, по его мнению, то, «что свершилось в Омске, [ — ] безобразие и означает катастрофу»[1261]. Однако затем в нём произошёл какой-то перелом, и, задаваясь вопросом «Что делать?», Болдырев всё же решил «временно уйти, не делать новых осложнений в армии»[1262], а ведь ему ничего не стоило помешать перевороту. Болдырев был возмущён бездействием Колчака в Омске и заявил ему при разговоре: «Я никак не могу стать на точку зрения такого спокойного отношения [к] государственной власти, хотя, может быть, и несовершенной, но имевшей в своём основании признак законного избрания… я не ошибусь, если скажу, что Ваших распоряжений как Верховного Главнокомандующего на фронте слушать не будут. Я не позволил себе в течение двух суток ни одного слова ни устно, ни письменно, не обращался к войскам и всё ожидал, что в Омске поймут всё безумие совершившегося акта и ради спасения фронта и нарождавшегося спокойствия в стране более внимательно отнесутся к делу. Как солдат и гражданин я должен Вам честно и открыто сказать, что я совершенно не разделяю ни того, что случилось, ни того, что совершается, и я считаю восстановление Директории считаю (так в документе. — А.Г.) совершенно необходимым немедленное освобождение Авксентьева и других, немедленное восстановление в правах и сложения (так в документе. — А.Г.) Вами Ваших полномочий. Я считал долгом чести и совести высказать моё глубокое убеждение и надеюсь, что Вы будете иметь мужество выслушать меня спокойно. Я не допускаю мысли, чтобы [в] сколько-нибудь правовом государстве допустимы такие приёмы»[1263].
Колчак ответил жёстко: «…я передаю возможно кратко факты и прошу говорить о них, а не о своём отношении к ним. Директория вела страну к Гражданской войне в тылу, разлагая в лице Авксентьева и Зензинова всё то, что было создано до их вступления на пост верховной власти, свершившийся факт ареста их, конечно, акт преступный, и виновные мною преданы полевому суду, но Директория и помимо этого не могла бы существовать долее, возбудив против себя все общественные круги и военные в особенности…»[1264] Поскольку ранее перед Директорией Болдырев ставил вопросы о преследовании ПСР за бунт против верховной власти и об аресте членов ЦК партии, теперь ни о каком сотрудничестве с представителями ПСР речь не шла[1265]. 19 ноября в 22 часа Колчак приказал Болдыреву прибыть в Омск, неисполнение чего должно было считаться актом неповиновения.
В прощальном письме от 21 ноября 1918 г. уже бывшим своим подчинённым: Дутову, командующему Сибирской армией генерал-майору П.П. Иванову-Ринову и главнокомандующему Западным фронтом генерал-майору Я. Сыровому Болдырев писал: «Уходя из рядов доблестной Русской армии, завещаю помнить, что будущее России на фронте и в создании единой сильной[,] боеспособной армии. Будет прочен фронт и крепка духом армия, будет обеспечено и возрождение Великой России. Прошу передать всем офицерам, солдатам и казачеству мою горячую признательность за их доблесть и великие труды. Главнокомандующего Генерала Сырового прошу передать мой братский привет доблестным чехословакам за их незабываемую помощь России…»[1266]
Воззвание из Уфы с протестом против низложения Директории и с призывом объединиться в борьбе против Колчака было получено и в Оренбурге. Причина обращения оппозиционеров к Дутову понятна — оренбургский атаман и командующий войсками Юго-Западной армии располагал в то время довольно крупными вооружёнными силами (по данным на 28 декабря 1918 г. — не менее 33,5 тысячи штыков и сабель[1267]) и мог не только морально, но и вполне реально воздействовать на других политических деятелей. Как впоследствии отмечал помощник Дутова Генерального штаба генерал-майор И.Г. Акулинин: «Поддержка атаманом Дутовым той или другой стороны в те дни имела первенствующее значение»[1268]. Однако, поскольку Дутов уже признал верховную власть Колчака, на его содействие эсеры в тот период рассчитывать не могли. В другой своей работе Акулинин писал: «Когда в Омске, 18 ноября 1918 года, произошёл государственный переворот, Адмирал Колчак, прежде всего, обратился в Оренбург к Атаману Дутову, считаясь с его авторитетом и силою. В то время Атаман Дутов был волен принять любое решение: признать или не признавать Адмирала Колчака Верховным Правителем. В его руках была надёжная армия, превосходившая во всех отношениях и молодые части Сибирской Армии и Народную Армию Учредительного Собрания. Дутов поступил как казак-государственник. Отбросив в сторону всякое местничество и личные интересы, он признал Адмирала Колчака Верховным Правителем, чем сразу укрепил его положение. В своём решении он глубоко верил, что приходом к власти популярного адмирала дело попало в верные руки»[1269]. Впрочем, генерал Болдырев впоследствии отметил, что Дутов являлся «довольно важной, хотя и скрытой пружиной Омского переворота»[1270].
Не имея возможности повлиять на решение Дутова, эсеры предприняли попытку срыва его переговоров с Колчаком. Ещё до 21 ноября произошёл перерыв связи с Оренбургом[1271]. В разговоре по прямому проводу между представителем Совета управляющих ведомствами М.А. Веденяпиным и представителем Чехословацкого национального совета доктором Куделя первый заявил: «Попытка Совета (управляющих ведомствами. — А.Г.) воспрепятствовать сговору КАЛЧАКА (так в документе. — А.Г.) с Дутовым по прямому проводу, парализована генералом Сыровым, который запретил даже доставлять Совету контрольную ленту, обеспечив монархистам возможность беспрепятственно осуществлять свой заговор и лишив Совета (так в документе. — А.Г.) возможности принять меры противодействия. Кроме того, генерал СЫРОВОЙ крайне ограничил даже круга (так в документе. — А.Г.) лиц и учреждений, которым Совет Управляющих может посылать политические телеграммы и не только на фронт, но и на всей территории, освобождённой от большевиков. Сейчас генерал Сыровой требует отправки Дутову пяти миллионов, которые будут употреблены для содействия Колчаку против демократии. Генерал Сыровой требует передачи в руки военного командования милиции и государственной охраны, без чего Совет не сможет осуществлять важнейшие свои функции охраны безопасности граждан, государственного порядка и самой государственной власти, Совету известно предположение о назначении генерала КАППЕЛЯ командующим Самарского и Симбирского фронта. Совет отдаёт должное военным заслугам и способностям генерала Каппеля, но он (Каппель. — А.Г.) никогда не скрывал своих монархических убеждений, и назначение его на столь ответственный пост в момент монархического Омского мятежа равносильно активному содействию этому мятежу. Указанные меры, ослабляющие позицию демократии и содействующие монархистам, оправдываются будто бы интересами фронта. Совет Управляющих и вся русская демократия более кого бы то ни было заинтересованы в укреплении фронта, разрушение которого грозит потерей последней территории, откуда может вести борьбу демократия, и содействующие монархистам уже вызвали тревогу на фронте, поколебали его стойкость и угрожают окончательно разложить его, ибо войска демократии не смогут и не захотят драться за монархию. Мы гарантируем успешную защиту Самарского и Симбирского участка фронта при условии назначения командующим русскими частями этого фронта полковника Махина при общем командовании Войцеховского. Все указанные меры были бы приняты, меры оккупационные монархического неприятельского отряда (так в документе. — А.Г.), но совершенно непонятны, когда они исходят от имени демократического правящего органа дружественной чехословацкой нации. Мы полагаем, что меры эти представляют ряд недоразумений, которые мы просим выяснить. Если же такие меры, как изъятие из рук Совета милиции и Государственной Охраны, назначение командующим фронтом генерала Каппеля, предоставление Дутову возможности сговориться с Колчаком и отправка ему денежных средств для осуществления своего заговора, будут приводиться в исполнение, то Совет Управляющих, лишённый возможности исполнять свои задачи и нести ответственность, вынужден будет сложить свои полномочия. Мы надеемся, однако, что между Чешской и Русской демократией не может возникнуть таких разногласий и что указанные недоразумения будут Вами устранены»[1272].
В.М. Чернов в этой связи отметил: «Но здесь мы столкнулись с целым рядом трудностей… Нам надо было для посылки в Омск снять с фронта несколько наиболее надёжных в революционном смысле частей. Но они были разбросаны, «нейтралитет» Гайды и Войцеховского означал выполнение «оперативных» директив Омска, а директивы эти были направлены к разобщению тех частей, на которые могли опереться мы…»[1273] Как впоследствии вспоминал Генерального штаба генерал-лейтенант Д.В. Филатьев, «антигосударственная партия [эсеров] и такой же Комуч… теперь с лёгким сердцем готовы были начать войну с тылом во имя торжества партийных догм, а если её не открыли, то только потому, что за ними никакой силы не оказалось и надежда на какую-то мобилизацию «всех сил» не оправдалась, как не осуществилось желание втравить в борьбу с Омском чехов»[1274].
19 ноября по распоряжению А.В. Колчака участники съезда членов Учредительного собрания во главе с В.М. Черновым были арестованы группой молодых офицеров 25-го Екатеринбургского горных стрелков полка в екатеринбургской гостинице «Пале-Рояль»