Я никуда не ушёл. Дождался Михаила на улице. У меня будто взорвалась внутри ледяная бомба, всего заморозила. Мы ехали на пролетке до яхт-клуба на Малой Невке; Барский хохотал и что-то рассказывал про испугавшегося городового, которого ночью разоружили студенты:
– А он такой: разрешите идти. Отдал честь и пошёл. Представляешь?
Я молчал. Если честно, в тот момент я пожалел, что не взял с собой отцовского револьвера. Убить его. После её. Потом – себя.
В другой раз я бы восхитился: буер и вправду был великолепен. Голландской работы, он уже своим видом, стремительным узким телом кричал о вольном ветре и сумасшедшей скорости. Три стальных лезвия, белое крыло паруса…
Барский усадил меня. Сказал:
– Держись крепко вот за эту дугу и ногами упрись. Не то вылетишь, синяков набьёшь – как я тебя Ольге сдам? Она с тобой, как наседка, носится.
И расхохотался.
Как наседка. А я – желторотый, бестолковый, хромой и очкастый цыплёнок. Бывают очковые змеи. А вот цыплята?
День был прекрасным: солнце слепило глаза, дробясь на ледяном поле залива; буер летел в бакштаг, как стремительная птица, скользя чёрной тенью по белизне…
Барский умело направлял полёт, на виражах повисая всем телом надо льдом; пел при этом что-то разухабистое. Чёрные кудри его трепетали на ветру, хищный нос победно таранил воздух – чистый демон.
Вот появился и быстро стал расти тёмный силуэт форта – мы домчались, наверное, за полчаса, даже не успели замёрзнуть. Барский заложил вираж, гася скорость и уходя из-под ветра; буер лихо затормозил, выбросив из-под коньков брызги ледяной крошки – будто чемпион Панин-Коломенкин.
– Пошли, Гимназист.
Заиндевевшие стены форта нависали надо мной; чёрные бойницы пялились неодобрительно, будто примеряясь – куда ловчее выстрелить. Но мы не пошли внутрь: я не сразу разглядел деревянную будку, из которой поднимался лёгкий дымок. Внутри было тесно, едва квадратная сажень. Грубо сколоченный стол, нары, кособокая печь; хозяин прикрикнул:
– Дверь запирай, чтоб тебя! Выстудите мне всё.
Был он в тулупе поверх грязной тельняшки, небрит и мрачен. На столе в круглых ожогах – жестяной закопчённый чайник с верёвочной ручкой и мятая кружка.
– Показывай, – сказал Барский.
– Сперва деньги.
Михаил хмыкнул. Достал ассигнацию в пятьдесят рублей, бросил на стол:
– Вот тебе Николай Первый. А сейчас какой? Правильно. Последний, больше не предвидится.
– Мне твоя агитация без надобности. Себе оставь, – проворчал хозяин и принялся рассматривать купюру на свет.
– Ну? – нетерпеливо сказал Барский.
– Не нукай, не запрягал.
Пыхтя, выволок из-под лежанки ящик. Разворошил грязное тряпьё; обнажился блеснувший сталью бок.
– Глянь, Гимназист, – сказал Барский.
Ещё не понимая, склонился над ящиком. Чуть не вскрикнул:
– Это же шестидюймовый! К системе Канэ. Фугасный.
– Он и есть, – кивнул хозяин, – у нас без обману.
– А трубка где? Ну, взрыватель?
– Может, тебе ещё и пушку? Что смог, то и спёр.
Я не верил своим глазам. Но Барский поторопил:
– Если всё в порядке – забираем.
Ящик выволокли вдвоём. Весил он прилично – больше трёх пудов. Прощаясь, я решился и спросил:
– А что в этом форте?
Сторож скривился:
– Чёрт его знает. Ворота заперты да опечатаны. С чего бы я в этой будке мёрз? Там небось получше кубрики имеются.
Понизил голос:
– Но по ночам будто бродит кто, наружу просится, стонет. Я вот всякого навидался, две кругосветки, десять кампаний. Боцманмата выслужил. Тонул, от малярии загибался, на Чукотке от белого медведя убегал. А такого страха, как тут… Ладно. Езжайте уже.
Я шёл к буеру, боясь оглянуться: казалось, форт щурится бойницами в спину и бормочет: «Ничего, вернёшься».
– Мне вообще плевать, взорвёшься ты или нет. Но сам Толстый попросил проконсультировать. Ваша ячейка всё форсит, тужится. Доиграетесь, что лопнете, да с брызгами и фейерверком.
Химик скривился и заперхал, словно подавившись; но я помнил о его особенном смехе, так что не бросился колотить по спине.
– Ну, как там тебя. Гимназист. Рассказывай, как решил провалить дело, а я посмеюсь.
Вёл он себя хамски, но заслужил это право: Ольга уже шепнула мне, что министра Плеве взорвали бомбой, изготовленной Химиком. Так что я собрался, глянул на Ольгу (она улыбнулась) и, ободрённый, принялся говорить:
– У нас одиннадцать фунтов тринитрофенола. Ну, мелинита.
– Ого! И откуда, смею спросить? Неужто сами изготовили?
– Нет. Имеется фугасный шестидюймовый снаряд. Выплавить из снаряда…
– Пара пустяков, – перебил Химик, – температура плавления – сто двадцать, с этим и школьник справится. Впрочем, ты и есть школьник, хе-хе. А дальше?
