Думаю, не стоит сомневаться в том, что в случае победы белых Колчак действительно созвал бы Учредительное собрание. Об этом он сам совершенно искренне, на мой взгляд, писал 28 июля 1919 г. в частном письме генерал-лейтенанту А.Н. Пепеляеву: «Не мне, принявшему перед Сенатом присягу в передаче этому Собранию всей полноты власти и обязавшемуся в его немедленном созыве, как только будет уничтожен большевизм, говорить о целесообразности этого…»[1212] При этом Колчак был резко против предложения Пепеляева о немедленном созыве Учредительного собрания в ходе войны, полагая, что «это будет победа эсеровщины, того разлагающего фактора государственности, который в лице Керенского и Ко естественно довёл страну до большевизма. На это я никогда не пойду»[1213]. Аналогичные соображения были высказаны им в ответ на ноту Верховного совета Антанты от 26 мая 1919 г.[1214]
Не смирившись с потерей власти после переворота в Омске 18 ноября 1918 г., социалисты предприняли ряд безуспешных попыток реванша. Одной из наиболее опасных для Белого движения можно назвать попытку захвата власти в результате заговора против Войскового атамана Оренбургского казачьего войска и командующего войсками Юго-Западной армии генерал-лейтенанта А.И. Дутова в Оренбурге. Об этой и других попытках вооружённого реванша эсеров в союзе с лидерами национальных окраин и пойдёт речь.
Почти за месяц до переворота, 22 октября 1918 г., ЦК ПСР выпустил обращение ко всем партийным организациям. Его составил лидер партии В.М. Чернов, призвавший соратников по партии быть готовыми к отражению ударов контрреволюции[1215]. Это обращение, безусловно, принесло большой вред эсерам. В то же время Чернов сумел в чём-то предвосхитить грядущие события. Уже 5 ноября в разговоре по прямому проводу между Уфой (М.А. Веденяпин (Штегеман) и С.Ф. Знаменский) и Омском (В.М. Зензинов) Веденяпин сообщал Зензинову: «Мне очень хотелось бы Вас хоть немного познакомить с положением после падения Самары[1216]. Развал в армии произошёл полный, её почти нет, она рассыпалась. Это заставило Центральный Комитет призвать всех членов партии под ружьё (здесь и далее подчёркнуто в документе. — А.Г.), и тут мы это осуществили и вместе с чешским командованием вопреки приказам Болдырева создали добровольческие части, которые держат фронт, в наших частях с офицерства берётся подписка не носить погон и кокард, только при таких мерах приходится что-либо делать. Нами предприняты шаги совместно с чехами к широкому формированию добровольцев. Несколько дней назад мы отправили все части на фронт, дав им задачу взять Самару. Здесь создался известный подъём, и наши товарищи выполнят это задание, если Вы не произведёте тут перемен, которые разрушат всё. В партии определённое настроение отойти в сторону от борьбы, полное недоверие к Временному правительству[1217], как только связали свою судьбу с Сибирским правительством…»[1218] Таким образом, деятели ПСР имели основания всерьёз опасаться за своё будущее ещё до переворота в Омске.
В этот же период эсеры предприняли ряд шагов по укреплению своего положения. Прежде всего, активно велись переговоры с военными, о чём будет сказано ниже. Кроме того, была предпринята попытка поставить под свой контроль местные власти. В частности, ещё до прихода Колчака к власти, в десятых числах ноября, оренбургским губернским уполномоченным Комуча (как ни парадоксально, эти лица ещё продолжали выполнять свои функции вплоть до распоряжения Колчака об их отчислении 26 ноября 1918 г.[1219]) была получена телеграмма из Уфы с возмущением против того, что некоторые учреждения получают распоряжения из Омска, минуя Совет управляющих ведомствами Комуча. Уфимские политики требовали руководствоваться их распоряжениями, а не омскими. Дутов писал в Омск, что «означенным распоряжением предложено руководствоваться всем правительственным учреждениям, находящимся на территории Оренбурга и губернии. Ввиду того что до образования Всероссийского съезда[1220][территория] находилась в сфере влияния Самарского комуча, остальная территория подчинялась Сибирскому и Оренбургскому войсковому правительствам, [в] настоящее время [с] образованием центровласти подобное распоряжение Совета создаёт двойственность управления губернии. Благоволите разъяснить взаимоотношения и в интересах общегосударственных предоставить Губернскому уполномоченному Врем[енного Всероссийского] правительства по гражданской территории губернии право непосредственных сношений с центром»[1221].
