орцов от имени Оренбургского казачества.
– Нужно обеспечить работу комитета членов Учредительного Собрания. Мы должны все встать на военную ногу, и тогда мы победим не только большевиков (их не трудно), но и врага внешнего. Оренбургское казачество не остановится на победе над большевиками. С вашей же стороны мы ждем помощи материальной. Мы разорены и продолжаем разоряться. Многие станицы выжжены дотла, нет лошадей, нечем засевать. Помогая казакам, вы помогаете России, ибо все мужчины-казаки в рядах армии. Присылая сюда свои части, мы, быть может, стесняем вас в жилищном или продовольственном отношении, но надо претерпевать, ибо дело идет о спасении Родины.
Дутов призывает отбросить классовую и партийную борьбу и не говорить фраз.
– Пышные фразы говорить стыдно, надо делать дело, и мы делаем, как умеем»799.
Показательно, что Дутов в июле 1918 г. еще не считал большевиков сколько-нибудь серьезным противником, рассматривая борьбу с ними лишь как первый шаг к восстановлению противогерманского фронта. Такого же мнения придерживались и многие другие руководители антибольшевистского движения.
15 июля Дутов официально вошел в состав Комуча800. Между тем истинное отношение деятелей Комитета к Дутову отчетливо видно из неопубликованных воспоминаний управляющего делами Комуча Я.С. Дворжеца, который писал: «Одним из наиболее интересных и поучительных моментов, ярким выразителем и, как мне кажется, рисунком, выявляющим физиономию К[омитета] У[чредительного] С[обрания], является факт взаимоотношений К[омитета] У[чредительного] С[обрания] с полк[овником] Дутовым. Постараюсь остановиться на фактах возможно подробнее, ибо каждый из них является черточкой, характерной для этого периода. К[омитету] У[чредительного] С[обрания] стало известно о том, что Дутов из Оренбурга выезжает в Самару для свидания и установления связи с К[омитетом] У[чредительного] С[обрания]. Одновременно нам стало известно о готовящейся Штабом Армии торжественной встрече – готовилось лучшее в городе помещение (Аржанова), спешно ставились туда телефоны, намечался план церемониала приема, парада у вокзала, торжественного обеда в Штабе и проч[его]. Штаб считал эту встречу святым долгом своим дани «храброму бойцу с б[ольшеви]ками», а может быть, многие в этот момент мечтали о будущей грозной фигуре бонапартствующего диктатора. Как бы то ни было, но подготовка встречи шла, и К[омитет] У[чредительного] С[обрания] не вмешивался в нее, не желая давать бой на этом вопросе. Чуть ли не ежечасно ко мне в кабинет звонили из Штаба с чувством глубочайшего умиления и важности совершаемого дела, сообщая о том, что поезд господина Дутова прошел такую-то станцию. К[омитет] У[чредительного] С[обрания], обсудив вопрос о встрече атамана Дутова, пришел к заключению, что представитель к[омите]та должен быть на станции для встречи его как выборного председателя Оренбург[ского] Правительства, но вместе с тем постановил требовать от Дутова, чтобы по приезде прямо с вокзала он, прежде всего, отправился в К[омитет] У[чредительного] С[обрания] представиться. Для встречи был командирован, кажется, И.П. Нестеров, который всегда являлся козлом отпущения для встреч, особенно неприятных. В самом к[омите]те решили Дутова не встречать, а принять его в обычной деловой рабочей обстановке. Так и было сделано. С громом и блеском подкатила толпа золоченых бандитов к крыльцу Наумовского дома, над которым гордо развевался красный флаг (так урезонивший эту свору). Несколько членов У[чредительного] С[обрания] сидело в кабинете В[.]К[.] Вольского за обсуждением каких-то вопросов. Открылась дверь, пропуская маленькую полную фигуру в синем казачьем костюме, с белыми полков[ничьими] погонами, при казачьей шашке, с низко опущенным лицом и исподлобья глядящими злыми глазами. Характерная для Дутова поза – я никогда не видал у него поднятой головы и прямого взгляда – взгляд волка, взгляд каторжника – характерен ему. Поздоровавшись с ним с присущим ему демократическим тактом, ВКВ801 пригласил его сесть, сказал несколько слов приветствия выборному главе правительства Оренбург[ского] Каз[ачьего] войска и пригласил его вечером на заседание К[омитета] У[чредительного] С[обрания], как члена У[чредительного] С[обрания]. Дутов скромно ответил, что вечером будет, и просил присутствующих членов У[чредительного] С[обрания] удостоить своим присутствием обед. ВКВ не счел удобным отказываться, и компания, сопровождаемая гремящей и сверкающей золотом, серебром, звездочками и аксельбантами толпой, в другую минуту охотно уничтожившей бы эту кампанию учредиловщиков в домашних потертых пинджаках (так в документе. – А. Г.) и брюках с мешками у колен, отправилась в автомобилях на обед»802.