– Дальше – нужен взрыватель. Сказали, чтобы с задержкой на тридцать минут. Думаю сделать кислотный. Подобрать толщину фольги: кислота разъест фольгу за определённое время, попадёт на бертолетову соль…
– Классика. Соглашусь. Но не особо точно.
– Я надеюсь попасть в плюс-минус пять минут.
– Надежды юношей питают; они взрываются – летают. Детонатор?
– Думаю, фульминат ртути.
– Ага, – Химик закатил глаза и причмокнул, будто знаток тонких вин при упоминании любимого сорта, – гремучая ртуть – это славно. Главное – не уронить раньше времени. А ингредиенты?
– Есть запас нитрата ртути. А уж спирт и азотную кислоту…
– Достать несложно, – кивнул Химик.
Ольга посмотрела на меня довольно: кажется, экзамен я держал успешно.
– Но! – поднял Химик сохранившийся указательный палец. – Всё это ерунда. Одиннадцати фунтов мелинита не хватит для гарантированного уничтожения вагона усиленной конструкции с бронированными переборками.
– С бронированными?!
– А вы что, не знаете цель акции? Впрочем, куда вам, салагам.
Я растерялся. Промямлил:
– Я пробовал посчитать…
– Это, друг мой, не посчитать. Это чувствовать надо. Афедроном. Задницей в шрамах. – Специалист опять заперхал. – Тут только опыт. Так вот, я говорю: удваивайте заряд.
– Но как? Меня ограничили пятнадцатью фунтами. Заряд, взрыватель, оболочка. Резерва нет.
– Ваши проблемы. Когда не справитесь – а вы не справитесь – зовите меня. Так и быть, снабжу вас собственным динамитом «Экстра». Слыхали про такой? Но только если меня сам Толстый попросит.
Уходя, Химик неожиданно пожал мне руку и сказал:
– Очень неплохо. Если не погибнете в ближайшие три месяца – из вас может выйти толк, юноша. Успехов.
Он пренебрёг протянутой Барским рукой и, насвистывая арию Мефистофеля, вышел из кафе.
– Ты молодец. Заметил: Химик начал называть тебя на «вы». – Ольга наклонилась и чмокнула меня в щёку.
– Хватит его облизывать, – буркнул Михаил, – мы потерпели фиаско. Идти на поклон к Толстому, просить помощи – значит, поставить крест на самостоятельности группы. Расписаться в неспособности.
– Амбиции, Барин? – усмехнулась Ольга.
– Они самые, Валькирия.
– Ничего. У нас есть Гимназист, а у него – светлая голова. Что-нибудь придумает. А я его за это поцелую. Так, Николенька?
Она улыбнулась; я, разумеется, расплылся в ответной улыбке.
– Обязательно, – сказал я.
У меня совсем нет самолюбия. Вертит мной, как течная сучка хвостом.
Стол был накрыт посреди летнего сада; яблони роняли белые лепестки прямо на крахмальную скатерть, покрывая, словно тёплыми снежинками, фарфор и серебро. Сиял медью самовар, пахло мёдом и свежей сдобой; гудели шмели, и смеялись девочки. Они сидели вокруг стола: нарядные, причёсанные, в бантиках и кружевах, и пускали мыльные пузыри: радужные шарики поднимались к небу неторопливо, словно боевые аэростаты.
Отдельно, в тени, на кресле – красивая женщина с высокой причёской. Она держала на руках спящего грудного младенца; улыбнулась мне и сказала с лёгким немецким акцентом:
– Девочки! Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия! Встречайте молодого человека.
Подбежали, окружили меня, защебетали:
– Ники! А мы вас заждались.
– Смешно, вы тёзка папеньки.
– Принесли торт? Чудесно! Давайте же скорее, чай стынет.
Коробка с тортом оказалась неимоверно тяжёлой; я с трудом поднял её и водрузил на стол. Очередной мыльный пузырь достиг моего носа и лопнул, что вызвало радостный хохот и аплодисменты:
– Браво! Салют в честь гостя.
Я достал и раскрыл перочинный нож; он оказался вымазанным чем-то бурым, похожим за засохшую кровь. Разрезал верёвку. Поднял и отбросил картонную крышку: в нос ударило зловоние. Женщина взвизгнула и выронила из рук младенца; череп его хрустнул, разбившись о камень. Рыдающие от ужаса девочки разбегались, прятались под яблонями.
Вместо торта в коробке оказалась отрезанная голова брата Андрея: в страшных трупных пятнах, кровавых потёках. Сытые мухи лениво жужжали над глазницами.
Я отступил на шаг и закричал; мыльные пузыри начали взрываться, словно бомбы, от крика моего…
…проснулся от собственного крика. Сел на кровати. В коридоре что-то упало; распахнулась дверь, и показалась тётка в ночной рубашке:
– Николай, что случилась?
Сердце колотилось. Я ответил невпопад:
– Вот оно что. Пузыри.
– Понимаешь? Пузыри.
– Нет.
– Смотри: сила взрыва зависит и от площади поверхности взрывчатки, и от её плотности. Если разрезать мелинит на куски – вырастет площадь, но упадёт плотность, получится рыхлая куча. То есть никакого толку, только хуже сделаешь.
Ольга нахмурилась:
– То есть Химик прав? Ты не можешь усилить заряд?
– Подожди. Если создать внутри взрывчатки множество микроскопических полостей, то площадь реагирующего вещества многократно увеличится, а плотность упадёт, но незначительно. Просто надобно сделать эти пузырьки внутри. Вот как в шампанском.
Ольга рассмеялась: