Войсковой Круг был объявлен единственной легитимной властью в войске вплоть до решения вопроса о государственной власти на Учредительном собрании, руководители образовавшегося в Оренбурге самочинного Временного совета войска были исключены из казаков. Дутов также высказался за создание в войске офицерских отрядов. 4 февраля Кругом было принято постановление о формировании для самообороны в каждом военном округе одного полка в составе трёх конных и трёх пеших сотен и одной четырёхорудийной батареи. Было принято решение о мобилизации казаков от 19 до 45 лет. Для самообороны предполагалось организовывать партизанские отряды. Было постановлено, что офицеры не должны снимать погоны. Кроме того, Дутов высказался за перенос войсковой столицы из Оренбурга в станицу Магнитную, как расположенную в географическом центре войска. Круг официально постановил не признавать Верхнеуральский Совет рабочих и солдатских депутатов законным, поскольку в городе нет ни фабрик, ни воинских частей. Также был официально упразднён Малый Круг[660].
Несмотря на некоторые колебания, в целом Круг одобрил политический курс оренбургского атамана на вооружённую борьбу с большевиками, а решения Круга были объявлены обязательными как для казаков, так и для неказачьего населения войска. В то же время антибольшевизм депутатов Круга и войсковой администрации не имел ещё сколько-нибудь законченного характера. Например, подъесаул И.Д. Каширин, известный своими революционными взглядами, всего лишь не был принят Кругом, но никакого наказания за свои политические убеждения не понёс[661]. По мнению В.М. Войнова, решения этого Круга в организационном плане положили начало противостоянию оренбургского казачества и большевиков, причём в основе конфликта была бескомпромиссная позиция обеих сторон[662]. Такая оценка отчасти оправдана, однако до бескомпромиссного противостояния, в особенности со стороны казачества, было ещё далеко.
Подробное, правда не всегда лицеприятное для Дутова описание его деятельности в этот период оставил в своих воспоминаниях председатель Верхнеуральской городской думы М.П. Полосин. Он писал:
«Меня познакомили с Дутовым в кулуарах съезда[663]. Я увидел перед собой небольшого, полного, сутулого человека, в жёлтом овчинном полушубке, заросшего давно не бритой бородой, половина которой на контуженой стороне была совершенно седая. Волосы на голове, стриженные ранее под машинку, отросли и были с проседью. Кисть правой руки намазана йодом и висит на чёрной повязке. Мне сказали, что с ним на съезде был обморок, при известии, что его жена и дети убиты большевиками в Оренбурге, и после этого у него отнялась рука. (Известие это, как потом оказалось, не было правильным.) Глаза у него голубые, большие, были очень красивы и поразили меня тогда своим грустным выражением. Я, как врач, поинтересовался состоянием его руки, на что услышал приветливое:
— О нет. Это ничего. При нервных потрясениях это со мной случается, а потом быстро проходит. А вы видите, какое время мы все переживаем…
Несколько дней эта рука ещё фигурировала на съезде на чёрной повязке, потом повязка исчезла.
Речи Дутов произносил громко, складно и дельно. Во время речи он смотрел через головы слушателей, на противоположную стену. Голова его сутулилась, и поднятые вверх глаза останавливали на себе внимание слушателей. Седая борода и голова импонировали аудитории, состав которой был, главным образом, из стариков.
Через несколько дней съезд кончился, и в последний день произошла разительная перемена. Дутов явился на съезд в изящном штатском костюме, выбритый и гладко остриженный. Румяные щёки его пылали здоровьем, и на вид ему нельзя было дать более 35 лет. В то время ему было года 42–43[664], но с бородой он выглядел лет на 50. Дутов не забыл порисоваться штатским костюмом, объяснив его тем, что ему приходится переодеваться, так как простые люди кидаются в сторону, когда он идёт с булавой по улице в сопровождении своей охраны, и высказал надежду, что скоро, вероятно, ему не придётся переодеваться и маскироваться и жизнь, особенно казачья, быстро наладится. (Вероятно, это обстоятельство послужило позднее к рассказам о нём как [об] оборотне.) При громких аплодисментах и криках «ура» он покинул трибуну»[665]. Вскоре Дутов решил отказаться от личной охраны. «От судьбы не уйдёшь», — говорил он, стремясь к большей свободе (на самом деле речь шла о возможности более спокойно ухаживать за дамами)[666]. Для государственного деятеля такое поведение было крайне легкомысленным. Что же касается судьбы семьи Дутова, то в июне 1918 г. Н.Д. Каширин, узнав, что в Оренбурге остался отец Дутова, распорядился приставить к дому престарелого генерала охрану[667]. Вряд ли этот шаг можно поставить в заслугу красному командиру — он ведь отлично понимал, что, пострадай семья Дутова, той же участи не избежать и семье самого Каширина.
Денег у Дутова на организацию борьбы с большевиками не было. Касса верхнеуральского казначейства, в течение нескольких месяцев не получавшая денег из центра, была пуста. М.П. Полосину удалось провести через Верхнеуральскую городскую думу постановление об обложении местных богачей налогом в 100.000 руб., однако на добровольной основе удалось собрать лишь порядка 18.000 руб. Причём многие богатые верхнеуральцы скрыли свои сбережения от белых, красным же позднее отдали всё, в том числе и жизнь.
5 марта 1918 г. Дутов из Верхнеуральска отправил с двумя партизанами письмо М.П. Богаевскому на Дон. Сам Богаевский был расстрелян большевиками 14 апреля 1918 г. в Новочеркасске, однако письмо, попав в мае на Дон с одним из партизан, не только не затерялось, но даже было в октябре 1918 г. опубликовано на страницах журнала «Донская волна», дойдя до нас в таком виде. Моральное значение получения этого известия из далёкого Оренбуржья на Дону весной 1918 г., думаю, трудно переоценить. Дутов писал: «Податели сего письма партизаны Червь и ваш донец Дмитриев командированы к Вам изложить всё. Писать и некогда, и лучше они на словах передадут всё. Войсковое правительство просит оказать им доверие и наладить к нам доставку оружия. У нас мало пушек и особенно снарядов. Пулемёты есть и тоже маловато. Хотелось бы иметь всего, но как — сказать не умею. Силы последние выматываю, но борюсь до конца. Пережил три круга и всё ещё на посту. Очень и очень нужны офицеры и главное — деньги знаками прежними. Если вы сумеете послать нам деньги, посылайте со своим доверенным, это будет лучше. Вам всё податели сего передадут — где мы и что мы. Привет Вам и всему Пр[авительст]ву. Ваш преданный и глубокоуважающий Вас атаман А. Дутов»[668].
3 марта 1918 г. оренбургские большевики с целью упреждения возможных вооружённых выступлений против советской власти объявили о том, что за каждого убитого красноармейца или представителя советской власти будет расстреляно десять представителей оренбургской буржуазии, станицы, оказывающие содействие контрреволюционерам, будут расстреливаться артиллерией, та же участь ожидает все станицы, которые не сдадут оружие в течение трёх дней. По имеющимся сведениям, инициатором подобного ультиматума в ответ на требования подполковника Корчакова был председатель Оренбургского губисполкома С.М. Цвилинг[669]. Небезынтересно, что в эти дни (12 марта) в Оренбурге открылся 1-й Оренбургский губернский съезд Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Всего присутствовало 1200 человек, включая около 1000 большевиков и только 130 казаков (и это в казачьем регионе!). Неудивительно, что практически все казаки, осознав невозможность отстаивать свои интересы при таком соотношении сил, покинули съезд. Осталось лишь 13 казаков, образовавших казачью секцию. Со съезда также ушли меньшевики и эсеры[670]. На съезде был избран Оренбургский губисполком, в состав которого вошли 74 человека, в том числе 9 представителей казачества (А.А. Галин, К.П. Лызлов (в 1919 г. — председатель войсковой ЧК Оренбургского казачьего войска!), Н. Захаров (избран войсковым комиссаром), Х.Г. Абузяров, В.Л. Кутелев, Г. Лыков, Журавлёв, А. Пименов и А.С. Шереметьев (избран военным комиссаром войска), которые, по одному из свидетельств, представляли собой «подлинную революционную казачью бедноту»[671].
Между тем Дутов распространял по войску приказ о мобилизации «для защиты станиц и имущества от грабителей»[672]. Для подобного призыва имелись все основания, поскольку даже сами большевики в своих военных сводках признавали, что посылаемые под Оренбург отряды деморализованы и занимаются мародёрством[673]. Вместе с тем Дутов вроде и не хотел формировать казачьи отряды, не доверяя казакам[674]. Аналогичная ситуация складывалась и с офицерскими формированиями. Дутов бездействовал. По свидетельству очевидца, он «никого не принуждал, сидел в Верхнеуральске и, как мне казалось, ничего не делал. Ходил в клуб, ухаживал за дамами, танцевал, ходил по гостям, играл в карты; пил он немного. Рассказывал много о себе, сам себя называл исторической личностью, охотно притом ругал Керенского и вообще социалистов и, несомненно, мечтал о лаврах Наполеона… он отвечал мне:
— Ну, что, по-вашему, надо делать? Отряд формируется, до весны боёв никаких не будет! Вы думаете, большевики пойдут сюда, в Верхнеуральск? Да никогда! Они, дорогой мой, привыкли воевать с комфортом: штаб их в международных вагонах, а солдатня, матросня — в классных. Пойдут они вам сюда, за 150 вёрст от железной дороги, да ещё в такие морозы!»