В обстановке эйфории после освобождения Оренбурга от красных было написано стихотворение Л. Кострова «Этапы», повествовавшее о событиях первой половины 1918 г. в войске[758]:
Нам январь принёс печали,
Головою всяк поник:
В январе мы все узнали,
Что такое «большевик».
Появились комиссары, —
Трепещи же, человек!
Шашку, китель, шаровары
Во дворе зарыл я в снег.
Блага всякие народу
Обещает Цвиллинг — враль…
Краснолицую «свободу»
«Углубляет» всё февраль.
И «буржуи» углубляют
В землю золото своё…
Комиссары обирают.
По закону — всё моё!
В марте глубже всяк зарылся;
Только выгляни — каюк!
А язык наш превратился
В настоящий «волапюк»:
Там Совдепы, Совнаркомы,
И Викжель, и Викжедор,
Совнархозы, Исполкомы
И тому подобный вздор!
Виснут тучи тёмной Хмарой,
Пули слышится свирель…
Сообщение с Самарой
Прекратил совсем апрель,
Выставлять боимся рамы,
Не идём дальше крыльца
С красной лентой ходят хамы
И их дамы без конца.
Май. В осадном положенье
Держат город казаки.
Понемногу пораженья
Терпят «красные» полки.
Каждый день грохочут пушки
И стрекочет пулемёт…
Держит ушки на макушке
Хулиганский всякий сброд.
Весь июнь не без боязни
Выходили на крыльцо:
Каждый день расстрелы, казни…
Всюду наглое лицо.
Лишь одна в ходу игрушка —
Будь ты прав или не прав, —
Всюду «мушка», только «мушка»,
Кроме «мушки» нет забав.
Над свободой надругались.
Но исчез кровавый бред.
Тучи чёрные прорвались,
И кошмара больше нет!
По возвращении Дутова в Оренбург 11 июля приказом № 85 на жителей пригородных слобод города (Нахаловки, Новых мест, Кузнечных рядов), иногородних Форштадта (казачьего предместья Оренбурга. — А.Г.), как принимавших активное участие в грабежах населения при большевиках, была наложена денежная контрибуция в размере 200.000 руб., которую необходимо было выплатить до 12 часов дня 19 июля 1918 г.[759] По мнению Дутова, контрибуцию должны были выплачивать лица, виновные в грабежах[760]. Думается, при такой постановке вопроса мера справедливая, однако проблема заключалась в том, что наиболее активные участники грабежей, опасаясь возмездия, скорее всего, покинули город вместе с красными. Обложение Дутовым рабочих окраин было лишь ответной мерой, поскольку ещё 16 февраля 1918 г. оренбургский ВРК наложил на оренбургскую буржуазию контрибуцию во много раз большую — 10 миллионов руб.[761], на буржуазию Илека в марте 1918 г. красными была наложена контрибуция в 3 миллиона руб., которую предписывалось внести в 24 часа[762], такую же сумму должна была внести и буржуазия Троицка[763]. Несколько позднее, в августе 1918 г., красные взяли в заложники 65 орских купцов, потребовав с них 3,5 миллиона руб.[764] Контрибуциями, правда гораздо меньшими по сумме, облагалось даже явно не относившееся к «имущественным классам» население станиц (Покровской — 500.000 руб., Григорьевской, Прохладной и Угольной — 560.000 руб., Кичигинской — 75.000 руб., Нижнеувельской — 50.000 руб.[765]). Это только достаточно разрозненные опубликованные данные, реальная же сумма денежной контрибуции, выплаченной населением Оренбургской губернии и войска красным, не поддаётся подсчёту[766]. А ведь были ещё не менее обременительные для населения реквизиции зерна и скота (иногда, как, например, в станице Сорочинской, у казаков изымалось даже зерно непосредственно необходимое для посева).
Население Оренбурга было официально уведомлено о том, что казачья администрация не допустит в городе погромов ни на религиозной, ни на национальной, ни на классовой почве[767]. 8 июля в Оренбург из станицы Линевской был переведён повстанческий съезд делегатов объединённых станиц 1-го военного округа. Дутов активно взялся за организацию антибольшевистской борьбы: уже 7 июля был восстановлен Оренбургский военный округ, атаман вступил в командование всеми войсками Оренбургского казачьего войска. Начала проводиться регистрация офицеров округа, не исключая и отставных. Казачество рассматривалось Дутовым как кадр возрождения национальной армии. Атаману, длительное время отсутствовавшему в войске, необходимо было срочно повысить свой авторитет в глазах казаков и добиться признания своего атаманского статуса руководителями повстанческих формирований, стихийно возникших на территории войска автономно от него.
