ние 1919 г. средний ежемесячный прирост численности РККА составил 183.000 человек[2456], для сравнения — общая численность Вооружённых сил на Юге России к 5 октября 1919 г., в период максимальных успехов, достигала всего лишь 153.082 человек[2457], в РККА на ту же дату числилось уже 2,5 миллиона бойцов). Конечно, можно говорить о военно-географическом преимуществе красных, позволявшем им действовать по внутренним операционным линиям, о том, что мобилизационный ресурс подконтрольных белым областей был истощён, однако и у белых были свои преимущества, но эффективно воспользоваться ими они не сумели. В итоге организация победила импровизацию. Каждый решает для себя сам, на ком лежит большая ответственность за трагическую судьбу нашей родины в ХХ в. На белых ли, с их во многом интеллигентским отношением к Гражданской войне, или на красных, придерживавшихся принципа «цель оправдывает средства».
Помимо слишком мягкого, на мой взгляд, для Гражданской войны политического курса ошибочным следует считать и неумение Дутова расставить приоритеты и сосредоточиться на решении главной задачи — вооружённой борьбе с большевиками, отложив на время войны прочие вопросы, в частности проведение активной политики в области культуры. В результате этого открытые при нём для казаков школы и библиотеки после Гражданской войны остались, а казаков как таковых в них уже не было.
Наконец, Дутов, как свидетельствуют документы, в своих решениях далеко не всегда руководствовался общегосударственными задачами, ставя во главу угла местные, а порой и свои личные интересы. Конечно, он не был сепаратистом и не мыслил себя и казаков вне борьбы с большевиками, чему в значительной степени способствовало нахождение войска в 1917–1919 гг. в прифронтовой полосе и масштабное восстание казаков «снизу» весной 1918 г. В такой ситуации потенциальный отказ атамана от активной борьбы с красными был бы равносилен потере им власти. На это Дутов пойти не мог. В то же время нет никакой гарантии, что, окажись он на месте любого из дальневосточных «батек», он бы не занял ту сепаратистскую позицию, какой придерживались прояпонски настроенные Г.М. Семёнов и И.П. Калмыков[2458], не выставившие на Восточный фронт ни одной части. Фактически следует признать правоту оценки Дутова как автономиста. К слову сказать, в феврале 1919 г. 3-й очередной Войсковой Круг утвердил текст присяги оренбургского казака. Казаки должны были присягать не только государству и Верховному Правителю, но также Войсковому Кругу и его избранникам — то есть выборной местной власти[2459].
С.А. Щепихин отмечал, что Дутов, Семёнов и другие атаманы «очень энергично, по-своему весьма добросовестно и, быть может, иногда бескорыстно ведут борьбу с большевиками, но как. Везде только свой интерес, своя грань, свои станичники, а до остального никакого дела»[2460]. И действительно, в 1918 г. Дутов оказал незначительную военную помощь Комучу и своим соседям-уральцам, направив на их фронты лишь по одному полку (2-й и 13-й Оренбургские казачьи полки соответственно). Кстати, решение об отправке 2-го полка в Самару было принято на Круге объединённых станиц Оренбургского казачьего войска ещё до возвращения Дутова из Тургайского похода[2461], атаману же оставалось только согласиться с ранее принятым решением. В то же время атаман пытался сполна воспользоваться как этим фактом, так и произошедшей помимо его воли передачей значительного количества оренбургских казачьих частей на другие фронты (с конца 1918 — начала 1919 г. — в составе Западной и Сибирской армий). Едва ли сам Дутов, если бы решение данного вопроса зависело от него, передал бы эти части своим регулярным соседям. Более того, он неоднократно пытался вернуть их в войско или хотя бы подчинить себе.
Так, 5 октября 1918 г. он провёл через Войсковой Круг решение о подчинении себе всех оренбургских казачьих частей, якобы «для общего руководства и избежания замедлений помощи Самаре»[2462]. В феврале 1919 г. Дутов добивался возвращения в войско двух бригад с Уфимского фронта и замены их казаками 45-летнего возраста[2463]. Между тем оренбургские конные части и соединения были весьма востребованы на других фронтах и успешно себя там проявили (лучше, чем на территории самого войска). А кроме того, уфимское направление должно было стать главным в предстоявшем весеннем наступлении, и перевод на него бойцов второго, а подчас и третьего сорта, какими были 45-летние казаки, должен был сказаться на боеспособности казачьих соединений и уж тем более на темпах их движения, которые при наступлении были весьма важны. Стремление Дутова вернуть казаков в войско легко объяснимо — лишаясь бригад и дивизий, Оренбургское войско ничего не получало взамен и, следовательно, снижалась его боевая мощь. Особенно это было ощутимо при отступлении от Оренбурга в январе — феврале 1919 г. Кроме того, сами казаки, оказавшиеся вне подчинения своего оренбургского командования, часто стремились вернуться в войско или не желали признавать никого, кроме Дутова. Например, устроивший в одном из уфимских кафе в мае 1919 г. пьяный дебош прапорщик 18-го Оренбургского казачьего полка П.А. Никольский, не желая подчиняться пытавшимся его утихомирить офицерам, заявил, что он «служит в войсках Дутова, какового только одного и признаёт, а до остального ему нет дела»[2464].