Как уже говорилось, в Самаре Дутов встретился и со своим бывшим однокашником, уже неоднократно упоминавшимся выше Генерального штаба полковником С.А. Щепихиным, занимавшим в тот период должность начальника Войскового штаба Уральского казачьего войска. По воспоминаниям последнего, Дутов, вернувшись из Тургая, «вначале как бы растерялся от неожиданности: едет на поклон в Самару, подписывает соглашение, чтобы не вытянуть (? – неразборчиво. – А. Г.) из него ни одной строчки, вступает даже в Комуч. «Устал я, устал, С[ергей] А[рефьевич], – говорил он мне в Самаре. – Пусть берет всю власть Комуч, а я ограничусь скромной ролью в Оренбурге… Только табак, вино и женщины еще меня поддерживают, а то бы свалился»…»803 Если учесть, что Дутов вообще не употреблял алкоголь, необходимо отнестись к этому высказыванию весьма осторожно. К тому же в другом изложении этой фразы Дутова Щепихин упомянул только о табаке и женщинах804.
Надо признать, что Щепихин оставил пусть и не вполне беспристрастные, но все же самые интересные воспоминания о пребывании Дутова в Самаре:
«…Александр Ильич рассказывал о своих мытарствах. Очень кривился, что приходится все получать из рук чехов и эс-эров. Недоволен был необходимостью лично явиться в Самару. Вообще, не стесняясь показывал мне, что ему с Комучем не по пути. В тот же день был устроен банкет в одной из гостиниц в честь Дутова. Председательствовал в роли хозяина Чернов…805 Чернов официально в Правительство не вошел, но о его влиянии некоронованного короля говорили уверенно, определенно и не без оснований… Организация банкета в честь Атамана Дутова была до чрезвычайности нелепа.
Огромный стол в главном зале «Континенталя» был накрыт в форме буквы «Г»; на короткой стороне, ближайшей ко входу, разместили «генералитет», а по длинной восседали (так в документе. – А. Г.), уходя вдаль, окружение Дутова, отъявленные «питухи». На хоры вход был свободный, т. е. объявлен был свободный, а на деле дутовцы пускали лишь своих, под предлогом возможности покушения на любимого Атамана.
Чернов прибыл раньше, украшенный красной гвоздикой; видимо, волнуясь, он, натянуто улыбаясь, опирался руками на стол, изредка наклоняя голову к роскошному букету в хрустальной вазе: букет состоял исключительно из красных и белых гвоздик.
В назначенный час прибыл Дутов в полной парадной форме, с огромной, кавказского образца саблей. Это была тогда мода, хотя и не по уставу – оренбур[ж]цы, как степное войско, права на кавказское оружие не имели.
Но кто же тогда соблюдал форму.
На рукояти шашки болтался красный темляк, а справа через плечо символ казачества – нагайка. К чему? Ведь Атаман ездил исключительно в авто! Шаровары в Черное море, широченные лампасы, защитного цвета гимнастерка и походка с развальцем – отнюдь не импонировали.
Перед вами был самый обыкновенный есаул, даже и не лихой на вид, а так, попавший в случай к Ея Величеству Революции; она как дама, конечно, склонна к увлечениям и ошибкам.
Ни орлиного взгляда, ни залихвацкого чуба – ну, ничего!
Дутов даже казался несколько смущенным, хотя глаза его весело поблескивали. Перед представительным, красивым, с львиной головой Черновым Атаман безусловно терял.
Заиграли туш. Чернов сказал два слова навстречу Атамана и приколол ему красную гвоздику. Дутов принял, а затем сам вынул из воды белую гвоздику и приколол рядом с красной себе в петлицу.
Начало обещало!..
За Дутовым стали проходить гости, приветствуя Чернова. Руки ему не подавало большинство, но это и не требовалось: Чернов с любезной улыбкой шел, выдвигался навстречу гостю, держа в одной руке красную, в другой белую гвоздику и спрашивал «белую?» – «красную?». Получив ответ, украшал гостя цветком, цвета по желанию гостя.
Белый цвет сильно убывал из вазы – красный пышно красовался…
За короткой частью стола белая и красная гвоздика строго чередовались; на длинной, не подчинявшейся вообще церемониалу, преобладал белый цвет; здесь уже за супом начали раздаваться бурчливые (так в документе. – А. Г.) выкрики, полутосты дутовской сотни. С хоров им аплодировали. Атаман усмехался и поощрял…
Тихо, под сурдинку, было отдано распоряжение – обед не тянуть. Чернов, Дутов, Чечек на одной стороне, Галкин806, я и член Комуча на другой поддерживали невязкий разговор. Все ждали вина и тостов. Станица бушевала, зарядившись, очевидно, задолго до банкета.
Все сидели как на иголках…
После рыбы, сокращая программу, Чернов поднялся с приветствием Дутову… Ничто героическое не было упущено. Лесть хлестала через край. Сотня мрачно умолкла… Но вот когда Чернов приблизился к моменту, к ближайшим перспективам, возможностям дружной, совместной работы, бок о бок с Атаманом… Тут сотня, а за ней и галерея не выдержали – началось улюлюканье и ясные выкрики «ату его!»…
Так как музыка была захвачена той же сотней и дирижировал трубачами лихой хорунжий, то естественно, что дикие крики не были заглушены медным оркестром, а достигли полностью и смачно припечатались к ушам оратора!..
К удивлению, на лицах короткого стола было очень веселое, даже радостное выражение… Чернова смутить было не легко – он лишь чуть-чуть побледнел, но улыбка освещала лицо и закрывала те тучки, что залегли в его глазах… Ясно – нам не по пути!.. А я все же попытаюсь – ведь это же не войско. Войско вот – рядом со мной Атаман!!