Хлебников сидел на диване и промокал салфеткой пятно на рубашке. Выражение его лица в свете лампы было сосредоточенным. Словно в повторяющемся кошмаре я потащил из кармана браунинг. Испуг прошел, его место, в другое время это меня бы удивило, заняла холодная решимость. Мысли шли в ритме колотившего в виски пульса: звук выстрела на улице не слышен! стрелять в голову! несколько раз! Вернулся к стеклянному столу. Расстояние метра полтора, не промахнусь. Вскинул руку с пистолетом…
Не отрываясь от своего занятия, Хлебников поднял на меня глаза и улыбнулся. Собственное убийство не заставило его протрезветь.
— Пустое, Стэнли, патроны холостые! Неужели ты думаешь, Нелидов позволил бы тебе меня замочить? Дед, слов нет, забавный, — продолжал он, заканчивая обрабатывать пятно, — только больной, как все они, на голову. Накрапал стишок и думает, что изменит мир. Просил меня помочь опубликовать и, ты знаешь, я согласился. Если бы отказался, хрен бы он одолжил тебе пушку. Деньги предлагал, не берет! Хорошо хоть по ходу разговора заспорили. Представляешь, принялся меня убеждать, что ты не выстрелишь! Азартен, как все хорошие сыщики, хлебом не корми дай только побиться об заклад… — бросил салфетку на стол и сладко потянулся. — С него коньяк! Ну а кровь, сам видишь, бутафорская. По моему сценарию снимается кино, так у них этого добра пруд пруди…
Я смотрел на него, не понимая что он говорит. В голове мешалось, слова громоздились одно на другое, не неся смысла. Горела лампа, в камине потрескивали дрова, но все это было в каком-то другом мире. Хлебников смеялся, жестикулировал, потом оказался рядом, приобняв одной рукой за плечи, другой стал отнимать пистолет.
— Отдай, Стэнли, он тебе больше не понадобится!
Меня начало выворачивать наизнанку. Каждая клеточка тела предательски вибрировала. Где-то в глубине на высокой ноте дрожала готовая лопнуть струна. Где я? Что со мной? Что здесь делаю?.. Резиновые перчатки жгли руки, я стал их с остервенением срывать, изодрал в клочья. Хлебников уже усаживал меня на диван, в моей ладони очутился стакан. Неизвестно когда и откуда в комнате появились люди. Я узнал Грабовичей. Передо мной на коленях стояла Алена, старалась помочь мне поднести руку ко рту.
— Выпей, Стэнли, тебе сразу полегчает!
Я выпил. Жидкость обожгла. Словно вырубленный из цельного куска льда, я начал оттаивать. Смотрел на Лену и пытался ответить на ее улыбку. Она провела ладонью по моим волосам.
— Ничего страшного не произошло, ты среди друзей.
Вторая порция коньяка прокатилась по телу волной. Губы онемели, я пил его маленькими глоточками, чувствуя, как по подбородку стекает струйка. Лоб покрылся испариной, я вытер лицо платком. Немного поодаль с рюмками в руках замерли Изольда и профессор. На меня обрушилось понимание случившегося. Стало больно, очень больно, и почему-то стыдно. Хлебников смотрел оценивающе, словно доктор, желающий знать, насколько плох пациент. А тот был нехорош! Придя к какому-то решению, Батон отобрал у меня стакан и сунул в пальцы сигарету. Первая же затяжка отправила меня в состояние гроги, картинка перед глазами дрогнула и пошла по кругу. Краска бросилась в лицо и вдруг стало так жарко, что я поспешил расстегнуть куртку.
— Вероятно стоило бы перед тобой извиниться, — произнес Хлебников, как если бы рассматривал такую возможность, — а с другой стороны — за что? Никто ведь тебя не принуждал, ты действовал согласно своим понятиям о жизни. Говоришь, спровоцировали?.. — переспросил он, хотя я глухо молчал. — Можно сказать и так, только в жизни перед человеком то и дело открывается несколько дорог, выбор всегда за ним… Да, кстати, мы получили массу удовольствия, наблюдая за твоими повадками взломщика, — предлагая разделить восхищение, он повернулся к Лене и Грабовичам. — Отпечатки пальцев стер, гильзу подобрал! Без куска хлеба, старик, ты не останешься… — взял свой стакан и присоединился к стоявшей тут же компании. — Так что просить прощения у тебя не будем, но кое-что объяснить я чувствую себя обязанным!
Хлебников сделал большой глоток и тоном заправского лектора приступил:
— Видишь ли, мы четверо — заядлые игроки и частенько встречаемся поиграть в свое удовольствие в покер. В отличие от преферанса, в этой игре надо уметь не только быстро соображать, но и мастерски блефовать. Блеф же, как известно, требует отменного чувства партнера и актерского мастерства, вот мы и заспорили о том, есть ли у него пределы. Не помню, как так получилось, но к разговору примешалось мое утверждение, что люди, по своей сути не меняются, какими были в юности, такими жизнь и проживут. Короче, слово за слово, захотели все разом проверить, но так, чтобы результат был очевиден и трактовать его можно было однозначно. Тогда-то Михаил Михайлович и вспомнил о тебе, а мы с Изольдой взялись тебя разыграть. Тем более, что наше с тобой давнее знакомство предоставляло для этого хорошие возможности. Решили: если сможем заставить пойти на преступление человека… — ты уж извини, — робкого и не от мира сего, значит я в своем утверждении прав, а блеф не знает границ. В основу розыгрыша положили твое увлечение астрологией, обратились к специалисту и он помог нам выстроить сценарий, который мы и осуществили…
Постепенно, не без помощи спиртного, я начал возвращаться к жизни. Я уже все понимал и видел картину в деталях, но горечь и боль не отпускали. Если бы в авантюру не была замешана Алена, мне было бы легче.
Хлебников между тем продолжал:
— Лучше всего запудривать людям мозги идеологией, вспомним хотя бы убийства Александра Второго и Столыпина, но и астрология, как оказалось, мало чем ей уступает. Мирно прозябающий человек берет пистолет и идет на мокрое дело! — поднял он палец. — Но тут, справедливости ради, надо отдать должное нашей дорогой Изольде! Лицедейство в жизни — не игра на театре, где зритель заранее согласен быть ошельмованным. Это, друзья мои, высший пилотаж, Шарон Стоун со своим «Основным инстинктом» отдыхает! Ну и я, — правда Стэнли? — в последней сцене я был достаточно убедителен, ты ведь не станешь этого отрицать?..
Я окончательно пришел в себя. В голове прояснилось настолько, что уже мог соображать.
— Налей мне! — протянул стакан Хлебникову и поднялся на ноги. Приложился к коньяку. — Знаешь, что в этой истории меня больше всего удивило? — выдержал паузу. — Ты указал точные время и место рождения, твой гороскоп я узнал!
— Опять ты за свои астрологические примочки, — ухмыльнулся Хлебников, — а чего мне было бояться! — и, обращаясь к Грабовичам, продолжал: — Как видите, в нашем споре я оказался прав, человек не меняется, а всю жизнь ползет по заготовленной судьбой колее…
Но профессор, судя по гримасе, его мнения полностью не разделял.
— Эксперимент не то, чтобы чист, — протянул он, не скрывая сомнения, — при его постановке мы опирались…
Забыв про мое существование, все четверо заспорили. Я слушать их не стал, лабораторным крысам не полагается участвовать в обсуждении поставленных над ними опытов. Пошел, сжимая в кулаке кепку, к двери, как вдруг меня придержала за руку Изольда. Взяв, словно болезного, под локоть, она на правах старой знакомой повела меня через анфиладу комнат к парадному входу. Отперла дверь на крыльцо, спросила тихо:
— Все в порядке?
Пальчики с перламутровым маникюром начали теребить пуговички кофточки. Я смотрел на нее и вдруг понял, что губы мои глупейшим образом расползаются в улыбке. Поднявшись на цыпочки, Изольда обхватила мою шею рукой и поцеловала. Отстранилась, заглянула в глаза.
— Ты славный парень, Стэнли, мне очень жаль, что все так получилось, но иначе я не могла… — провела по моему лицу теплой ладошкой. — Помнишь, я сказала, что готова разделить с тобой ответственность? Заодно уж, научи меня читать по звездам, мне очень хочется!
Я спустился по ступенькам и, провожаемый ее взглядом, вышел на улицу. Мир утопал в потоках призрачного света, в высоком небе сияла полная луна. Я представил себе, как все могло обернуться и содрогнулся. Я был Хлебникову благодарен. Не знаю почему, но вдруг подумалось: если у меня так здорово получилось и кое-что приятное ждет впереди, то может и со страной все как-нибудь обойдется. Господь милостив, пронесет мимо чашу сию. На душе было легко и радостно. Я шел и дышал полной грудью. Какой из меня судья, и уж точно не палач! Мешавший долгие годы жить, камень прошлого свалился с плеч, каждой клеточкой своего существа я ощущал, что жизнь эту, пусть монотонную и нелепую, люблю и еще долго буду любить. А когда уйду, мои чувства и мысли станут этим волшебным, льющимся с небес сиянием…
Никто никогда не узнает, чему с полотна Леонардо улыбается Мона Лиза, как нет возможности угадать, о чем думает женщина, когда ее губ касается мимолетная улыбка. Елена Сергеевна закрыла книжку и долго сидела в задумчивости. За большими до пола окнами спустился вечер и только вершины сосен начинавшегося за забором леса розовели отсветом угасавшего заката. В уставленной кадками с растениями гостиной горел камин. Высокая лампа рядом с креслом очертила в полутьме круг света. Блики его играли на корпусе напольных, в форме башни часов. Тишину нарушал лишь стук их маятника.
Хлебников и не пытался. Лицо Алены было спокойным и даже несколько печальным. По крайней мере таким оно казалось сидевшему в глубине комнаты на диване Игорю Леонидовичу. Все то время пока Елена Сергеевна дочитывала роман, он не спускал с нее взгляда. Пожалуй, она смотрится, как потерявшая недавно мужа вдова, усмехнулся собственной мысли Хлебников и тут же поправился: любимого мужа! И тотчас криво ухмыльнулся, благо в скрывавшей гостиную темноте видеть его Алена не могла. А и могла бы, беда не велика! Много всякого было в их общем прошлом, правда иногда ему казалось, что прошлое это не такое уж у них и общее. За все эти долгие годы, думал Хлебников, Алена мало изменилась, разве что в манере причесываться и в чертах лица появилась свойственная гречанкам строгость. По крайней мере, такими их изображают на вазах, а там кто знает. Сам-то он, и Хлебников отдавал себе в том отчет, порядком поистаскался.