И тут я, совсем потеряв голову, сказал:
– Могу и я. С химией дружу, к хорошей лаборатории доступ имею.
И опять сорвал восхищённые возгласы.
– Юлий Цезарь революции! На все руки.
– Надо немедленно привлечь к работе. Сообщить Толстому…
– Стоп, товарищи! Никаких имён, я же предупреждал.
Разговор разом смолк; я опять почувствовал себя чужаком.
– Ну что же, Николай, мы вам очень благодарны. За любопытные идеи, за готовность помочь святому делу освобождения. Вас проводят.
Меня вывели на улицу; Ольга и Михаил остались там, в тайной квартире.
Было немного обидно; но всё покрывал один миг: когда я выходил из тёмной комнаты, Ольга поймала меня за руку и торопливо поцеловала. На этот раз – в губы. Почти неощутимо, мельком; это было божественно.
Поцеловала и шепнула:
– Не подвёл меня, молодец.
Я брёл домой, идиотски улыбаясь.
Из письма инженер-капитана Ивана Ярилова;
остров Мадагаскар, стоянка
Второй Тихоокеанской эскадры, январь 1905 г.
«…и пальмовые ветви вместо еловых. Вот такое смешное Рождество. Нижние чины задумали переодеть одного кондуктора, обладателя густых седых усов; причём изготовили для него хвост наподобие рыбьего, трезубец из пушечного банника и картонную корону. Получилось нечто среднее между нашим Дедом Морозом и Нептуном; но вмешался корабельный священник, обозвал матросов язычниками и ходатайствовал перед командиром о запрете; батюшка наш – из новичков во флоте и не знает, что такие развлечения на флоте даже поощряются. А по мне так – пусть себе развлекаются. Уж всяко лучше, чем по кубрикам запрещённые брошюрки читать.
Провели учебные стрельбы по щитам; результаты печальные. Опытных наводчиков считай, что нет; да и откуда им взяться с нашей дурацкой жёсткой экономией? Меткости в классе не научишь, это навык сугубо практический; а практических снарядов выделяется мало. Словом, надо стрелять и стрелять; причём на большие дистанции. Зиновий Петрович затребовал из Петербурга запас учебных снарядов, но когда они ещё прибудут? И почему нельзя было раньше озаботиться? Полгода готовили эскадру, а вышло, как у дурной хозяйки, как у нас всегда: то забыли, это потеряли, того не предусмотрели.
Но особо беспокоит личный состав: среди нижних чинов немало таких, что разложены социалистической пропагандой. О чём они там болтают на нижних палубах – неведомо: плохо налажено противодействие таким разговорам. Офицеры считают ниже своего достоинства интересоваться, а боцманы как бы меж двух огней: хоть и начальники, но сами вышли из матросов. Это меня сильно беспокоит; и вообще дух на эскадре низко упал; если честно, он изначально был невысок. Скептицизм поселился и в офицерских кают-компаниях, и в матросских кубриках; кажется, никто не верит в успех нашего похода. Никто, даже сам адмирал Рожественский!
Одна надежда: на нас полагается огромная империя; вот ради неё и надобно сражаться. Надеюсь, что эту веру, преданность престолу, отечеству, церкви православной эскадра ощутит в нужный момент. За нами – Великая Россия и её верный самодержцу народ, не так ли?..»
У меня расплывались строчки перед глазами. Бедный, наивный папа; до них ещё не дошли сведения ни о всеобщей стачке, ни о страшном дне Кровавого воскресенья, в который погибли то ли три сотни, то ли пять тысяч человек (слухи ходили самые разные).
И я, его сын – среди бунтовщиков считаюсь чуть ли не героем. Господи, какой позор… Что подумает папа, если узнает? Что сказал бы Андрей? При всём своём нигилизме и склонности к насмешке он никогда не позволял себе сомневаться в основах государства, а уж о поощрении революционеров и речи не могло быть. Если бы он оказался девятого января во главе той роты на Четвёртой линии – несомненно, скомандовал бы атаку.
Это ужасно.
Я читал в папином кабинете. Спрятал письмо обратно в конверт, когда услышал шум в коридоре. Пошёл к двери и столкнулся нос к носу с Ольгой.
Она была возбуждена, румянец пылал на её щеках; сняла шапочку: неубранные волосы рассыпались по плечам.
– Вы один?
Я кивнул; она толкнула меня в грудь, заставив вернуться в кабинет; обернулась и повернула ключ. Подошла совсем близко, взглянула снизу – у меня всё поплыло; расстегнула и сбросила пальто под ноги. Прижалась ко мне двумя прелестными бугорками; от неё пахло морозом, лавандой и вином.
– Мои товарищи в восхищении: вы были прекрасны, мой рыцарь. И, кажется, я опять забыла поблагодарить за спасение; вот такая невоспитанная девочка.
Она рассмеялась; затем внезапно положила ладони на мои плечи, потянулась и поцеловала в губы – жарко, долго, до остановки дыхания.
Я будто сам выпил залпом бокал, целуя её; голова кружилась, сердце выламывало рёбра. Она неожиданно вцепилась сильными пальцами в мою ягодицу, прижалась низом: я ощутил горячее биение ТАМ, понял вдруг, что сейчас произойдёт, и…
И я страшно оконфузился. Она, наверное, не поняла, что произошло: я успел оттопырить зад, чтобы она не почувствовала.
