— Да, сказывай, плакала, а зачем к ней пришёл этот фендрик? Кто он такой? — сдвинув брови, спросил сердито Дима.
— Это Идеят.
«Аллаш-ордынец! Гидра!» — не слушая больше Макен, Дима вбежал на крыльцо и взялся за дверную ручку с намерением выгнать Идеята.
«А, может быть, подождать Ибрая? — Дима в раздумье опустился на ступеньки крыльца. — Болат, наверное, говорил ему об этом офицере? Лучше подожду. Спрошу Асыл. Она мне скажет всю правду», — Дима отодвинулся ближе к перилам. На крыльце показались Идеят и Асыл. Дима отвернулся.
Улыбаясь, Идеят легко сбежал с крыльца и, помахав рукой Асыл, скрылся за углом улицы.
Медленно спустившись по ступенькам, девушка уселась рядом с Димой.
— Ты на меня сердишься?
Молчание.
— Дима! — в голосе Асыл было столько нежности, что её друг невольно повернулся к ней. Не сдерживая хлынувших слёз, Асыл припала к его плечу.
— Дима!
— Я… я когда увидел Идеята рядом с тобой, то… — заговорил в смущении Дима и умолк.
— Ну, говори, — вытерев слёзы фартуком, Асыл заблестевшими глазами посмотрела на друга.
— Я бы дал ему по уху, — уж по-мальчишески задорно произнёс Дима.
Через несколько минут они весело болтали друг с другом.
Под вечер приехал Ибрай. Его лицо было хмуро. Получив от Димы пакет, он закрылся в маленькой комнате и стал читать. В дом входили вестовые, получив нужные указания, они мчались на конях по степи.
Дом, который занимал Ибрай, принадлежал когда-то тургайскому вице-губернатору и имел несколько комнат, окна которых выходили на улицу. Личная охрана Ибрая из двадцати лучших стрелков располагалась тут же. В подвальном помещении дома хранились боеприпасы. Основная часть партизан, под командой Идеята и Жамала, помещалась в казармах, где когда-то жили солдаты генерала Лаврентьева. Закончив дела, Ибрай вышел к жене. Суровый с виду, он точно преображался в кругу членов семьи. Весело шутил с Макен и Асыл, представляя надутого муллу и тучного бая, который не может взобраться на коня, и под конец предложил ребятам отгадать загадку:
— Один бай устроил той — праздник. Причём на конных скачках он разрешил пустить только две лошади и приз выдать хозяину лошади, которая придёт последней.
Выехали два джигита. Доехали до места, откуда должны были бежать кони, и давай ругаться между собой. Вперёд ехать никому не хотелось. Подходит к ним старик: «О чём спорите?» — Те рассказали. — «Хорошо. Сейчас всё будет в порядке».
Через некоторое время джигиты поскакали на конях во весь опор. Тот, кто пришёл последним, получил приз, и оба наездника остались довольны. Что сделал старик с джигитами? Отгадайте? — Глаза Ибрая прищурились от смеха.
Макен посмотрела на Асыл, та — на Диму, затем все трое подняли глаза к потолку, как бы ища там разрешение загадки. Довольный Ибрай посмотрел на жену:
— Может быть, ты, Балым, отгадаешь?
Женщина, помедлив, ответила:
— Нет, не отгадать.
— Ну, а вы, ребята?
— Не знаем, — ответила за Макен и Диму Асыл.
— Эх вы, недогадливые, — покачал головой Ибрай. — Старик пересадил джигитов на лошадей, и каждый из них старался, чтобы лошадь товарища пришла первой.
— Теперь понятно?
— Так просто, а мы не могли догадаться, — улыбнулась Асыл.
— А теперь, друзья, вам пора спать, — поднимаясь со стула, сказал Ибрай. — А я ещё поработаю немножко.
ГЛАВА 4
Дима проснулся рано. Вышел на двор и, подбросив охапку сена Кара-Торгою, окинул взглядом дом. Возле ворот стояли часовые. В раскрытое настежь окно был виден Ибрай, сидевший за письменным столом. Видимо, он не ложился спать с вечера. Тут же стояла потухшая лампа с закопчённым стеклом, возле неё на груде бумаг — револьвер. Усталое от бессонницы лицо Ибрая было задумчиво. Подперев рукой голову, он, казалось, рассеянно слушал стоявшего перед ним на вытяжку рослого военного, одетого в форму офицера турецкой армии, но без погон. Диме был отчётливо виден большой горбатый нос, короткий, точно обрезанный подбородок, жёсткие торчащие усы, чёрные навыкате глаза и сильная мускулистая шея.
«Это и есть, наверное, Жамал, о котором говорил Рустем», — промелькнуло в голове подростка. Выйдя за ворота, он неожиданно столкнулся с Болатом.
— Только что был на заимке у Рустема, — здороваясь с Димой, заговорил Болат. — Старику нездоровится, и он просил передать Ибраю, чтобы приехала Асыл.
— Подожди, Болат, есть дела поважнее. — Дима отвёл своего друга в сторону. — Разве ты не говорил Ибраю о турках? Почему они здесь? — Дима пытливо посмотрел на Болата.
— Да, Ибрай знает, что они военнопленные офицеры. Он мне так и сказал, что Идеят и Жамал ему нужны, как военные специалисты. Кроме того, они дали честное слово офицера, что будут служить Советской власти добросовестно и никогда не нарушат свою клятву. Сейчас они обучают партизан военному делу. Ты надолго сюда? — спросил Болат своего друга.
— Нет, вечером уезжаю.
— Асыл с тобой едет?
— Не знаю. Я её сегодня не видел.
— Ну, хорошо, постараюсь устроить так, что ты вместе с Асыл поедешь к Рустему.
— Мне нужно в свой отряд.
— Знаю, — перебил его Болат. — Отдохнёшь денёк на заимке и поедешь к Вихреву. Договорились?
Подросток крепко пожал протянутую руку Болата.
В полдень Диму вызвали к Ибраю.
— Болат мне сообщил, что Рустем болен, — заговорил мягко Ибрай и показал подростку на стул. — Передай Вихреву вот это письмо, — вручив запечатанный конверт Диме, Ибрай внимательно посмотрел на подростка.
Дима почувствовал в своей руке широкую ладонь Ибрая и, посмотрев на него восторженными глазами, спросил:
— А скоро мы прогоним беляков?
— Да, Дима, скоро. С помощью наших русских братьев Тургай будет свободным! — уверенно сказал Ибрай и проводил Диму ласковым взглядом.
Часа через два Асыл и Дима выехали из города на заимку Рустема.
За год там ничего не изменилось. Попрежнему стояли полуразваленные пригоны, и большой зияющей воронкой виднелся старый осевший колодец.
Рустем всё хворал. Дима помог Жамила́ и Асату подправить печь, забить снаружи сломанное окно, подвезти корм для лошадей и на следующий день уехал в штаб Вихрева.
В ноябре повалил снег. Шёл он несколько дней подряд. Затем пошли бураны, и занесённая сугробами заимка, казалось, сливалась с белоснежным фоном степи. В начале декабря, когда установилась ясная морозная погода, Асат выехал в шестой аул погостить к родственникам матери. На заимке остались Рустем, Асыл и Жамила́. Потекли однообразные дни.
Однажды, в середине декабря, на заимку прискакал на коне Муса. Партизан был тяжело ранен, с помощью Рустема он с трудом слез с коня.
— Спрячь меня, ак-сакал! — обратился он к старику и, опираясь на его плечо, вошёл в жилище. Асыл и Жамила́ при виде раненого поспешно поднялись с нар. Помогли ему снять верхнюю одежду и уложили в постель.
— Был бой с аллаш-ордынцами и белоказаками. Отряд Болата отступил на Сару. Я с группой партизан был отрезан от своих, спастись удалось немногим.
Голова Мусы опустилась на подушку. Закрыв глаза, он долго лежал молча.
— Газез остался жив, он с Болатом. — произнёс чуть слышно раненый и посмотрел на побледневшую Жамила́. — Не беспокойся. Он в безопасности.
Дыхание Мусы было прерывистым.
— Пить! — прошептал он едва слышно.
Асыл подошла к кадке с водой и, зачерпнув ковш, поднесла к губам Мусы. Раненый пил с перерывами.
— Асыл, расстегни мне ворот. — Муса оттянул воротник гимнастёрки, точно он мешал ему дышать. Пальцы девушки проворно забегали по пуговицам одежды, вскоре она увидела на груди Мусы пропитанное кровью партизанское знамя. Освободив осторожно, с помощью Жамила́ знамя, Асыл бережно положила его рядом с Мусой.
— Асыл, ты передашь это знамя отряду…
Муса закрыл глаза. К утру славного партизана не стало.
На следующий день Асыл выехала к верховьям Сары, где, по словам Мусы, должен быть партизанский отряд.
…Было холодно, зимнее солнце светило ярко, но не грело. На небе ни облачка. В полдень Асыл проехала глубокую балку и, поднявшись на возвышенность, огляделась. Кругом лежала безлюдная равнина, занесённая снегом. Тишина. Лишь под ногами коня с лёгким шуршанием катился мелкий снег. Начиналась позёмка — первый признак приближавшегося бурана, но небосклон был попрежнему чист и ясен.
Продолжая свой путь, Асыл порою ощупывала партизанское знамя, спрятанное под одеждой.
Заметив большое белое облако, Асыл стала поторапливать коня. Поднимался ветер. По степи заходили небольшие снежные вихри. Ветер усиливался. До места, где, по предположению Асыл, должен быть отряд Болата, было вёрст восемь.
Неожиданно налетевший снежный шквал чуть не сбросил всадницу с коня, и тот остановился. Снег шёл плотной стеной, казалось, что он хлестал сверху, снизу и с боков. Асыл с усилием повернула лошадь против ветра и, понукая её, стала медленно продвигаться вперёд. Разыгралась одна из тех снежных бурь, от которых часто гибнут люди и животные, застигнутые в степи. Солнце спряталось за тучи. Острые снежинки, точно иглы, впивались в лицо Асыл, но она, стиснув зубы, продолжала понукать коня. К нему жался Кекжал.
С трудом спустившись в балку, где было тише, лошадь завязла в сугробе. Закоченевшая Асыл слезла с седла и сделала попытку потянуть её за повод. Лошадь упала и, стремясь подняться на ноги, забилась. Чем сильнее она билась, тем глубже уходила в снег. Наконец, обессилев, затихла. Асыл ударила её нагайкой, но бесполезно. Постояв ещё несколько минут над лежавшим конём, Асыл поднялась из балки и зашагала вперёд.
Буран не утихал. Держась за Кекжала, который чутьём угадывал дорогу, она упорно двигалась к Сары-Тургаю. Вот и прибрежные кусты. Отоптав снег возле одного из них, она опустилась на землю.
«Лишь бы не замёрзнуть! — подумала Асыл. — Отдохну и пойду дальше, до землянок осталось версты четыре. Как-нибудь доберусь», — успокаивала она себя. Веки Асыл смыкались. Припав к Кекжалу, она стала дремать.