Кроме того, игумен Иона являлся одним из идеологов похода на Советскую Россию именно под религиозными лозунгами (небезынтересно, что именно этот человек и в 1919 г. стоял у истоков «крестоносного» движения). В августе 1920 г. он подготовил проникнутый утопическими идеями доклад Дутову по этому вопросу, в котором писал: «…настоящий поход будет уже последним походом, олицетворяющим решительную борьбу со злом… В нём оружие, сила военная должны уступить место силе духовной, и эта последняя сила, вылившаяся в могучее народное восстание, должна обеспечить нам победу. Народ сам должен своими собственными силами свергнуть ненавистную власть… Вполне естественно, что при появлении отряда, сильного духом, крепкого в убеждениях, спаянного любовью к Святой Руси, закалённого походами, безумно преданного своему атаману, — все те, в ком ещё горит искра веры, не утратилась способность возвращения к прежним добрым навыкам, все они должны примкнуть к отряду для борьбы со злом.
Но для того, чтобы вести за собой десятки тысяч людей, чтобы быть для них путеводной звездой, овладеть их волей, чувством и утушить бушующее море людских низких страстей, — необходимо нам самим заняться собственным нравственным самоусовершенствованием, искоренением злых навыков, приготовлением себя к той высокой миссии, которую каждый берёт на себя…»[2260].
Как говорится, комментарии относительно серьёзности затевавшейся авантюры излишни. На отца Иону разведкой Туркестанского фронта была заведена специальная личная карточка, в которой, между прочим, говорилось:
«Подозревается в похищении драгоценностей находящейся при нём иконы и тайном шпионаже в пользу Илийского Дао-иня и выдаче ему всех неблагонадёжных русских эмигрантов.
Игумен Иона присоединился к Дутову где-то около Акмолинска с чудотворной иконой Табынской Богоматери, весьма чтимой в Оренбургской, Самарской и Уфимской гг.[2261] На щедрые пожертвования икона была обделана в ценную оправу с бриллиантами, рубинами и другими ценными камнями. С течением времени все эти ценности были обо[драны], что не без оснований было приписано ему, как неотлучно находящемуся при иконе[2262].
Присоединившись к Дутову, он без особого труда привёл его под своё влияние, стал его правой рукой и вскоре назначен главным священником армии. С течением времени его влияние на Дутова несколько усилилось, что все [его] желания проводились Дутовым в жизнь без промедления. К числу таковых причисляется и предполагаемое выступление Дутова на Совроссию в 1920 году.
По прибытии в Китай Иона поселился в Кульдже, оставил икону в отряде Дутова…
В борьбе за первенство Дутова со Щербаковым, Иона присоединился к первому, доказывая Щербакову его необоснованное требование»[2263].
Поскольку эти данные не предназначались для печати и вполне сочетаются с другими свидетельствами о деятельности игумена Ионы, есть все основания им доверять. Надо сказать, что разведка Туркфронта длительное время не воспринимала военно-политическую активность Дутова всерьёз. В одном из донесений сообщалось, что «деятельность Дутова сводится к созданию проектов и вообще развитию условно-продуктивной работы, маскирующей беспомощность и вытекающее из этого бездействие»[2264]. Атаман якобы даже предложил китайским властям в обмен на военную помощь в размере 20.000 человек и снабжение белых отрядов амуницией и оружием передать Китаю территорию Семиречья.
План Дутова при детальном рассмотрении был конечно же не лишён смысла. Отряд Бакича, согласно этому плану, должен был захватить находившийся рядом с лагерем на реке Эмиль город Чугучак и захватить хранившееся в нём оружие отряда, изъятое китайцами при интернировании белых. После этого необходимо было выступить через Бахты на Лепсинск и Сергиополь, выставить у последнего заслон, а главными силами соединиться с Дутовым в Верном[2265]. Одновременно большие надежды возлагались на выступление против большевиков местного населения при опоре на агентуру Дутова. Белые якобы даже оборудовали в Кульдже подпольный завод по производству патронов, что, впрочем, кажется маловероятным. Советская разведка имела сведения о доставке в Кульджу оружия для белых китайцами[2266]. Дутов подготовил листовки, адресованные народам Туркестана, русскому населению и большевикам. В пропаганде упор был сделан на то, что Дутов — народный вождь. Пропагандировалось выборное начало на местах. Акцентировалось внимание на разрухе в Советской России и бедственном положении населения[2267]. Постепенно действия Дутова стали вызывать у красных всё большие опасения. Красные даже допускали возможность потери половины Семиречья и для упреждения такого результата стягивали в регион войска[2268].
