расстроилась из-за того, что Джерри обознался и назвал её чужим именем – да ещё каким! – и в её голосе слышалась нескрываемая радость.
– Вовсе нет, – отрицательно качнул головой Джерри. – И у меня есть другие дела.
– Я знаю, – сказала Элиза. – Ты работаешь в Центре королевы Гринвич.
– Да, – сухо согласился Джерри, – у Никки.
– О нет! – с непонятным торжеством воскликнула Элиза. – Джерри, ты должен понять: твоя подружка уже не просто сотрапезница Никки. Она – королева! Младшая принцесса Дзинтара уже несопоставима с ней титулом.
– Ну и что? – нахмурился Джерри.
– Чудак! – рассмеялась девушка.
Джерри присмотрелся к ней внимательнее. Улыбающаяся Элиза была одета легко – на ней красовались лишь шорты-хаки и белая футболка. Загорелые ноги босы, лишь защищены от колючих шишек гибкими прозрачными подошвами. Рыжие пышные волосы до плеч золотились на солнце, зелёные глаза Элизы ласково смотрели на Джерри. Оранжевая, в тон волосам, бабочка сидела на плече девушки изящной брошкой.