Недальновидность командования, затормозившая своевременную эвакуацию, явилась причиной страшной катастрофы: эвакуация, объявленная лишь 16 января, уже с 20 числа этого месяца превратилась в паническое бегство. Часть эшелонов с погруженным ценным военным имуществом осталась на станции и досталась большевикам, потому что не было ни паровозов, ни железнодорожного персонала, который разбежался. Эвакуированные больные и раненые часами оставались на морозе, да и в теплушках было не лучше, ибо они, за отсутствием дров, не отапливались. Многие военнослужащие, даже чины штаба армии, едва успели выехать, побросав имущество. Воспитанники военных гимназий уходили пешком, и многие из них, лишённые тёплой одежды, замерзали в пути. Питательные органы на пути эвакуации совсем не были организованы, и потому многие, не располагавшие средствами для удовлетворения придорожных акул, голодали. Солдаты этапных комендантов дня по два — по четыре ничего не ели.
Разложение в частях армии быстро прогрессировало и дошло до того, что под городом Орском всё вывезенное сюда артиллерийское, интендантское, автомобильное и друг. имущество досталось большевикам. Казачьи же части, высылавшиеся для задержания противника, захватывали подаваемые под эвакуируемые грузы подводы, чтобы не отстать в бегстве от военных. При такой обстановке слухи о бегстве с фронта офицеров легко воспринимались на веру в станицах, укрепляя в сознании казачества мысль о безнадёжности и безуспешности борьбы с большевиками. Но теперь, слава Богу, это несчастье уже изжито, Оренбургская армия вновь возрождается, и нужно, чтобы страшный урок был полностью учтён и использован, а боевыми подвигами за восстановление родного гнезда была заглажена только что набросанная тяжёлая в жизни казачества страница»[1980].
Надо сказать, что в статье были некоторые абсолютно справедливые упрёки. В частности, совмещение Дутовым должностей атамана и председателя Войскового правительства, носивших военный и земско-хозяйственный характер, вызывало нарекания уже летом 1918 г.[1981], однако ни тогда, ни позднее эта критика услышана не была. Официальные представители Оренбургского казачьего войска отнюдь не считали, что действия Вологодского будут способствовать преодолению ими прошлых ошибок, и сразу после публикации интервью в Омске начали активно протестовать против этого поступка премьера. Уже через день (17 мая) к Вологодскому за объяснениями приехал сам Дутов вместе с официальным представителем Оренбургского казачьего войска в Омске генерал-майором Н.С. Анисимовым. Встреча, очевидно, запомнилась премьеру, т.к. он уделил ей значительное внимание на страницах своего дневника:
«Пятница 16 мая. Утром в мой кабинет при Совете Мин[истр]ов явился атаман Дутов вместе с представителем Уральского казачества ген[ерал]-м[айором] Анисимовым. Дутов выразил мне своё неудовольствие по поводу моего интервью с сотрудником «Сибирской жизни» (результат беседы моей с редактором её А.В. Адриановым) о положении Оренбургского края. Это интервью было перепечатано в омской газете «Наша Заря» (официальный орган). Он заявил, и его поддержал Анисимов, что сообщения, сделанные мною сотруднику «Сибирской жизни», не соответствуют действительности, и в то же время являются оскорбительными для чести его, Дутова, лично и для Оренбургского войска, и задал мне вопрос, корректировалось ли это сообщение мною. Я ответил, что оно мною не корректировалось, но, насколько я помню, оно отвечает содержанию моей беседы. Материалом же для моей беседы послужили, с одной стороны, совершенно официальные документы, с другой, личные мои беседы с оренбургскими беженцами. (Под официальными документами я разумел сообщение государственного контролёра Г.А. Краснова в Совете Министров о положении дел в Оренбургском крае по исследованию полевого контролёра Жихарева. Об этом сообщении я говорил как-то в своём дневнике.) Атаман Дутов вёл со мной разговор в сдержанном тоне, но кончил так, что заявил, что будет просить Верховного Пр[авите]ля получить от меня удовлетворение в той или иной форме, и доложит об этом на кругу Оренбургского казачьего войска. Дутов ушёл от меня, не подав мне руки. Анисимов более горячо реагировал на мой ответ ат[аману] Дутову, также не подал мне руки и заявил, что Уральское войско также станет в этом деле в защиту Оренбургского войска. Надо сказать, что в беседе с Адриановым я обрисовал совершенную неорганизованность эвакуации Оренбургского войска, мучения в дороге Оренбургских кадетов и институток, о предоставлении лучших вагонов «милым дамам», произвол комендантского состава и проч[ее]»[1982].
Дневниковая запись, на мой взгляд, наглядно демонстрирует слабую осведомлённость Вологодского в казачьих вопросах. Например, он неоднократно называет Н.С. Анисимова (причём не только в этой записи) представителем Уральского казачьего войска, тогда как тот представлял оренбургское казачество. Тем более удивительно такое утверждение Вологодского после его личной беседы с Анисимовым. Из этого можно сделать вывод о том, что казаки безотносительно их войсковой принадлежности у Вологодского ассоциировались исключительно с «происками правых», о которых в связи с деятельностью атаманов А.И. Дутова и Г.М. Семёнова он писал в дневнике (запись от 15 апреля 1919 г.).
