Профессор желчно откомментировала:
– Сказки – это арифметика жизни, с ними дети учатся решать самые простые и важные уравнения социумных отношений. Но с возрастом должно прийти понимание алгебраичности реальной жизни с обилием неизвестных. Ассоль грезила об алых парусах, и капитан Грей стал искать не волшебную палочку, а торговца полотном.
На повесть Тины-Дракона о любовном треугольнике профессор криво улыбнулась:
– Навсегда актуальная тема. Все мы предаём и предаваемы, поэтому с болезненным интересом относимся к предательству других. Романтические истории обычно повествуют о мучениях любящих сердец, которые никак не могут соединиться. Главная сюжетная проблема – найти убедительную причину, мешающую слиянию сердец. Во времена кровной борьбы враждующих кланов Шекспир легко разделял влюблённых. А сейчас? Смотришь на голливудские сценарии: соединения сердец не происходило, так как герой потерял записочку с номером т-фона и весь фильм её искал. Тьфу!
Гордый Борм написал научно-фантастический рассказ о борьбе космических империй. Профессор фыркнула:
– Как подобная труха удостоилась гордого имени «научный»? За что такая невыносимая обида науке? В вашем рассказе нет ни малейшей пищи для ума.
– Литература – для души, учебники – для ума. Сахарьян, – вылез Вольдемар с цитатой.
Гуслик хмыкнула в ответ:
– Если автор не способен написать книгу «и для души, и для ума», то не нужно возводить прискорбное бессилие в творческий принцип. И ещё: фантастический сюжет должен хотя бы оглядываться на физические законы. По настоящей Венере ползать в разорванном скафандре нельзя! А книжные герои по ней всё ползут и ползут…
– Если в художественных книгах физике начнут учить, то с тоски помрёшь! – заявил маркиз Гейлорд. – Я люблю читать о космических сражениях!
– Читайте, – мирно сказала профессор. – Но оставьте право другим иметь книги с интеллектуальным зарядом. И не валите их в общий котёл, где уже плавает жидкая чешуя галактических войн.
Никки сдала профессору следующее коротенькое сочинение:
Рассказ о том, как я стала Хомо Сапиенс
Я решила не выдумывать литературную историю, а рассказать реальную.
Она началась тогда, когда кончились консервы. Остались одни сублимированные кукурузные плитки, и они мне надоели, как Урса Минорис знает что.
Тогда я расширила оранжерею.
Какая короткая фраза. Совершенно непонятная. Но это совсем другая история.
Итак, когда корабельный запас синтетического стекла был смонтирован в прозрачный купол, передо мной встала проблема – небольшая, на сто кубометров. Столько реголита для почвы нужно было перенести в оранжерею из соседнего небольшого кратера, заполненного подходящим грунтом. Сто кубометров рыхлого песка на Земле раздавили бы в лепешку слона, но на астероиде они весили меньше земной кучи птичьих перьев.
Но сто кубометров – это сто кубометров.
Десятилитровые вёдра были самыми крупными мобильными ёмкостями на корабле.
Мне предстояло сделать пять тысяч рейсов с двумя вёдрами. Тридцать метров по поверхности астероида и пять метров вверх – к оранжерее. Я закончила бы засыпку оранжереи всего за несколько месяцев каторжной работы.
К счастью, я была не способна на каторжную работу – из-за здорово разрезанной руки. А есть хотелось – и чем дальше, тем убедительнее. Мои взаимоотношения с кукурузным сублиматом перешли в скандальную фазу идиосинкразии – я сердито заталкивала его в рот, а он плакал и просился наружу.
Реголит – ещё не всё. Оранжерее нужна атмосфера. Кислорода и углекислого газа было маловато, зато гелия из ненужного контура охлаждения – сколько угодно. Семена, полив и обогрев… Нет, это опять другая история.
Итак – проблема ста кубометров встала во весь рост и заслонила солнце.
Робби предложил построить ленточный транспортёр. Но где взять ленту, ролики и мотор? И всё равно мне придётся лопатой нагребать эти кубометры на бегущую дорожку! А одна рука у меня была на привязи – не то чтобы она могла убежать, но всё равно приходилось держать её на коротком поводке.
Робби ничем мне не помог, и это меня потрясло. Он всегда меня выручал!
В то время я была маленькой девочкой, которая читала на ночь «Малыша и Карлсона». Я вспомнила про пылесос, который ел пирожки, и предложила Робби:
– А давай засосём песок в оранжерею насосом. Пластиковые трубы найдём.
Робби снисходительно объяснил, что ничего не получится: пылесос работает только в атмосфере, а на астероиде нет воздуха.
Кибернетический мозг Робби никогда не ошибался.
Именно в тот день я осознала свою принадлежность к роду Хомо Сапиенс. Я поверила в то, что, если хорошенько подумать, – можно решить любую проблему. Это был очень важный день в моей жизни.
Я переместила сто кубометров очень просто: вбила четыре крючка по краям кратера и натянула над ним сетку из грузового трюма – на высоте полутора метров. Потом провела от оранжереи трубу из полиэтиленовой плёнки с широким раструбом-коробом, забралась под сетку и воткнула раструб глубоко в песок.
Подключила к коробу баллон с гелием – и открыла кран. Струя сжатого газа ударила в песок, взвихрила его и унесла по трубе прямо в оранжерею – благодаря открытой верхней форточке, там всегда был вакуум, так что и насос никакой не понадобился. Я перетаскивала одной рукой короб с шлангом с места на место, прижимала его к грунту, открывала вентиль баллона, – и песок послушно улетал в трубу. Часть гелия вырывалась наружу, и я бродила в песчаной метели. Когда дно кратера обнажилось, я нашла там россыпь симпатичных кристаллов.
Попутно я выбрала из песка все камушки – зачем они мне на грядке? Сделано это было элементарно, с помощью центробежной силы: перед кораблём труба разветвлялась на две; газ затягивал камушки вместе с песком, но они летели вместе только до развилки, где песок устремлялся вслед за гелием по плавно изгибающемуся вверх рукаву, а массивные камни не вписывались в поворот, летели прямо и скапливались в аппендиксе тупика, который я периодически вытряхивала.
С помощью одной руки и одного мозга моя оранжерея была засыпана за два дня.
Зачем нужна сетка над кратером? Лень объяснять – Хомо Сапиенс и сам поймёт.
Вскоре у меня выросли свежие помидоры. Восхитительные! Жизнь стала веселее, и у меня завёлся шустрый приятель Эрик. Мы с ним любили плавать вместе, но он любил и отлынивать.
Потом его съел один космонавт.
Ангина Змееносца, это снова совсем другая история!
Профессор промолчала, но долго и задумчиво смотрела на Никки.
Смит Джигич, занимавшийся на гуманитарном факультете управлением технопроектами, отказался писать рассказ, ссылаясь на свою литературную бездарность.
– Но мне нужно поставить вам оценку. Прочитайте любой свой текст, – попросила профессор. – Начало какого-нибудь реферата «Принцип дриндуленции в двигателях квакающего сгорания». Я всё равно пойму, что вы за гусь.
Семестр заканчивался! Впереди смеялись летние каникулы, и лишь это поддерживало переутомлённых студентов.
На последнее занятие по литературе профессор Гуслик пришла в сопровождении робота, нагруженного новенькими книгами. Довольно тонкими.
В аудитории вспыхнул шум.
– Поздравляю всех с выпуском первого студенческого литературного сборника! Особенно тех, кто стал его автором, – сказала, улыбаясь, профессор.
Бесшумно хлопая мягкими крыльями, две совы разнесли сборники каждому студенту. Получившие книгу немедленно раскрывали её, восхищённо гладили глянцевую цветную обложку с замысловатыми узорами и даже нюхали лёгкий запах клея и бумаги – профессор предпочла старомодные бумажные страницы современному пластику. Девушки-авторы дружно прижали свои творения прямо к сердцу – или к тому месту, где оно должно быть, по их мнению.
Никки тоже получила книжицу и, к удивлению, нашла в ней свой рассказ.
– Кто не попал в сборник – не расстраивайтесь. Я предлагаю выпускать его каждый год.
Профессор задумчиво улыбнулась.
– В словах живёт удивительная тайна. Почему есть слова, которые заставляют сердца взволнованно биться? Почему некоторые фразы вызывают гордость за весь человеческий род? Я сама не знаю, где в словах прячется замечательная сила, скрепляющая нашу культуру в единое целое. Мы будем вместе думать над этой загадкой на наших занятиях – в следующем учебном году. А сейчас – я желаю всем хорошо отдохнуть!
– СПАСИБО! – радостно проревела аудитория.
Глава 20Вихри Нептуна
Пока очередное заседание «Общества Рождественского Ключа» не началось, Никки смотрела на тёмно-рыжую собачку, бодро вышагивающую перед ней на столе.
– Кто это? – спросил Хао, глядя на собачку с гордо поднятой головой.
– Друг человека, – ответила Никки.
– И что он делает?
– Помогает жить.
– Как?
– Это трудно вербализуемо, но абсолютно неоспоримо, – пожала плечами Никки.
Хао подозрительно посмотрел на девушку, но та была совершенно серьёзна.
Обычно кто-нибудь из друзей первый выкладывал платино-иридиевый кристалл на центральный круг, открывая доступ к файлам Совета директоров. В этот раз Никки раньше всех бросила золотистый ключ в круг. Дзинтара, уже полезшая в сумку, остановилась, увидев, что её опередили, но, повинуясь какому-то невольному импульсу, всё-таки вытащила и свой кристалл и положила рядом.
Джерри улыбнулся и придвинул ещё один ключ. Три кристалла образовали птицу с распахнутыми крыльями.
Хао, не колеблясь, присоединил четвёртый ключ к другим.
Золотистые кристаллы лежали на чёрном кругу, сложившись в стилизованную цифру «4». Красные лазерные лучи сканера метались среди блестящих граней.
Это было приятное зрелище.
– А ведь мы до сих пор не имеем своего символа, – вдруг сказала Дзинтара. – Как насчёт четвёрки из золотых кристаллов на чёрном круге? Нас – четверо!
– Стильно! – поддержал Хао. – Этот символ близок к иероглифам «работа» и «сила».