На следующий день по возвращении из Тургая Дутов в сопровождении начальника штаба обороны войска Генерального штаба полковника Н.А. Полякова и адъютанта есаула Н.П. Кузнецова отправился на Илецкий фронт. 9 июля вечером он возвратился из поездки и посетил заседание съезда делегатов объединённых станиц, игравшего вплоть до сентябрьского Войскового Круга важную роль в управлении войском, доложив о взятии казаками 8 июля Илецкой Защиты и о продолжении преследования противника на Ташкентском направлении. В тот же вечер Дутов посетил заседание Оренбургской городской думы, где выступил с программной речью.
В начале речи атаман извинился за свой костюм и объяснил, что только что приехал с фронта, сделав за двое суток несколько сотен вёрст. Ещё раз Дутов отметил, что был очень тронут встречей, оказанной ему в Оренбурге. «Мы скитались, — досказывает Войсковой Атаман, — пять месяцев и вели настоящую борьбу не словом, а с оружием в руках. То, что вы пережили здесь, было известно мне детально. Вновь появившись среди вас, постараюсь поделиться виденным мною.
Я видел массу народную, за интересы которой мы, интеллигенты, боремся, видел тёмный и запуганный народ, для которого так ценно народовластие; среди казачества, которое поголовно грамотно, видел ту же запуганность и забитость.
В Троицком и Верхнеуральском уездах видел пустынные поля; люди до того запуганы, что запираются с первым же наступлением темноты; и обыски, плохие дороги, полное отсутствие товаров — одним словом, везде сплошной кошмар… И киргизы, увидя при винтовке, без оглядки бегут, бросая скот и ломая утварь. Их иногда едва удавалось успокоить. Видел я советскую власть в Тургае, Иргизе, Кара-Бутаке… В последнем населения 325 человек, а в Совете 60 человек. Люди попросту грабят друг друга, и когда мы приехали, то кругом слышалось облегчённое: «Ну, теперь Слава Богу!»»[768]
Об Илецком фронте Дутов сказал: «Я, как атаман, видел фронт и видел тот энтузиазм, которым полны казаки… Конечно, я не могу говорить о нашей численности: это военная тайна. Но могу сказать: у нас сформировались отряды, численность которых 22 сотни. И таких отрядов у нас несколько… Снарядов и пр[очего] у нас много. Вчера в 6 час[ов] вечера я отдал приказ о наступлении на Илецкую Защиту, а в 8 час[ов] 30 мин[ут] вечера Илецкая Защита нами уже была занята (шумные и продолжительные аплодисменты). Противник отстреливался. У него есть снаряды; нам выгодно, чтобы он больше стрелял: ему скоро нечем будет стрелять. Вчера нами был занят разъезд № 25, и я отдал распоряжение ген[ералу] Карликову[769]преследовать дальше и занять Ак-Булак. У вас прошу помощи в смысле санитарном. У нас скажу откровенно, это дело хромает. Раненых мало. Но они могут быть. Раненых приходится возить 60 вёрст. Воды нет. Нам нужно хотя бы десять телег с матрацами. Я с марта месяца сделал около 2000 вёрст, не проиграв ни одного боя, не потеряв ни одного раненого, не имея ни одного доктора, так как бывшие со мной два врача, к сожалению, сбежали. Я сам рвал рубашки и накладывал без лекарств повязки на раны…»[770] Несмотря на внешний успех под Илецкой Защитой, ходили слухи о том, что Дутов упустил в этой операции красных, поскольку руководствовался не задачей их разгрома, а саморекламой[771].
О собственном политическом курсе и о политике Войскового правительства Дутов сказал, что «некоторая суровость, замечаемая в части отданных им приказов, неизбежна: таково время. Теперь должна быть одна партия: освободителей г. Оренбурга и Оренбургской губернии от большевиков… Считаю ту партию лучшей, которая спасёт Россию»[772]. По мнению автора газетного сообщения, Дутов — «человек военный и выполняет свои задачи, может быть, иногда идя не в такт с переживаемым революционным переходным моментом. «Мне жизнь каждого жителя, — говорит А.И. Дутов, — и казака одинаково дорога»[773]. Говорил Дутов и о неизбежности расстрелов в тот период, при этом заверив депутатов, что посягательств на городское самоуправление не будет. По словам атамана, обысков почти не будет, ночное движение и зрелища скоро будут возобновлены. «Цензура мною введена, но не большевистская. Я сам, не изменивший своим убеждениям с 17 марта 1917 года до сего дня, стою за свободу печати и на неё налегать не буду», — заявил оренбургский атаман