Близко знавший Дутова С.А. Щепихин отмечал: «У Дутова с Толстовым[2465]не было тёплых отношений, как то должно было бы предполагаться у двух соседей братьев-казаков. Да и с кем из соседей дружил Дутов: каждого он стремился, выражаясь грубо, по-казацки «облапошить». Ничего не давая на борьбу с большевиками «Комучу», он ни пальцем не шевельнул, чтобы помочь Уральцам: сунув и той и другой стороне по одному полку, сомнительной стойкости, так сказать для представительства, Дутов с эпическим спокойствием взирал, как большевики колотят сначала на Волге, а затем по Уральску. Ему не дано было понимания общности дела, он не усваивал жизненной необходимости помочь соседу, хотя бы в собственных интересах: разбив соседей, враг навалится и на него»[2466].
Адмирал Колчак, пришедший к власти при активной помощи казачества, в итоге так и не решился поставить на место многочисленных казачьих атаманов. К тому же Дутов в Омске считался одним из наиболее преданных верховной власти атаманов. Тем не менее в условиях тотальной войны требовался жёсткий контроль и за ним. Разумеется, последствия конфликта с влиятельным оренбургским атаманом могли быть непредсказуемыми. Однако я склоняюсь к тому, что даже в случае жёсткого дисциплинарного воздействия Омска на Дутова последний не пошёл бы на серьёзное обострение отношений с Колчаком. Только в этом случае было возможно рациональное распределение пехоты и конницы по всему Восточному фронту (оренбургские казаки представляли собой наиболее многочисленную часть колчаковской конницы). Только централизованное управление могло привести белых к победе, однако казачьи регионы так и остались автономными, а казачьи атаманы продолжили проводить собственную политическую линию.
Тем не менее следует считаться с фактами, которые свидетельствуют о значительном вкладе Дутова и всего оренбургского казачества в антибольшевистское движение. Атамана, таким образом, можно поставить в один ряд с вождями Белого движения в общегосударственном масштабе (к слову сказать, и Деникина, и Колчака также можно заподозрить в пренебрежении общегосударственной задачей соединения Южного и Восточного фронтов белых в пользу честолюбивых замыслов приоритета того или иного фронта в занятии Москвы), однако при этом надо учитывать вышеупомянутые особенности его политики.
На самом деле действия Дутова и многих других белых вождей, атаманов и военачальников подпадают под единую схему. На Белом Востоке практически не было ни одного начальника дивизии, командира корпуса, командующего армией (например, Р. Гайда, А.Н. Пепеляев, А.И. Дутов), не говоря уже об атаманах, которые бы в условиях Гражданской войны не совершали антидисциплинарных поступков. Старшие начальники подавали дурной пример всем остальным. Абсолютного значения приказа не существовало. Не берусь судить в целом о других белых фронтах, но вполне допускаю аналогичную ситуацию. Я уже писал об общей распущенности населения после 1917 г. Коснулась она в значительной степени и офицерского корпуса. По сути, любой сколько-нибудь значимый воинский начальник в новых условиях являлся своеобразным атаманом для своих подчинённых. Интересы своей части, отряда, дивизии, корпуса, армии, войска ставились выше приказов сверху, которые исполнялись лишь по мере необходимости. Такой «атаман» для своих подчинённых был и царь и бог. За ним они готовы были пойти куда угодно. Как отмечал современник, «в условиях гражданской войны нет «устойчивости частей», а всё зиждется лишь на «устойчивости отдельных вожаков»»[2467].
Воинская дисциплина же в её правильном понимании, равно как и взаимодействие отсутствовали как таковые. Об этом, как мне представляется, совершенно справедливо писал генерал Щепихин[2468]. Совершенно иначе дисциплина была поставлена у красных. Возлагая вину за революцию, Гражданскую войну и последующий эксперимент над народом на большевиков, мы не должны забывать о том, что проигравшая Гражданскую войну сторона в не меньшей, а может быть, даже и в большей степени ответственна за все последствия этого. Если мы решим для себя этот вопрос — мы станем лучше разбираться в самих себе.