Клюев, со своим неизменно спокойным, невозмутимым выражением лица, излучавшим не то полное равнодушие к происходящему вокруг него, не то стойкость к любым событиям, творящимся рядом, вызывал у Егора интерес. Клюев не смеялся, когда веселились другие. Не злился, когда невозможно было не гневаться. Не показывал вообще какой-либо активной реакции при всем, что хоть немного будоражило остальных.
Клюев одновременно притягивал к себе своим спокойствием, немного пугал, но не отталкивал, а потому не раздражал и вписывался в среду разведчиков. Он, находясь возле Егора с целью изучения коридора для прохода в тыл противника, задавал исключительно нужные, емкие и короткие вопросы по существу. Не спрашивал ничего лишнего, не интересовался ничем, кроме предстоящего дела.
Немало вопросов возникло у Егора, как у непосредственного командира солдата Клюева, по поводу безразличия к своей собственной судьбе. Вылазка в расположение сил противника предстояла быть таковой, что впереди почти не проглядывался хоть какой-нибудь шанс на успешное возвращение разведчиков обратно. Все указывало на дорогу в один конец, на верную гибель, на занесение в списки пропавших без вести. Клюев это уже слышал, все понимал, все видел сам, но опять никак не реагировал. Ни один его мускул, ни один нерв не дергался при любом упоминании деталей будущей вылазки. Казалось, что его вообще ничто не пугало.
– Страшно вам? – решил в лоб задать Егор вопрос, который очень его интересовал, невольно для себя назвав на «вы» того, кто был заметно старше по возрасту.
Клюев после слов командира отделения глянул в его сторону все так же равнодушно и отвел взгляд.
– А вы, Егор Иваныч, – начал он, – ненамного младше меня. Наверное, и семья уже есть? Жена, дети?
Щукин не удивился такому ответу. Он уже не раз сталкивался с тем, что ему давали на вид куда больше лет, чем было на самом деле. Война творила свое дело. На фронте, в пылу сражений, в огне, в боях, многие быстро старели.
– В мае двадцать. Семьи нет. Перед войной два курса техникума окончил, – ответил Егор и посмотрел на Клюева, следя за его реакцией.
У того чуть заметно вытянулось лицо и дернулась бровь. Солдат промолчал.
– А у вас? Семья, дети? Дом? – в свою очередь поинтересовался Егор.
– Я предлагаю с боем прорваться через заслон врага. Взломать его плотным огнем, – ушел от вопроса Клюев. – Одна группа атакует, подходит плотно, забрасывает гарантами. Вторая, как вы, Егор Иваныч, предложили, в немецкой форме идет вперед.
– А мины? – купился на ловкий поворот в разговоре с солдатом Щукин и включился в обсуждение плана предстоящей вылазки.
– С саперами идти, – сухо и твердо ответил тот.
Егор насупился. Предложение подчиненного требовало размышлений. Но он сам склонялся к тихим и скрытным методам работы. Учитывая небольшое количество людей во взводе и имеющиеся личные наработки и навыки в просачивании группы разведчиков через передовые порядки врага.
– Нет. Наши командиры не пойдут на это, – ответил Егор, немного подумав. – Шансов на успех меньше. Да и людей терять никто не захочет. Риск большой.
Клюев промолчал и снова прильнул к биноклю, продолжая разглядывать лощину, по краю которой они планировали уже сегодня ночью пройти в тыл противника.
Егор снова посмотрел на него, подумав о том, что и на этот раз Клюев закрылся невидимым щитом от всех, от него, своего командира. Ушел от прямого ответа на вопрос, переведя разговор в иное русло. Последнее действие еще больше и притянуло Щукина к новому солдату своего отделения, и одновременно отдалило от него. Такое поведение Клюева лишало желания брать его с собой на задание, как человека, не вызывающего полного доверия к себе. С другой стороны, Клюев показывал себя умным, грамотным и опытным бойцом, если задавал нужные вопросы по существу. Он имел боевой опыт, воевал давно, говорил, что ходил в разведку, прошел через горнило штрафной роты, откуда слабыми по духу не возвращаются. А главное, что было особенно сейчас востребовано в нем, – это знание немецкого языка. Пусть и не на очень высоком уровне. Но все же.
Егор продолжал украдкой наблюдать за Клюевым, пока он то и дело прикладывался к биноклю, направляя его то в одну, то в другую сторону. В какой-то момент лицо его исказилось. Жилы под кожей натянулись, скулы заострились, губы плотно сжались в тонкую линию. Казалось, что вот-вот солдат издаст не то звериный рык, не то злобный боевой клич.
Это было проявлением ненависти. Ненависти к врагу. И он не ошибся в своих выводах. Новичок его взвода мог конкурировать с ним в желании уничтожать, давить, жечь и топтать ногами своего врага. Это было не спрятать, не утаить. Даже за маской полного равнодушия к происходящему вокруг боец выдал себя, свои скрытые от всех чувства. Он жил ненавистью, существовал благодаря желанию убивать тех, за кем сейчас наблюдал в бинокль.
Егор прочитал это в нем. И пусть Клюев ушел от ответа, не стал рассказывать о себе, но то малое, еле заметное, что сейчас увидел на его лице Егор, выдало в нем именно ту черту характера, что была нужна сейчас для окончательного принятия решения о службе новичка во взводе разведки и, соответственно, его участии в предстоящем деле.
«Наш человек!» – мысленно сказал Егор, не отводя взгляда от Клюева.
– Примеряйте! – произнес Каманин сразу после того, как вошел в землянку, где сидели за столом и пили чай Щукин, Панин, Ильин и Клюев.
Старший сержант выложил перед ними охапку немецких кителей и штанов. Следом за ним в жилище разведчиков вошли двое старшин, один из которых бросил на пол огромного размера плетеный короб с лежащими в нем трофейными солдатскими сапогами и ботинками. Другой поставил рядом корзину, содержавшую ремни, подсумки, каски, короба с противогазами, сухарные сумки и прочие атрибуты, носимые с собой немецкими солдатами.
Один из старшин вышел из землянки, второй остался и, сложив на поясе руки, начал ждать результата примерки. Каманин, порывшись в куче кителей и штанов, вытащил из нее один комплект, по виду небольшого размера, и протянул его Егору со словами:
– Твое. Надевай.
Через минуту подобный комплект получили по очереди Ильин и Клюев.
– А мне? – с кривой улыбкой на лице спросил Панин, увидев, что стол перед ним опустел, после того как лежавшая на нем немецкая форма разошлась по рукам разведчиков.
– На тебя не нашли. Ростом слишком высок. Фрица такого не словили еще.
– Так я подожду, – ухмыльнулся Панин и демонстративно отвернулся от Каманина.
– Да принесут тебе, не переживай. Старшина к пехоте пошел. Надеется у них разжиться, – проговорил старший сержант, не то утешая товарища, не то ставя его перед фактом его непосредственного участия в предстоящей операции.
– Ну! – ухмыльнулся разведчик. – А я уж думал в живых сегодня остаться!
Услышав его ответ, Каманин промолчал и отвел глаза в сторону, так как не должен был лично участвовать в операции. Ему предстояло оставаться в расположении полка, быть на передовой и наблюдать за передним краем с целью обнаружения дымовых сигналов, что должны были сказать о наличии в данном месте той самой вражеской минометной батареи, на которую шла охота.
Егор после сказанного Паниным резко повернулся в его сторону и посмотрел так, будто реагировал на слова друга как на пророчество. Их разговор предыдущим вечером, предчувствия старого товарища, беседа о вероятной гибели задели его чувства настолько, что ни о чем другом в перерывах между подготовкой к вылазке Щукин и думать не мог. Настроение Панина пугало его. Он начинал подбирать в уме аргументы, чтобы уговорить Каманина отправить в тыл гитлеровцев кого-либо другого. Но в то же время Егор понимал, что никто другой не сможет сделать то, на что способен опытный разведчик сержант Панин. Понимал он и то, что среди остающихся в расположении нет сейчас физически здоровых ребят, готовых после ранений или пережитой и перенесенной эпидемии пойти на задание. Не готовы были к этому и новички, если их отправить без контроля со стороны бывалых бойцов взвода.
– Похож! – протянул командир разведчиков, оценивая внешний облик Егора в форменной одежде противника.
– Только холодно сейчас. Конец апреля. По ночам ой как зябко, – посетовал боец, поймав на себе взгляд Каманина.
– Тогда придется все это добро в мешки укладывать и только на том берегу на себя надевать. А реку вплавь в маскхалатах переплывать. Оружие и мешки над собой держать. Ну, или подручными средствами, – пожал плечами старший сержант.
– А там как? Фрицы в шинелях ходят, – решил в деталях разобрать Егор вопросы по форме одежды участников на каждом этапе операции.
– Придется померзнуть, не околеем! – огрызнулся Панин, никак не сумевший спрятать свое раздражение, порожденное мыслями о предчувствиях. – Маскхалат на голое тело – и в воду. А на том берегу все сухое из мешка на себя натягивай. И будешь там фриц фрицем.
– И то верно. Так и поступим, – отреагировал Каманин на высказывание друга. – Мы с Костей тут посоветовались. Решили, что вы пойдете двумя группами. В одной Егор с Клюевым по правому флангу лощины. В другой Панин с боксером, по левой стороне.
– Левая сторона лучше простреливается! – сразу же оборвал Каманина Щукин. – Там и укрыться негде! Верная гибель, если засекут!
– Вот именно! – подхватил Панин, после чего, немного понизив голос, пояснил: – Ты, Егор, везучий. Ты дойдешь, проползешь. У тебя получится. Ты ходишь как кошка, ни один фриц не учует. Вон как раньше к нему подбирался, под самым носом дежурил, вынюхивал. С тобой рядом, бывало, в наблюдении лежишь, так дыхания твоего не слышно. Словно мертвый ты! – Панин перевел взгляд на Клюева и добавил: – А этот, если что, прикроет тебя со своим немецким! А я с боксером слева пойду. Коли придется, то пошумим там как следует. Ну а вы, под нашу канонаду, прорывайтесь вперед и дело делайте.
У Егора от услышанного замерло сердце. Слова товарища были ему понятны. Панин слыл человеком храбрым до отчаяния, решительным до безумия. Порою казалось, что он и вовсе не боится вражеской пули. Там, где другие зарывались в землю от огня противника, он мог прогуливаться в полный рост, не пригибаясь, и сорить при этом шутками. Теперь же, когда сержант обнажил ему свою душу, поведал о предчувствиях, рассказал о снах, об опасениях, Егор начал реагировать на каждое его действие и слово как на сигнал тревоги. Его старый боевой товарищ готовился пожертвовать собой ради успешного выполнения задания. Все сводилось в мыслях разведчика воедино. Панин отдавал свою жизнь во имя их общего дела и говорил об этом заранее и как о свершившемся факте.