Асыл
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Тургайская степь. Бескрайняя равнина, покрытая ковылём. Как только поднимется лёгкий ветерок, по её безбрежному полю одна за другой побегут серебристые волны. Среди них фигура всадника кажется плывущей по необъятному морю трав. Жара. Попрятались в норы степные лисицы, и, забравшись в глубь сырых, полутёмных балок, чутко дремлют волки. Спят тушканчики, давно умолкли жаворонки, не слышно дроф. Лишь монотонное трещание кузнечиков да редкий посвист сусликов нарушают безмолвие степи. В голубом августовском небе величаво плывут облака. Высоко над равниной кружится одинокий беркут. Порой его тень мелькает на больших, точно озёра, солонцах, заметив её, в страхе мечутся юркие мыши. Вскоре зоркие глаза пернатого хищника заметили среди густого полынника устало шагавшую девочку. На вид ей было лет четырнадцать. Выражение её лица было очень печальным. Большие чёрные глаза девочки внимательно осматривали унылую местность в поисках следов человека.
Описав над ней полукруг, беркут опустился на вершину ближнего кургана. Изнемогая от жары, он раскрыл клюв и, взмахнув лениво крыльями, перелетел на голый камень. Старый хищник терпеливо ждал, когда окончательно ослабевшая девочка упадёт на землю, и тогда один удар клюва — и он покончит с ней.
Внимание беркута привлекла большая, похожая на волка собака, которая стремительно гнала тушканчика. Зверёк метнулся на такыр[1] и, быстро работая лапками, зарылся в песок. Потеряв тушканчика, собака потопталась на месте и, повертев головой по сторонам, побежала на курган.
Орёл поднялся с камня и, тяжело махая крыльями, направил свой полёт в сторону девочки.
Превозмогая усталость, та упорно шла вперёд. Достигнув кромки такыра, она опустилась на песок и, обхватив колени руками, поникла головой.
Одна в безлюдной степи. Как хочется пить. С утра не было во рту ни капли. Ноги точно одеревенели. Итти нет сил. Девочка закрыла лицо руками, её плечи вздрагивали от рыданий.
Наплакавшись, она достала из-под передника засохшую ветку с дикими ягодами, которую она нашла накануне, и, проглотив несколько штук, заползла в высокий полынник, где не так было жарко, и легла.
Беркут спускался всё ниже и ниже. Может быть, он давно бы запустил стальные когти в свою жертву, если бы не собака, которая, заметив кружившегося на одном месте хищника, поспешно побежала к лежавшему в полыннике человеку.
Точно вкопанная, остановилась она в трёх шагах от девочки. Опустившись на горячий песок, собака полузакрыла глаза. Беркут с сердитым клёкотом взмыл вверх и исчез в голубом небе. Девочка сделала слабое движение и приподнялась на локте. Её глаза выражали сильный испуг. Она приняла одичалого пса за волка.
Прошло несколько томительных секунд. Собака и девочка сидели не шевелясь. Было слышно, как лёгкий ветерок шелестел в сухом полыннике и, выбравшись на простор, вихрями закружился вдали.
Не спуская глаз с человека, пёс, подчиняясь какому-то чувству, вильнул хвостом. Испуг девочки сменился радостным удивлением. Собака! Но откуда она взялась? Значит есть где-то жильё? Неожиданное появление собаки, её покорный вид придали смелости девочке; мысль о том, что где-то близко есть человеческое жильё, вдохнула новые силы, и, поднявшись на ноги, она с надеждой оглядела степь. Но ничто здесь не напоминало о человеке. Та же безжизненная равнина, песок, мелкий жусан[2] и верблюжья колючка. Ни ветерка. Мертвящая тишина полупустыни. Девочка взглянула на продолжавшую лежать собаку и тихо побрела из полынника. Прошла большой бархан и стала углубляться в степь. Пёс вскочил на ноги и, забежав на несколько шагов вперёд, остановился. Затем он повернул вправо от полынника и, как бы приглашая девочку следовать за собой, вильнул хвостом.
«Может быть, она потеряла хозяина? Да, наверное, так, — подумала девочка, рассматривая собаку. — Вид у неё, как у волка. Может быть, она кусается? — промелькнула испуганная мысль. — Нет, непохоже. Глаза у неё не злые. Но как её звать?»
Девочка стала называть знакомые имена собак.
— Бербасар! Куйин! — собака была неподвижна. — Жолдаяк! Кельтир! Кекжал! — услышав последнее имя, пёс нетерпеливо затоптался на месте.
— Кекжал, — мягко повторила девочка и шагнула к собаке. — Кекжал, — ласково произнесла она ещё раз и смело погладила собаку по спине. Кекжал опустился на песок и лизнул шершавым языком босую ногу девочки. Затем порывисто вскочил на ноги, и над солонцами прозвучал басистый хрипловатый лай.
Через несколько минут, опираясь на Кекжала и доверившись его чутью, девочка шагала по направлению Каражара к берегам задумчивой Карынсалды. Солнце клонилось к закату. Медленно угасали его косые лучи, окрашивая степь в оранжевые тона. На фоне ярких вечерних красок девочка и собака выделялись особенно чётко. Поднявшись на высокий курган, девочка долго вглядывалась в расстилавшуюся равнину. Наконец она облегчённо вздохнула: внизу, за курганом, виднелась заброшенная постройка. Недалеко от избы виднелся пригон и торчали столбы, которые служили когда-то подпоркой для крыши. Особенно обрадовал девочку колодезный журавль, торчавший среди бурно разросшегося бурьяна.
Девочка спустилась с возвышенности и дошла до заимки. Толкнув дверь, она вместе с Кекжалом перешагнула порог мрачной избы. При её входе поднялась стая летучих мышей и неслышно скрылась через разбитое окно. Из-под нар шмыгнул какой-то зверёк, собака кинулась за ним.
Асыл, так звали девочку, огляделась. Изба была просторной и, видимо, принадлежала русскому заимщику — в переднем углу на подставке виднелась закоптелая икона. Труба широкой печи была разрушена, и на полу валялись кирпичи. За опечком возле стены виднелся топор. Девочка вытащила его и положила на нары.
Продолжая осматривать избу, она заметила старое, с помятыми боками ведро и небольшой чугунный котелок, в котором хозяин когда-то варил пищу. Тут же в ржавой банке она обнаружила соль, а рядом с ней кусок старого, затвердевшего сыра. На стене висел обрывок волосяного аркана и ссохшиеся от времени ремешки из сыромяти. Оглядев ещё раз внутренность избы, девочка забралась на нары и уснула. Кекжал улёгся возле порога.
Ночь. Среди густого ковыля крадётся гибкий корсук[3]. Вот он припал к земле и замер. Недалеко заквокала дрофа. Птица созывала своих птенцов, рассыпавшихся в густой траве. Прыжок — и тяжёлая дрофа забилась в зубах степной лисицы. На солонцах при свете луны бесшумно пляшут тушканчики, кружится сова в поисках мышей. На высокий курган взобрался волк и затянул своё зловещее у-у-у-а-а-а. Кекжал заворочался у порога, но увидев спящую девочку, успокоился.
ГЛАВА 2
В 1910 году на урочищах, расположенных по нижнему течению реки Сары-Тургай, среди казахов вспыхнула эпидемия тифа. Из Кустаная в степь выехала группа медиков, среди них были молодые врачи — муж и жена Горячкины. В одном из аулов они во время обхода землянок обнаружили заболевшую семью казаха Бисимбаева. Врачам удалось спасти лишь десятилетнюю Асыл и старика Рустема. Мать и отец Асыл умерли. Горячкины детей не имели и взяли девочку на воспитание.
Оставив Рустему продуктов и денег, они увезли девочку в Кустанай. Там её окрестили и дали ей имя Анна. Вера Константиновна, жена Горячкина, заботилась о своей приёмной дочери, как мать. Иногда приезжал дедушка Рустем и привозил своей внучке гостинцы. Старый казах осторожно ступал по коврам богатой квартиры Горячкиных и радовался за внучку. Иногда Асыл играла старику на пианино, Рустем только прищёлкивал языком от удивления.
Прошло два года. Из маленькой степной дикарки она превратилась в бойкую, смышлёную девочку. Вера Константиновна отвела свою любимицу в гимназию. Гимназия встретила «инородку» неприветливо. Гимназистки, дочери чиновников и купцов, относились к ней свысока. Особенно доставалось девочке от классной дамы. Это была высокая костлявая женщина, с продолговатым лицом, в больших очках на тонком хрящеватом носу. Затянутая в форменное платье с глухим воротником, из которого вытянулась тонкая морщинистая шея, Половецкая напоминала старую тощую птицу.
— Анна Бисимбаева, — подозвала она к себе Асыл во время перемены, увидев у неё в руках книгу.
— Что читаешь?
Взяв книгу, Половецкая поправила сползшие с носа очки и уткнулась в страницу.
— «Овод». Читать эту книгу я тебе не ре-ко-мен-дую, — многозначительно протянула она последнее слово.
— А что мне читать? — робко спросила Асыл.
— Читай Чарскую, Лукашевич, других благонамеренных авторов. «Овода» я возьму, — и, сунув книгу подмышку, классная дама величественно поплыла по коридору.
Вздохнув, Асыл пошла к расписанию уроков, взглянув на него, она заторопилась в класс.
Раздался звонок, шурша шёлковой рясой, вошёл священник отец Дмитрий. Маленький, невзрачный на вид, с редкими волосами, спадавшими на узкие плечи, приплюснутым носом, слезящимися глазами, он походил скорее на бедного сельского дьячка, чем на законоучителя женской гимназии.
Отец Дмитрий ввёл в систему обучения «душеспасительные» беседы с учащимися. Сегодня на уроке гимназистки должны были усвоить, что такое «всемогущий» бог. Объясняя урок, законоучитель спросил:
— Всё понятно, чада мои?
В тишине раздался неуверенный голос Асыл.
— Если бог всемогущ, то почему он не помогает бедным?
Отец Дмитрий растерялся и беспокойно заморгал маленькими глазками. Оправившись от минутного смущения, он елейно произнёс:
— Слова твои, чадо, беса радуют, произносишь ты их по своему детскому неразумию, ибо ты лишена божьей благодати как рождённая от мусульманина.
— Но ведь я крещёная, — покраснев от волнения, ответила Асыл и, подняв глаза на законоучителя, заговорила твёрдо: — Купец Ямангулов тоже лишён божьей благодати, а живёт богаче всех.