– Ну, что же ты, мой шевалье?
– Не сейчас, – прохрипел я, – не могу так. Тётка за стенкой.
Она разочарованно отстранилась. Посмотрела на меня, усмехнулась и сказала:
– Жаль. А вот я люблю неожиданности. Такая я внезапная. И опасность разоблачения меня только возбуждает. Трудно со мной, да?
– С тобой. С тобой. Прекрасно. Ты. Лучшая. На свете.
Я не в силах был говорить длинные фразы – у меня не хватало дыхания. На моих брюках расплывалось мокрое пятно, я чувствовал это и страшно боялся, что она увидит…
– Что же, будем считать твои слова не просто комплиментом, а признанием.
Она улыбнулась и потянулась ко мне; я неловко повернулся, чтобы избежать прикосновения низом живота – и уронил том «Британники» со стола; грохнуло, как от взрыва.
Мы оба вздрогнули, и тут послышался голос тётушки:
– Николай! Что ты опять разбил?
Ольга захихикала в кулачок. Подняла с пола пальто и шапку, повернула ключ – и выскользнула.
Исчезла неслышно и стремительно, словно русалка в морской волне.
– Обтрухался, значит, – рассмеялся Серафим, – это тебе не экзамен по математике, досрочный ответ не поощряется.
Мне и так было мучительно стыдно признаваться, а тут он с насмешкой. Друг, называется! Я уже хотел обернуться и уйти, но Купец положил мне лапищу на плечо:
– Ладно, чего ты, не куксись. Обычное дело, коли необстрелянный. Со многими поначалу бывает. Да вот даже со мной.
– С тобой?!
– Ну да. Была у нас горничная. Эх, огонь-девка! А мне тринадцать. Ну, она всё хихикала, намекала – то бедром заденет, то ещё как. Затащила меня в кладовку; пока со штанами разобрался, потом в юбках запутался. Не донёс, словом. В первый раз – оно и есть в первый.
Возможно, Сера врал, чтобы поддержать меня, но я поверил. Спросил:
– И что же теперь делать?
– Боевой опыт приобретать. Есть тут одно заведение. Только недёшево, если по-хорошему. Червонец найдёшь?
– Зачем?
– Затем, – расхохотался Купец, – на учебные курсы для девственников. И за меня заплатить, как за репетитора.
– Поищу, – вздохнул я.
– Берём двухдюймовую водопроводную трубу, режем на отрезки по пять дюймов. Такой легко в карман спрятать, места мало занимает. Потом на токарном станке делаем четыре кольцевых прореза через дюйм, глубиной два миллиметра – минута работы. Хорошо бы три-четыре продольные канавки, но это уже на фрезерном, и долго. Можно и без них.
– На токарном и фрезерном?
– Ну да. У вас же есть свои люди в механических цехах?
– Положим, да. А зачем такое?
– Очень просто: при взрыве будет рвать в первую очередь по этим проточкам, получится веер осколков. Энергия пойдёт не на разрыв корпуса, а на придание осколкам смертоносной скорости. Отличное поражающее действие. А иначе пробки выбьет, и всё.
– Какие пробки?
– Оба конца трубы заклёпываем. С одной стороны сверлим отверстие на четверть дюйма, забиваем смесь чёрного пороха с бертолетовой солью. Порох – в любом охотничьем магазине на вес. Соль я достану. И взрыватель.
Я вытащил из кармана и показал незнакомцу:
– Обыкновенный бикфордов шнур. На том конце, что вставляется внутрь гранаты, я битумную оплётку снял и шнур пропитал нитрином. Чтобы вспыхнул весь заряд одновременно: сила взрыва зависит не от общего количества взрывчатого вещества, а от того, сколько его сработает. Порох обычно сгорает не полностью, разлетается без пользы. А так коэффициент полезного действия будет близок к идеальному. Намного лучше, чем у бомбы-«македонки».
– Любопытно. Даже остроумно.
Молчавшая до сих пор Ольга положила ладонь на мою руку и сказала с гордостью:
– Николай – вообще умница.
– Вполне может быть, – рассеянно сказал дядька.
Имени он своего не назвал; но я уже привык, что «товарищи» помешаны на конспирации и всяческих тайнах.
– А это что?
– Обычная шведская спичка, обработанная моим составом. Теперь загорается на любом ветру, в дождь, да хоть под водой. Ниткой примотана к тому концу бикфордова шнура, что выпущен наружу, и защищена промасленной бумагой. Приводится в действие просто: отгибаем или отрываем бумагу, чиркаем о любую шероховатую поверхность – хоть стенку, хоть подошву. И бросаем. Взрыв – через три секунды.
Дядька пожевал губами. Кивнул:
– На мой дилетантский взгляд, очень неплохо в теории. Просто, надёжно, составные части нетрудно достать легальными способами. Надобно сделать опытную партию и испытать.
– Несомненно, – согласился я, – с вас отрезки трубы, у меня знакомых мастеровых нет. И хорошо бы бикфордов шнур. Ну, ещё порох купить, нужны несколько человек. Если брать понемногу – подозрений не вызовет. Нитрин я изготовлю. Сборка первой партии – моя забота.
– Есть где заниматься? Чтобы без огласки?
– Да.
– Тогда приступайте.