еня, как атамана. Каргин участник заговора башкир, совместно с Валидовым и полк[овником] Махиным 5 декабря 1918 г. Я арестовал этого господина, и в моё отсутствие выпустили. Я как приехал, так вновь арестовал и, не надеясь на суд Троицка, отправил его в Ставку. При таких обстоятельствах работать трудно. Комкоры моей армии доносят, что большевики разбегаются по деревням с некоторым запасом оружия для поднятия в будущем восстаний в тылу при удалении армии. Мною приняты меры — посланы по всем деревням района армии отряды для сбора оружия, вылавливания большевиков и расстрела тех, у кого будет найдено оружие и боевое снаряжение…»[1741]
Оренбургского атамана серьёзно беспокоили правопорядок и законность на вверенной ему территории. В письме Колчаку от 24 апреля 1919 г. он отметил, что «…суда в деревне нет… Суды и следователи работают из рук вон плохо, 60% судейских служили и при большевиках, а до деревни суд совсем недоступен»[1742]. Высказывание Дутова справедливо — многие служащие действительно служили, что называется, при всех режимах[1743]. Есть данные о проникновении в следственные органы сторонников большевиков[1744]. Произвол коснулся и самого оренбургского атамана, на квартире которого в Оренбурге в июле 1918 г. был произведён обыск[1745].
Слабость правоохранительных органов влекла за собой не только беспорядки и рост преступности на местах, но и вынуждала население самостоятельно изыскивать способы наведения порядка на своей территории. Так, на станичном сходе станицы Урлядинской 7 июля 1919 г. было постановлено, что «нельзя дожидаться, когда все дураки образумятся и вся сволочь засовестится. Мы всеми силами поможем поддержать в будущем предначертанные Вами (адмиралом Колчаком. — А.Г.) порядок и законность, ибо, наученные горьким опытом гражданской войны, не устыдимся более ложного прозвища «нагаечники»»[1746]. Впрочем, этот документ не был проявлением правоохранительной политики Дутова, а лишь явился результатом её слабости.
Местное население по-разному относилось к белым. По мнению генерал-майора К.Я. Гоппера, «крестьянское население Оренбургской и Уфимской губ. к западу от реки Ик, где чередуются сёла и деревни башкирские, русские, малорусские и казачьи, в большей своей части было пассивно, за исключением некоторых русских деревень, открыто сочувствовавших большевикам. По мере удаления к юго-востоку, в богатой долине реки Сакмары и в плодородных степях между реками Сакмарой и Уралом, большевизма уже почти не было заметно, но ещё южнее, на границе с Киргизией, т.е. между Орском и Актюбинском, снова встречались сёла, давшие много добровольцев красной армии; в одном селе был даже священник, не скрывавший своих симпатий к большевизму»[1747].
При этом красные на Урале вели беспощадный террор против целых сословий, в числе которых, прежде всего, были казачество и духовенство. Только в 1918 г. в Оренбургской епархии было убито 15 священников, пострадало в общей сложности не менее 60[1748]. К ноябрю 1918 г. в Оренбургском казачьем войске было сожжено 14 станиц, уничтожено 4110 дворов[1749], точные данные о количестве разграбленного и испорченного имущества, сожжённого хлеба, угнанного скота неизвестны. В некоторых станицах, например в Донецкой, красные весной 1918 г. уничтожали всех, кто попадался под руку, не щадя даже женщин и стариков, всего было убито около 50 человек, сожжены дома и церковь[1750].
Небезынтересно, что уже в апреле 1919 г. Дутов получил из Омска телеграмму с текстом печально известного циркулярного письма Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г. о терроре против казачества. Текст этого документа был опубликован в приказе начальника штаба Верховного главнокомандующего № 334 от 17 апреля 1919 г. и вслед за этим получил самое широкое распространение в белой печати, что явно способствовало дискредитации советских порядков[1751]. Независимо от этого документа в отношении казаков со стороны красных имели место невероятные зверства, часть сведений о которых с указанием конкретных имён и населённых пунктов, где подобные случаи имели место (что позволяет с доверием отнестись к такой информации), публиковалась в антибольшевистской прессе[1752]. Кроме того, Дутов располагал соответствующими фактами по линии военной разведки, в том числе и агентурной (например, было достоверно известно, что в Актюбинске красные летом 1918 г. расстреливали по 10–12 человек за ночь[1753]). Подробности происходившего в данном очерке излишни. Важно лишь то, что эти факты не могли не повлиять на отношение Дутова к собственной правоохранительной политике.