В ходе беседы с Дутовым и Анисимовым Вологодский подтвердил сказанное в интервью, после чего протесты оренбуржцев стали адресоваться в Совет министров и непосредственно Верховному Правителю адмиралу А.В. Колчаку. В архивах Москвы и Оренбурга мне удалось обнаружить два таких протеста — самого Н.С. Анисимова в Совет министров и Войскового правительства Оренбургского казачьего войска Верховному Правителю. Наиболее резко протестовал Анисимов:
«Я не имею в виду докладывать подробно Совету Министров о том, что в оскорбительных и для командования армией и особенно для войска Оренбургского отзывах главы Российского Правительства кроме неправды, подтасовки фактов и крайнего сгущения красок нет ничего. Опровержение всего этого уже сделано по команде Генералом Дутовым, как командующим армией и Войсковым Атаманом. Своей же задачей перед Советом Министров ставлю следующее положение: предположим, что всё изложенное в газете есть правда от начала и до конца, то мог ли и тогда глава Правительства говорить об этом в печати? Допускала ли это военная этика? Допускал ли это, наконец, просто Государственный разум?
Для доказательства того, что этого делать было нельзя, я возьму примеры из прошлого. В начале Германской войны, вследствие несчастно сложившихся обстоятельств, у Сольдау погибла со всем имуществом целая первоочередная, дисциплинированная армия, причём достоверно известно, что почти без боя сдавались в плен лучшие гвардейские части. Заявлял ли в печати тогдашний Министр Председатель о разложении русской армии и о негодности командного состава? Нет, этого не было. И вполне понятно почему. Это — мог сделать только Министр, который определённо стремился бы к подавлению духа в войсках, подрыву авторитета командного состава и, как неизбежное следствие, — гибели Родины.
Дальше. Разгром нашей армии в Галиции, оставление в руках противника интендантского имущества большой ценности, оставление, даже без выстрела, подвозимых новых английских пушек, бегство солдат даже до того, что пришлось с тыла высылать карательные отряды и вешать бегущих на столбах по дороге. Оповещалось ли о такой катастрофе миру бывшим Министром Председателем? Нет не оповещалось. И не могло быть этого сделано, и по причинам мною уже высказанным, и потому ещё, что боевая неудача, вносящая всегда беспорядок и разложение даже в образцовые и дисциплинированные войска, далеко ещё не обозначает общего разложения. Затем Тарнопольский разгром с оставлением миллиардного имущества, Рига. И тогда, при общем разложении армии, у Керенского, стремившегося убить, как будто даже сознательно, армию и погубить страну, не хватило духа оповестить об этом во всеуслышание. Уже из приведённых трёх сопоставлений достаточно ясно видна вся преступность с Государственной точки зрения выпада господина Председателя Совета Министров по отношению войска Оренбургского, имеющего два самостоятельных казачьих корпуса, взявших недавно Актюбинск, Илецкую Защиту и ныне осаждающих Оренбург и, кроме того, до 15-ти полков, дерущихся в составе Западной и Северной Армий.
Это одно положение. Другое — это то, что мы принуждены видеть в выпаде Председателя Совета Министров не только неумную политику, но определённую травлю Оренбургского казачества, двухлетняя эпическая борьба которого у всех на глазах. Были оставлены Казань, Симбирск, Самара с огромным имуществом. Была, наконец, оставлена Уфа и Стерлитамак, поставившие Оренбургскую армию в тяжкое положение и предрешившие участь Оренбурга ещё с осени 1918 г. Почему же господин Председатель Совета Министров не нашёл в этом ничего достойного внимания общества, а нашёл необходимым афишировать только неудачу Оренбургского казачества? Да ещё в таком недопустимо оскорбительном для войска освещении? Неужели та кровь, которая пролита и сейчас обильно льётся войском, то разорение, те пылающие и уничтожаемые дотла станицы заслуживают со стороны главы Правительства только такого отношения?
Обращаюсь, наконец, к последним дням. Нам известно из официальных источников, что не «возрождающаяся», — как говорит Министр Председатель, — а всегда боеспособная Оренбургская армия, обильно полившая своей кровью обратный путь до Оренбурга, — в настоящее время упорно бьётся с успехом под стенами этого города, отдавая ежедневно по 100–150 жизней на благо Родины, а в то же время Западная армия уже откатилась за сотню вёрст назад, отдав два города. В рядах этой армии есть и разложение. Правый фланг и тыл Оренбургских корпусов снова под большой угрозой. Может быть, господин Министр Председатель на днях в печати будет говорить о позоре разложения частей Западной Армии и о негодности и неспособности командного состава?!