Лезвие, лежащее на предплечье другой руки, острым, как бритва, краем рассекло кожу с легкостью и почти без боли. Из раны выступила кровь. Не теряя времени, Даймон принялся смазывать ею меч.
На орочьем звездолете, когда Могильщик без устали рубил тела врагов, Даймон заметил, что клинок не задерживает на себе ни капли. Тогда он отнес эту странность на счет полировки меча. Идеальная, как и все в Могильщике, она не позволяла крови задерживаться на клинке.
Но он ошибался.
Теперь, сидя в грузовом отсеке и вымазывая лезвие в собственной крови, Даймон понял, что кровь не соскальзывала, а впитывалась в сталь. Алые мазки короткое время держались на ней, а затем просачивались внутрь. Выглядело это необычно и даже пугающе. И парню вспомнились слова меча. Могильщик сказал, что страдает от жажды. Теперь стало ясно, что утолить эту жажду могла только кровь.
Меч пил кровь.
Пил всю, что попадала на него: капли, брызги. Возможно, вытягивал из артерий, когда погружался в тела гвардейцев. Жадно сосал из сердец, которые пронзал Даймон. Но если так, то почему после жестокой рубки, купаясь в крови, он продолжал испытывать жажду? Что ему нужно?
Поглощенный этими мыслями, юноша еще долго сидел на полу возле контейнеров с Могильщиком в руках и кровоточащим предплечьем. Он не заметил, как позади него приоткрылась дверь.
Впущенная Думаном в грузовой отсек, Серафима нерешительно остановилась в нескольких ярдах от Зверолова. Ей показалось, что она вошла не вовремя, нарушая некое таинство, некий диалог сидящего на полу человека и пустоты перед ним. Она уже стала подумывать, как бы поделикатнее уйти, когда Даймон очнулся и встал на ноги.
Таинство ушло. Пленник вновь превратился в обыкновенного юношу, запертого в грузовом отсеке, словно в тюремной камере.
Кротко, словно извиняясь за что-то, она взглянула в его лицо. И сердце забилось в два раза чаще.
— Прости! Я, наверное, нарушила твое… — Она запнулась, не зная, как назвать то, чем он занимался. — … Твой покой.
— Нарушила мой покой? — Он не знал, куда деть глаза. Создавалось впечатление, что голые стены и грязные углы более привлекательны для юноши, нежели дочь Великой Семьи. — Нет… вовсе не нарушила. Я просто-просто задумался…
— У тебя кровь. Ты ранен?
— Нет, — ответил Даймон, заткнув рану большим пальнем. — Я порезался. Меч острый.
— Позволь тебе помочь, — произнесла Серафима, делая шаг к юноше.
Неожиданно для себя сиятельная дочь шагнула так широко, что оказалась едва ли не в объятиях пленника.
— Нет, право, с моей рукой все в порядке! — забормотал Даймон и отпрянул от гостьи.
С изумлением воздев брови, Серафима наблюдала, как юноша воткнулся затылком в жесткий край контейнера. На миг глаза Даймона помутнели, она с ужасом подумала, что он сейчас потеряет сознание и рухнет на нее. Сиятельная дочь, естественно, не сумеет его удержать, и они вместе окажутся на полу… Более глупой ситуации придумать было невозможно.
К. счастью, этого не случилось.
Покачнувшись на ослабевших ногах, юноша пришел в себя. Глаза просветлели, но чтобы удержать равновесие, ему пришлось шагнуть вперед, что привело его в еще большую близость с высокопоставленной посетительницей.
— Извините… — пробормотал он. — Это моя вина… Серафима ощутила его дыхание на своем лица. Не отстраняясь, она смущенно заправила за ухо прядь, упавшую на подбородок.
— Во мне что-то не так? Почему ты шарахаешься от меня?
— Да нет, — ответил пленник, по-прежнему предпочитая не встречаться с ней взглядом. — Все так.
— Тогда, быть может, позволишь заняться твоей рукой?
Не дожидаясь ответа, Серафима взяла в ладони жилистую руку. Шелковым платком с инициалами «СМ» сначала оттерла кровь, затем прижала им рану как тампоном. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что растягивает секунды, делая все медленно. Испугавшись, что Даймон это заметит, заторопилась, с преувеличенной деловитостью достала второй платок и стала перевязывать предплечье.
Занимаясь его рукой, Серафима чувствовала, что Даймон по-прежнему не смотрит на нее. И это беспокоило. Она подумала, что не нравится ему. Несомненно, она знала о притягательной силе своей внешности, мужчины не упускали возможности напомнить об этом. Но диковатый юноша был к ней совершенно равнодушен. А ей очень хотелось, чтобы он тайком смотрел на нее. Или сказал какой-нибудь комплимент, пусть даже самый неуклюжий.
И когда он произнес следующую фразу, Серафиме показалось, что этот момент наступил.
— Можно тебе сказать кое-что?
— Да, — ответила она, затаив дыхание.
— Твоя спутница в черном платье — настоящая колдунья!
— Ты ошибаешься. — Серафима постаралась скрыть разочарование. — Нина заботится обо мне. На самом деле она добрая в душе.
— Возможно. Но добрая где-то очень глубоко… Ой!! Девушка стянула повязку, чтобы та не съехала. Возможно, от обиды сделала это чересчур крепко.
— Теперь, когда ты больше не истекаешь кровью, Даймон Зверолов, я хотела бы поговорить с тобой.
— Да? — удивился он. — О чем?
Она взглянула в его лицо, и в голове все поплыло. Девушка поняла, что больше не может сдерживать себя. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он ее обнял!
Просто обнял, обхватил вокруг талии, притянул к себе. Ничем не обязывающее объятие. Ничего не значащее. Но этого захотелось так сильно, что помутнело в глазах, а внизу живота проснулось нетерпеливое жжение.
— Э-э… Видишь ли…
Длинное и осторожное вступление, которое она заготовила перед тем, как войти в грузовой отсек, вылетело из головы. Нужно признаться, что подобная неловкость случилась с ней впервые. Серафима мучительно вспоминала слова, а Даймон терпеливо ждал, уставившись на ее подбородок, словно разглядел там вызывающий прыщ. Серафима прекрасно знала, что никакого прыща там нет, но продолжала волноваться и под конец растерялась настолько, что спросила напрямую, без всякого вступления:
— Кто освободил Ганнибала?
Вопрос получился тихим, словно мышиный шепот, и девушка в который раз удивилась своей нерешительности. Она увидела, как забегали его глаза, затем взор затуманился от какой-то поперечной мысли.
Затем он произнес:
— Не знаю.
— То есть? — растерялась сиятельная дочь. — Что значит «не знаю»?
— То и значит.
Даймон отступил назад и оказался на приличном расстоянии от высокородной особы.
Ответ рассердил Серафиму. Хотя, возможно, еще больше рассердило то, что он от нее опять сбежал.
— Но ты же был там!
Насупившийся Даймон молчал и делал вид, что читает орочьи надписи на табличке возле погрузочного люка.
— Скажи мне, что произошло на посадочной площадке! — потребовала девушка. — Ты отправился туда освобождать адмирала!
— Пожалуйста, отпусти мою руку. Оказывается, она не только держала его руку, но еще ожесточенно за нее дергала.
— Не отпущу, пока не скажешь!
— Я не сделал ничего особенного.
Она бросила его руку и схватилась за голову.
— Ну, конечно. Как я могла подумать? Как я могла вообразить, что презираемый всеми пленник своим мечом расправится с вооруженными орками и освободит знатного адмирала! Что за сумасбродная мысль! Ведь так?
— Так, — ответил Даймон.
Она терпеливо набрала воздух в грудь.
— Хорошо. Давай вообразим такой диалог. Замечу, совершенно невероятный, но все же… Допустим, я скажу тебе, что до крайности восхищена мужеством человека, который в одиночку расправился с элитными гвардейцами сенобита и освободил из плена Святого Михаила! Давай предположим, будто я такое сказала. Что бы ты ответил?
— Почему-то не получается предположить такой диалог.
— О боже! — взмолилась Серафима. — Ганнибал сам сказал, что именно ты освободил его. Почему ты не хочешь это признать? Почему упрямишься? Почему ты молчишь, в конце концов? Или тебе по душе сидеть взаперти? Ответь мне! И, наконец, посмотри мне в глаза!
И он ответил. Так ответил, что она окончательно потеряла дар речи.
— Ты такая красивая, что если я посмотрю на тебя, то сойду с ума.
Слова вонзились прямо в душу.
Даже речь Уильяма, который обладал диковинным красноречием, не производила на нее подобного эффекта.
Она моментально растаяла и не поняла сама, в какой момент руки юноши обвились вокруг ее стана. Если бы кто-то сказал Серафиме, что Даймон даже не сделал попытки прикоснуться, а она сама скользнула в его объятия — она бы не поверила.
Из-под повязки на руке пошла кровь и испачкала платье, но Серафима не замечала этого. Она чувствовала, как без памяти проваливается куда-то, и это было воистину восхитительное падение. Ей хотелось, чтобы падение продолжалось вечно. Чтобы застенчивый, но очаровательный Даймон вечно стоял рядом и вот так крепко обнимал ее…
Серафима впилась в его плечи и прижалась к нему всем телом. Глядя на ее сияющие от счастья глаза, Даймон не верил, что такими глазами она смотрит на него, а не на кого-то другого. Он вообще не верил, что держит в объятиях самую красивую девушку на свете, обвиненный в предательстве юноша, сын охотника с маленькой планеты. Как такое могло случиться?
— Не отпускай меня, Даймон, — тихо просила она. — Подержи еще немного.
Сиятельная дочь потянулась к нему. Слегка. Возможно, для того, чтобы оказаться чуть ближе к волнительному уголку его губ. Возможно, для того, чтобы прикоснуться к ним. В конце концов, какая разница…
Удар в затылок оборвал нежность и убил все чувства внутри Серафимы. Только через секунду она поняла, что подобный эффект произвел на нее внезапный лязг распахиваемой двери.
А следом раздался голос, обладательница которого должна была сейчас спать в десантном кресле.
— Что здесь происходит?
Наставница стояла на пороге в своем неизменном траурно-кружевном платье. Сжатые тонкие губы превратились в линию, ноздри расширились, яростно втягивая воздух. Тело сотрясалось от гнева.
— Что здесь происходит?
От шока внутри Нины Гаты что-то замкнулось, и она не могла построить другую фразу.