Но далеко не всё в работе Дутова шло гладко. Видя активизацию его военно-политической деятельности, китайские власти стали сами проводить мобилизацию, предполагая в случае неудачи Дутова не пустить его на китайскую территорию, чтобы последняя не подверглась вторжению со стороны Советской России. Это означало, что Дутов должен был в случае провала неизбежно погибнуть, попав в плен к красным. Вторично интернироваться в Китае ему бы уже не позволили. Атаман и сам чувствовал обречённость затеи. «Я выйду умирать на русскую землю, и в Китай больше не вернусь», — говорил он[2269]. Несмотря на успехи в подпольной работе на советской территории, он потерпел фиаско в организации единого антибольшевистского фронта в Западном Китае. Прежде всего, такое объединение было невыгодно китайцам, которые стремились сохранить изолированное друг от друга положение белых отрядов. И уж во всяком случае не собирались выдавать им оружие. Кроме того, белые вожди сами не смогли найти общий язык друг с другом. Первым из игры вышел Анненков, ещё летом 1920 г. отправившийся со своим отрядом в глубь Синьцзяна, а в марте 1921 г. арестованный китайскими властями.
Острый конфликт у Дутова произошёл с семиреченским Войсковым атаманом генералом Щербаковым. Дутов не стеснялся в своих приказах отмечать, что Щербаков — «человек невероятной жестокости, властный, не желающий считаться с настроениями народа и враг крестьян»[2270]. По доносу Дутова Щербаков несколько дней даже просидел под арестом. В конце концов Щербаков даже вызвал Дутова на дуэль, причём по некоторым данным Дутов поехал на дуэль в Кульджу, однако усилиями офицеров его отряда поединок был предотвращён. Дуэль решено было отложить до возвращения в Россию[2271], но в день смертельного ранения Дутова Щербаков приехал к нему домой и принёс извинения[2272], кроме того, Дутов тогда же должен был присутствовать на вечере в честь Щербакова.
Генерал Бакич также не захотел подчиниться атаману, в результате чего между старыми соратниками по борьбе произошёл разрыв. Надо сказать, значительная доля ответственности за него лежит на Дутове, который через голову Бакича пытался отдавать приказы подчинённым Бакичу частям[2273].
В одном из своих последних приказов за № 207 от 30 (17) января 1921 г. атаман Дутов писал о Бакиче уже в совершенно ином тоне, чем ранее:
«С начала интернации[2274] Отряда моего имени, начальник его, генерал Бакич, совершенно пренебрёг основным военным законом — держать связь со старшим, и за восемь месяцев пребывания в Китае ни разу не потрудился запросить меня ни почтою, ни телеграфом, ни посылкою фельдъегеря, или командируя офицеров, имея к тому все средства. Из Чугучака в Кульджу и Суйдин еженедельно приезжают торговцы и беженцы, и они охотно взяли бы на себя труд передать мне письма и донесения. Каждый русский, приехавший из Чугучака, считал своим долгом зайти ко мне и представиться, и мой к ним всегдашний вопрос — нет ли писем мне от генерала Бакича — получал обычный ответ: нет.
Между тем ген[ерал] Бакич посылал телеграммы в Пекин, в Читу и Харбин и получал ответы. Мне же что-либо сообщить считал излишним. Ген[ерал] Бакич имел серебро, романовские деньги и другие средства и свыше 1000 одних только офицеров, что безусловно давало ему полную возможность завязать со мною правильные почтовые сношения, но, очевидно, это было для ген[ерала] Бакича невыгодным. В начале нахождения в Китае, в Чугучаке, распространился слух о моём расстреле красными и вообще смерти. Мне известно, что г.г. офицеры и казаки, интересуясь судьбою своего атамана, заходили в Штаб, спрашивали его обо мне, но Штаб, его начальник, совместно с начальником Отряда, упорно молчали и, не отрицая слуха, ничего не сделали для выяснения его. Судьбе угодно было сохранить меня, и я сам известил отряд о своём месте нахождения. Приказы, кои я посылал в Чугучак, частям не объявлялись, так как де не было бумаги. Оправдание неудачное — ибо деньги на бумагу были в отряде, а бумага в Чугучаке есть, доказательством чему служит покупка мною бумаги у чугучакских торговцев. Генералу Бакичу, а тем паче его начальнику Штаба должно быть известно, что в воинских частях существует ещё и такой порядок: приказ, нужный для объявления, посылается с вестовым по частям, где его или переписывают, или просто прочитывают. Из дальнейшего будет ясна причина сокрытия моих приказов — просто надо было изъять имя Атама