В отечественной исторической науке исследователи и публицисты, основываясь на вырванных из контекста, тенденциозно подобранных, непроверенных фактах и предположениях, традиционно изображают режим Дутова как царство террора[1754]. Первые подобные оценки появились сразу после Гражданской войны. Один из авторов уже в 1920-е гг. писал, что якобы при Дутове «грабежи, убийства в городе (Оренбурге. — А.Г.) стали обычными. Выпущенные из тюрем уголовники работали как никогда, Дутов особенно решительных мер к восстановлению порядка и спокойствия не принимал. Он сам боялся за свою жизнь: ездил всегда окружённый плотным кольцом бородачей-казаков. Боясь отравы, он всегда опасливо ел, ел только после того, как с этого же блюда ели угощающие… Пристрастный издавна к алкоголю, Дутов в это время пил всё больше, последние дни своего владычества он никогда не расставался с флягой водки»[1755]. Для большевиков важно было максимально очернить своего противника, тем более что события Гражданской войны в 1920-е гг. ещё были свежи в памяти населения и вполне могли повториться.
Странно то, что эта тенденция сохранилась и в постсоветской историографии. Для изобличения «зверств» Дутова, как ни парадоксально, до сих пор используются пропагандистские материалы его противников. Похоже, некоторые авторы вообще не ставят перед собой задачу непредвзято разобраться в том, что на самом деле происходило в рассматриваемый период. Л.И. Футорянский, не приводя ссылки, утверждает, что в Оренбурге при Дутове был расстрелян каждый сотый житель, а террор носил массовый характер[1756]. Столь серьёзное заявление нуждается в безусловной аргументации и никак не может быть принято на веру. П.А. Голуб, со ссылкой на меньшевистскую газету «Голос рабочего», пишет о переполненности оренбургской тюрьмы, в которой заключённые содержались в ужасных условиях[1757]. Таким образом, очевидно, что даже наиболее предвзятые авторы не смогли указать заслуживающих внимания фактов террора при Дутове.
В работе А.Л. Литвина, считающейся основополагающей по проблеме террора в Гражданской войне, говорится, что 4 августа 1918 г. Дутов установил смертную казнь за сопротивление власти и уклонение от военной службы. 3 апреля 1919 г. был издан приказ о взятии заложников и расстрелах за неблагонадёжность[1758]. Литвин пишет: «В воспоминаниях тех, кто пережил годы Гражданской войны, особенно недобрую память оставили отряды разных атаманов, предпочитавших действовать от имени регулярных армий»[1759]. Далее в одном ряду перечислены имена Б.В. Анненкова, Г.М. Семёнова, А.И. Дутова, И.П. Калмыкова (причём с неверно указанным отчеством. — А.Г.), И.Н. Красильникова. По мнению Литвина, репрессивные приказы Дутова не отличались мягкостью[1760]. Во втором издании книги приведены всё те же сведения о двух приказах с констатацией факта жестокости Дутова. Подобный подход нельзя считать сколько-нибудь серьёзным.
Но что же достоверно известно о «терроре» Дутова?! Не секрет, что 1917 год и последовавшая Гражданская война породили резкий рост преступности, повлекли колоссальное падение нравов. Наведение порядка в новых условиях требовало от власти новых — более жёстких и решительных действий. Как показал ход событий, руководители антибольшевистских правительств, в отличие от большевистской верхушки, не смогли правильно оценить всю серьёзность вызова времени. Однако и суровые приказы белого командования не были панацеей без возможности реализовать их на практике.
21 сентября 1918 г. в Самаре был издан приказ по военному ведомству Комуча № 97 об учреждении военно-полевых судов в гарнизонах местностей, находящихся на военном положении. Военно-полевые суды создавались для ускорения судопроизводства. Предусматривалась смертная казнь за дезертирство, агитацию против отбывания воинской повинности, умышленные поджоги или потопления, грабежи, изнасилования[1761]. В Оренбурге военно-полевой суд работал с июля 1918 г. Председателем оренбургского военно-полевого суда первоначально являлся полковник Буш. В своей работе суд руководствовался в основном прежним военным законодательством (Свод военных постановлений 1869 г.). Уже 25 июля 1918 г. было предписано сообщать в газетах обо всех лицах, оправданных судом