996. Это вызвало недовольство бывших повстанцев, которые отмечали, что «ввиду этого производства некоторые более достойные офицеры, но не бывшие в партизанском отряде Войскового Правительства, оказались оцененными ниже в сравнении с офицерами названного партизанского отряда»997.
Чтобы не обострять противоречий, по решению Круга производство было распространено и на повстанцев. Таким образом, Круг, как выборный орган всего войска, пытался поддерживать некий баланс сил, не позволяя, насколько это было в его власти, той или иной группировке диктовать свою волю. Впрочем, сами «тургайцы», если верить мемуарам Енборисова, все равно оказались в выигрыше – они получили производство сразу в два чина: по старшинству и за сам поход998. После потери казаками Оренбурга и территории 1-го военного округа в начале 1919 г. позиции бывших повстанцев, происходивших в основном из этого округа, серьезно ослабли. В этот же период под следствием по неизвестной пока причине оказался один из повстанческих вожаков полковник А.М. Булгаков, лишенный на Круге депутатских полномочий. К сожалению, до сих пор неизвестно, существовала ли прямая связь между этим событием и явно затянувшимся конфликтом партизан и повстанцев. Тем не менее очевидно, что этот конфликт существовал и в той или иной степени оказывал влияние на весь ход антибольшевистской борьбы оренбургского казачества.
Государственное совещание
20—25 августа состоялось второе предварительное политическое совещание в Челябинске по вопросу о создании единого антибольшевистского правительства. Оренбургское войско на совещании представляли И.Г. Акулинин, В.Г. Рудаков и Н.С. Анисимов. Это совещание предшествовало гораздо более значимому форуму – Уфимскому государственному совещанию.
Государственное совещание в Уфе открылось 8 сентября 1918 г. с целью создания единой государственной власти на неподконтрольной большевикам территории. В работе совещания принимал участие и Дутов. Уже 31 августа он выехал из Оренбурга, однако, как выяснилось, открытие совещания было отсрочено, и делегации пришлось вернуться, 6 сентября оренбургские делегаты (члены Войскового правительства А.И. Дутов, Г.Г. Богданов, В.Г. Рудаков, а также войсковой старшина Н.С. Анисимов и делегат Круга объединенных станиц И.В. Никитин) вновь отправились в Уфу999.
Небезынтересно, что делегацию Временного Сибирского правительства в Уфе помимо караула Народной армии встречал караул оренбургских казаков1000 – судя по всему, Дутов хотел лишний раз подчеркнуть свою приверженность политическому курсу Омска.
Оренбургская делегация прибыла в Уфу рано утром 8 сентября. По прибытии Дутова приветствовали делегация уфимского городского самоуправления во главе с городским головой и представители гарнизона города. Около 11 часов атаман в сопровождении взвода казаков выехал в город1001.
Дутова избрали членом Совета старейшин совещания и председателем казачьей фракции1002. Кандидатуру атамана выдвигали в состав Директории, однако он заявил, что не покинет войско, пока оно не в безопасности. По мнению И.Г. Акулинина, на Государственном совещании Дутов «являлся одним из самых активных и влиятельных участников. Около него группировались не только казачьи делегаты, но и вся умеренная часть Совещания»1003. Едва ли можно согласиться с утверждением, что «Ген[ерал] Дутов играл главную роль на Уфимском Совещании»1004. На самом деле Дутов выступил на этом форуме только один раз, 12 сентября, с секретным сообщением о тяжелом положении на фронте1005. По свидетельству Л.А. Кроля, Дутов говорил о том, что «положение на фронте плохо, что долго при нынешнем положении казаки не будут в состоянии тянуть, что необходимо ускорить создание единого командования, а следовательно, и центральной власти. Дела, заявлял он, настолько плохи, что он должен уехать немедленно, и он счел своим долгом перед отъездом просить нас торопиться, ибо каждая минута дорога»1006. Заявление Дутова произвело сильное впечатление на присутствовавших. Однако, как считал оптимистично настроенный Генерального штаба генерал-лейтенант В.Г. Болдырев, Дутов лишь пугал обстановкой на фронте1007.
Подполковник Б. Солодовников, произведенный в этот чин при Керенском за революционные «заслуги» из подпоручиков1008, оставил довольно ироничное описание обстановки совещания в Уфе: «В одну из открытых дверей можно было рассмотреть шумную группу казачьих офицеров, среди которых балагурил атаман Дутов, только что произведенный в генералы Самарским правительством за отличия на Оренбургском фронте. Дутов был в игривом настроении, острил и угощал «настоящими комиссарскими» сразу из двух золотых портсигаров – трофеев гражданской войны. Шутка начальства вызвала подобострастное хихиканье подчиненных и обворожительную улыбку дам. «Какой герой этот Дутов», – жеманно протянула Сыромятникова – бесцветная, скучающая дама в роскошной меховой пелерине случайного происхождения. Пелерина была велика и падала с плеч, доставляя немало забот кавалерам по обязанности из подчиненных ее мужа1009 «Душка», «прелесть» – с восторгом шептала младшая Веденеева, сверкая уцелевшими от реквизиции бриллиантами. Молодежь тянулась к портсигарам, на глаз оценивая их валютную стоимость, завидуя и мечтая о комиссарах с такими портсигарами. Публика попрактичней давно уже расположилась в буфете…»1010 Чуть ниже Солодовников добавляет еще один штрих: «Едва освободился из объятий обалдевшего купчика генерал Дутов»1011. Впрочем, особенно доверять оценкам Солодовникова не стоит, ведь он, по мнению, как всегда, острого на язык генерала С.А. Щепихина, – «никакой ни революционер, ни демократ, ни реакционер, ни офицер, а просто с-чь, порождение нашей Смуты»1012. Как говорится, ни отнять, ни прибавить.
Более заслуживающим доверия представляется свидетельство И.И. Серебренникова: «В сентябре месяце этого же года я снова встретился с А.И. Дутовым, на этот раз в Уфе, на Государственном Совещании. Там я возглавлял делегацию Врем[енного] Сиб[ирского] Правительства и, участвуя в работах Совещания, упорно противостоял яростным домогательствам партии социалистов-революционеров, которые составляли левое крыло Совещания. В этой моей сложной борьбе мне помогали представители семи казачьих войск и немногие другие политические группы. По ходу совместной работы с казаками я нередко встречался и с атаманом Дутовым, который проявлял весьма благожелательное отношение к делегации Сибирского Правительства. Иногда мне приходилось вести и частные беседы с атаманом; при одной из таких бесед он подарил мне на память свой автограф – надпись на открытке: «Привет Сибири». Вспоминаю, как однажды атаман А.И. Дутов пригласил меня и профессора В.В. Сапожникова1013, состоявшего также членом Сибирской делегации, в свой собственный поезд, находившийся на уфимском вокзале. В этот день атаман справлял свои именины1014. Роскошный салон-вагон, где он принимал гостей, был переполнен казаками всех казачьих войск, и только мы двое штатских – я и проф[ессор] Сапожников – составляли исключение. Атаман пригласил нас к своему отдельному столу, оказав этим нам особое внимание, и радушно угощал нас всякими яствами и винами, в изобилии украшавшими стол. К моему удивлению, сам атаман не пил совершенно – ни одной рюмки водки и ни бокала вина. Беседа лилась непринужденно, на самые разнообразные темы; хозяин принимал в ней живейшее участие, обнаруживая свой недюжинный ум и большую наблюдательность. Весьма интересным собеседником был и мой коллега по Сибирскому Правительству В.В. Сапожников… Должен сказать, что этот именинный день атамана А.И. Дутова составляет одно из приятнейших воспоминаний в моей жизни этого периода. Я и до сих пор отчетливо представляю себе всю обстановку атаманского салона-вагона, где происходило упомянутое празднество, и всех присутствовавших гостей – казачьих офицеров, в форме, с лампасами разных цветов»1015. Серебренников впоследствии сполна отплатил Дутову – именно благодаря его выпискам из, возможно, уже навсегда утраченных для истории документов Дутова нам достоверно известно о последнем годе жизни оренбургского атамана. В то же время из свидетельства Серебренникова напрашивается вывод о том, что Дутов, стремясь усилить свои позиции на Государственном совещании, всячески заискивал перед сибиряками.
Семиреченский казак И.Н. Шендриков описал ощущения казаков – участников предварительного Государственного совещания в Челябинске: «…для казаков стало очевидно, что среди участников Совещания нет единой воли к возрождению России. Партийные и групповые интересы ставились выше всего, выше блага России. Среди членов Совещания определились два резко обозначенных течения. Государственное, к которому примыкали казаки, Сибирское Правительство, представители группы «Единство», кадеты и антигосударственное, выразителем которого, безусловно, являлись Самарский Комитет Учредительного собрания, члены Учредительного Собрания, партия эсеров за исключением правого крыла и представители мусульманских групп… Верилось, что с образованием единой Верховной власти будет положен конец многовластию, губительно отражающемуся, прежде всего, на боевых операциях, на фронте, где требуется последовательное проведение строго продуманного стратегического плана. Чехословаки в лице генерала Сырового также настаивали на создании Верховной власти во что бы то ни стало. Указывалось, что союзники при образовании Всероссийского Правительства не замедлят придти на помощь нам своими боевыми силами. После долгих колебаний, скрепя сердце, казаки согласились принять принцип ответственности Верховной власти перед членами Учредительного Собрания… В тяжелой общественно-политической атмосфере протекало Государственное Совещание. Целый ряд неблагоприятных обстоятельств, сопровождавших Совещание, должны были неизбежно привести и привели работы Совещания к ничтожным результатам. Прежде всего, надо признать безусловно отрицательным самый факт переноса Совещания из Челябинска в Уфу. Как известно, казаки настаивали на продолжении Совещания в Челябинске, в то время как Самарский комитет местом Совещания выдвигал Самару. В качестве компромисса была принята Уфа, где Самарский комитет приобрел исключительное влияние на весь ход Совещания уже по одному тому, что он чувствовал себя хозяином Уфимской территории и распорядителем всей техники Совещания»