Вопросы военного планирования в партии социалистов-революционеров доверялись профессионалам. Функционировала специальная военная комиссия[1222], в состав которой входил член партии эсеров Генерального штаба подполковник Фёдор Евдокимович Махин — один из главных участников заговора в Оренбурге. В историографии полковник Ф.Е. Махин зачастую изображается как жертва политических преследований, что, по всей видимости, связано с труднодоступностью и недостаточным количеством источников для объективной оценки его деятельности.
На самом деле никакой жертвой Махин не был, а вполне осознанно участвовал в подготовке переворота, представляя среди заговорщиков оппозиционные атаману Дутову силы в армейской среде. Именно он являлся автором доклада о восстановлении Восточного фронта против германцев, будучи негласным консультантом Комуча[1223]. Причём многие члены партии склонны были видеть в нём потенциального военного вождя. Даже после провала попытки реванша лидеры эсеров не скупились на похвалу в его адрес. Вероятно, столь велики были их надежды на военные и организаторские способности Махина. В частности, председатель Комуча В.К. Вольский в своём докладе на заседании IX Совета партии эсеров (июнь 1919 г.) заявил: «Только один был у нас, один, чей образ светлым лучом врезался в каждого, кто только с ним встречался. Знаток военного дела, подлинный военный вождь, организатор, глубоко понимавший душу народа и знавший ключ к его душе, полный личного бесстрашия и храбрости и глубочайшей преданности идее демократического восстановления России — таков был незабвенный Фёдор Евдокимович Махин… Если кто достоин был стать военным руководителем, главою военного дела революционной демократической трудовой республики, то это был Махин. Если кому и можно было вручить временную[1224]и политическую диктатуру, то это только Махину, славному и честному демократу эсеру, редкостно мощной личности. Несчастье Комитета, который в военном деле вынужден был полагаться на эсеров Лебедева, Фортунатова, затем Взорова[1225], не дало ему возможности поставить Махина в центр своего военного дела»[1226]. Как писал С.Н. Николаев, «после падения Уфы, в начале июля, Комитет мог ввести в органы центрального управления генерального штаба подполковника Ф.Е. Махина, но допустил ошибку, назначив его на фронт…»[1227]
18 октября 1918 г. Махин получил назначение на должность начальника 1-й Оренбургской казачьей пластунской дивизии с зачислением по Оренбургскому казачьему войску[1228]. Находясь именно на этой должности, он принял участие в попытке социалистического реванша в Оренбурге. К тому же этот офицер пользовался доверием другого участника заговора — башкирского лидера А.-З. Валидова[1229]. По его характеристике, Махин — «очень ценный человек и мой личный друг»[1230].
В лице полковника Ф.Е. Махина ПСР имела своего верного сторонника, чего нельзя было сказать о других старших офицерах Народной армии, которые, как писал современник, «вели политику, для Комитета вредную, направляя своё внимание и усилия к укреплению Сибирского правительства, отвечавшего их привычкам и симпатиям»[1231]. Более того, некоторые офицеры «в прилегающих к Волге местностях… предпочитали идти на юг в добровольческую армию, несмотря на её отдалённость, а не в народную, в надёжность которой не верили, усматривая в общем курсе политики определённое партийное течение»[1232]. И, как позднее писал управляющий ведомством внутренних дел Комуча П.Д. Климушкин: «…между Комучем и офицерством с самого же начала гражданского движения на Волге создалось взаимное непонимание, приведшее потом к полному расхождению»[1233]. Не таков был Махин! Однако, и это признают практически все эсеровские мемуаристы, лидеры Комуча не оценили его по достоинству, когда у них на это было время, и не доверили ему, по крайней мере, пост начальника штаба Народной армии, на который Махин вполне мог рассчитывать[1234]. Возможно, это произошло в связи с общим недоверием эсеров к военным. Уже осенью 1918 г. из штаба Махина сообщали: