— Слушаюсь, — улыбнулась Татьяна, поняв, что с этой минуты она сама для всего мира больше не Татьяна, а Татьяна Филипповна.
Столовая, расположенная в первом этаже, напоминала трапезную монастыря. Толстые стены, глубокие проемы окон, длинные столы и скамьи. На столах в ожидании едоков стояли, сгрудившись, жестяные кружки и стопки таких же тарелок. Там, где дети уже примчались к завтраку, воспитатели накладывали из кастрюль на тарелки жидковатое картофельное пюре, разливали из объемистых медных чайников темный, не заправленный молоком кофе. Из кружек поднимался белый, густой на холоде пар. Был виден и парок дыхания. Не дожидаясь горячего, ребята жадно расправлялись с хлебом.
Ксения подвела Асю и Шурика к пустому столу.
— Потерпите. Пойду добывать вашу долю. — Прежде чем отойти, она указала Татьяне Филипповне на длинноволосого молодого человека, выходившего из кухни: — Бывший латинист. Нанялся воспитателем…
Длинноволосый воспитатель, оставшийся не у дел с тех пор, как в гимназиях упразднили латынь, видно, чувствовал себя в новой роли прескверно. Напряженно вытянув перед собой руки, он нес поднос с хлебом. Подойдя к столу, по которому его подопечные нетерпеливо колотили ложками, он быстро поставил на середину поднос и отскочил, словно от горячей плиты. Дети — и мальчики и девочки — бросились к хлебу. Кто был сильнее и обладал наметанным глазом, хватал кусок получше. Из-за одной горбушки просто передрались.
Шуркина шершавая рука непроизвольно отыскала Асину, вцепившуюся в край скамьи.
— Гляди, чудища…
Облик детдомовцев и впрямь был устрашающим. Локти и колени мальчишек выглядывали из прорех. Зеленые камлотовые платья девочек, рассчитанные на пелеринки и накрахмаленные нарукавники, оставляли руки голыми. На плечи накидывалось что попало: платок так платок, полотенце так полотенце.
«Белые пелеринки!» — подумала Ася и принялась сводить про себя счеты с Варькой.
Шум за столом латиниста утих, все наслаждались хлебом. В столовой появился новый табун детей. Приведшая их пожилая воспитательница в длинном старомодном платье с зачесанными вверх — валиком — седыми волосами, со странно испуганным лицом поспешила в кухню, а ее питомцы расселись вокруг стола, стоявшего в центре, и принялись по нему барабанить.
«Порядочек», — не без ехидства покосилась Ася в сторону Татьяны Филипповны, всю дорогу воздававшей хвалу разумному режиму детских учреждений.
Из кухни с подносом, нагруженным хлебом, вышла седовласая воспитательница.
— Господа, не будем дикарями! — еще издали взмолилась она.
Но «господа» повскакали со своих мест и потянулись к хлебу.
С грохотом опрокинулась скамья. Татьяна Филипповна метнулась в самую свалку.
— Может быть, действительно не будем дикарями? — прогремела она, не соображаясь с акустикой помещения. — Не смейте трогать!
От неожиданности дети прекратили возню, уставились на незнакомую им женщину, вдруг овладевшую подносом, поднявшую его над головой.
— Все по местам! — потребовала Татьяна Филипповна.
В опыте ее собственного полуголодного детства имелся испытанный способ дележки. Один из ребят закрывает глаза, другой, ткнув пальцем в любую из порций, спрашивает: «Кому?»
— Садитесь же, — повторила Татьяна Филипповна. — Сейчас все поделим.
Однако не тут-то было.
— Тетка! Отдавай хлебушек, — понеслось со всех сторон.
— Не твой! Казенный.
— Не имеешь права, буржуйка! Ишь чистюля нашлась…
Если бы не помощь подоспевшей Ксении, поднос был бы вышиблен из рук. К счастью, страх обронить хоть одну драгоценную крошку останавливал даже самых отчаянных.
Не дав «башибузукам» опомниться, Ксения сунула каждому в руку по ломтю, но одна детская ладонь осталась пустой: кто-то ухитрился захватить двойную порцию хлеба. Пострадавшая девочка завыла в голос. Воспитательница в старомодном платье стояла в стороне, обиженно поджав губы.
Ксении, чтобы «возместить убытки», пришлось пойти за собственной порцией хлеба. Сев возле сына, пытаясь казаться хладнокровной, Татьяна Филипповна молча распекала себя:
«Тоже… Вспомнила детство. А «с бухты-барахты» забыла!»
Этими словами Татьяну когда-то корил отец — учитель начальной школы. И наставлял: «Не действуй с бухты-барахты. Не спросясь броду, не суйся в воду».
Татьяна встала, подошла к седовласой воспитательнице:
— Будем знакомы, — и назвала себя.
— Аделаида Антоновна, — сухо представилась старая дама и поспешила отойти.
«Аделаида Антоновна», — повторила про себя Татьяна Филипповна, решив сегодня же узнать имя-отчество латиниста и вообще вытянуть из Ксении побольше подробностей о тех, кого Надежда Константиновна просила не отталкивать, а привлекать.
Тем временем оба новых воспитанника, пережившие недавний конфуз не менее чувствительно, чем новая воспитательница, успели утешиться. Ксения поставила перед ними тарелки с пюре — теплым, жидковатым, восхитительным! Втягивай в себя, как гречневую размазню из любимой Асиной сказки.
Ксения принесла завтрак себе и Татьяне Филипповне. Столовая по-прежнему гудела, как улей. Юная воспитательница вздохнула:
— Сплошь анархисты, хотя и представители различных классов.
И давай поругивать каких-то райкомовских ребят, которые воображают, что можно в два счета превратить собственнические инстинкты в общественные.
Ася, не уверенная в том, что и у нее все в порядке с собственническими инстинктами, смущенно поймала ртом последнюю каплю кофе, стекавшую с краев кружки, и задумалась. Если райкомовские ребята (какие они? Вроде торфостроевцев?) потребуют, чтобы Ксения занялась Асиными инстинктами, если Асе будет очень, очень невмоготу, она напомнит Варе о ее обещании.
Из кухни вышла деревенская с виду старуха в темном фартуке и встала в раскрытых дверях. В столовой повеяло теплым воздухом, пахнущим щами, обедом, сытостью… Шурка подмигнул Асе, словно предлагая расстаться с невеселыми мыслями. Ася потянула носом и рассталась…
— Сейчас, товарищ Дедусенко, ознакомитесь с нашим учреждением, — произнесла Ксения, вставая и складывая стопкой тарелки. — Ребят я мигом пристрою.
Татьяна Филипповна решила по-своему:
— Давайте ребят возьмем с собой, покажем им дом, Ксения… Ксения Петровна.
Дедусенко-младший внес поправку:
— Вовсе и не дом и не учреждение. Неведомую страну!
13. По «неведомой стране»
Пошли по «неведомой стране». Вначале это был длинный коридор с высоким потрескавшимся потолком, потом унылая канцелярия, где Ксения попросила вписать в какую-то толстую книгу фамилии Дедусенко и Овчинниковой. Затем опять коридор.
— В этом крыле, между прочим, домовая церковь, — сказала Ксения.
Ася поспешила к массивным, украшенным резьбой дверям, прильнула к замочной скважине. Потянуло ладаном, сладковатым запахом прошлого. Раз уж Ася занялась изучением новой земли, она будет делать раскопки. Так же как, например, на Черных Болотах. Там, прорубая просеки, роя в торфяной толще канавы, рабочие находили всякие черепки, кости давно вымерших животных, даже мамонта. И краеведческая комиссия установила, что на том бугре, где начали строить временную электростанцию, давным-давно было стойбище предков.
«По обломкам установили, — так объяснил Андрей, — и по частям скелета». Вот и Ася… Она по запаху может представить себе церквушку, где трепещет пламя свечей и девицы во всем празднично-белом чинно простаивают долгую службу, замаливают свои прегрешения за неделю.
Ася взялась за дверную ручку:
— Открыть нельзя?
Холодные пальцы Ксении приподняли Асин подбородок. Приподняли, чтобы продемонстрировать большую сургучную печать, молчаливо охраняющую вход. Басом, по-дьяконски, Ксения объявила:
— Волею революции во всех учебных заведениях ликвидированы как домовые церкви, так и часовни любых вероисповеданий. Церковь Святой Анны закрыта на веки веков. Аминь.
— И верить не позволяют? — с вызовом спросила Ася.
— Верь, пока не поумнеешь, — нахмурилась Ксения и стала вполголоса что-то рассказывать Татьяне Филипповне.
— Самый сложный участок, — услышала Ася. — Еще повезло, что заведующий нашим домом подкованный атеист, естественник… Представьте, его охотно слушают.
«Анархисты… Атеисты, — недоумевала Ася. — Называется детский дом».
Тем временем Ксения разыскала глазами висящий невдалеке от церковных дверей, выпрошенный ею вчера в райкоме плакат: «Царь, поп и богач на плечах у трудового народа», — и тут же поспешила его содрать. Кто-то, видно обидевшись за попа, густо зачернил углем его пузатую фигуру и написал наискосок: «Не трожь!» Кто-то из тех, что вчера начали свистеть, когда она вздумала поговорить о вреде религии. Ведь Нистратов-то давно не беседовал, лежит себе с воспалением легких. Непонятно, отчего у нее получается не так убедительно, как у него. Действовала вроде правильно…
Когда осенью Ксения с десятком других членов Коммунистического Союза Молодежи приходила в Наркомпрос, Надежда Константиновна не один раз подчеркнула необходимость такта в антирелигиозной работе, особенно среди детей.
Ксения обернулась к шедшей сзади Татьяне Филипповне:
— Что такое такт, товарищ Дедусенко? Сформулируйте поточней.
— Ну… Правильный подход, что ли, — холодно ответила та, усмотрев в вопросе справедливый, но малоприятный намек. — Умение действовать, поступать кстати… — Чувство юмора пересилило в ней досаду. — Если поточнее, то могу сказать, что после моих нескладных действий в столовой, пожалуй, бестактно спрашивать меня, что такое такт.
Обе рассмеялись, но тут же вскрикнули, разом наскочив в полутьме коридора на брошенную кем-то железную кровать с продранной, провисшей до полу сеткой.
— Вот черт! — кряхтела Ксения, потирая ногу. — Покалечили койки, теперь натыкайся на них.
— Кто калечил? — спросил Шурка. — Институтки?
— Это уже наши постарались! Первые из новичков. Хватиться не успели, как они принялись скакать на кроватях чуть ли не до потолка.