Прочитав царскую бумагу, Матвей Иванович понял благоволение к нему нового императора, а стало быть, и вероятное пожалование должностью войскового атамана вместо усопшего Орлова. Было бы иначе, не вызвали б на коронацию.
«Нельзя терять время. Нужно поспешать», — решил он. И отдал чиновникам канцелярии приказ готовить все дела для согласования со столичными столоначальниками. И особливо написать бумагу относительно Черкасска. Расположенный на низком острове, он каждую весну заливался, и тогда прерывалась связь. Те, кто прибывал сюда по различным делам, подолгу просиживали в Аксае, выжидая спада воды. Да и в самом Черкасске жизнь замирала.
Прежний атаман просил у императора помощи; инженерные специалисты составили проект, по которому остров нужно было поднять на 17 футов. Это значило, что все существующие дома должны быть засыпаны по самую трубу, а на их месте построены новые. Когда подсчитали, во что обойдётся, то не поверили: семь миллионов рублей! Где же взять такие деньги? «Не лучше ли построить новый город?» — тогда ещё запала мысль у Матвея Ивановича. С этим и поехал он теперь в Москву. На третий или четвёртый день пути он остановился на ночлег в придорожном леску. Не успел вместе с сопровождающими казаками расположиться, как подкатила коляска. Из неё вышел немолодой мужчина в партикулярной одежде. Полный самодовольства, представился: чиновник столичного ведомства.
— Позвольте-с поздравить вас, господин генерал.
— С чем поздравить, милостивый сударь?
— С высоким назначением атаманом Войска Донского-с.
— Откуда вам известно? Назначение ведь ещё не состоялось.
— О-о, господин атаман, земля слухами полнится. А слухи исходят от нас. Так что-с можете не сомневаться. Вопрос решённый.
— Спасибо, сударь. А сами-то вы куда путь держите?
— По делам службы-с. В Воронеж. Дозвольте с вами заночевать. Одному в лесу небезопасно. На дорогах балуют с топориками, а спать на дорожной станции — избави бог!
— Милости просим, — отвечал Матвей Иванович. — Гостям мы завсегда рады.
Чиновник оказался действительно сведущим в делах не только столицы, но и двора. От вина он захмелел, стал не в меру разговорчив.
— Распрекраснейшей вы души человек! — тянулся он с чаркой к Матвею Ивановичу. — Готов не только ночь, а всю жизнь пребывать с вами. Высочайшей честью и весьма памятной станет для меня эта ночь.
А ночь и в самом деле была чудной! В меру прохладная, с яркой россыпью звёзд. Потрескивали сучья в костре, тянуло запахом хвои с примесью дымка.
Чиновник разоткровенничался и после очередной кружки, оглядевшись и приложив палец к губам, произнёс таинственно:
— Хочу тайну-с вам поведать. Государственной важности. Другому — никогда, а вам доверяю. Нашего-то императора того… — Чиновник выразительно сдавил себе горло.
— Какого императора? Что сие значит? — недоверчиво произнёс Платов.
— Императора… Павла… удушили-с.
— Что говорите! Он скончался от удара, от ап-еп-ап-ле-тического — Матвей Иванович едва выговорил это трудное и незнакомое слово.
— Нет-с! Уверяю вас, нет-с! — возразил чиновник. — Удушили-с.
— Кто же? Кто посмел такое?
Матвею Ивановичу и в голову не могло прийти, чтобы кто-то мог покуситься на жизнь самого императора. Да ещё как! Удушить как простого смертного!
— А сотворили сие насилие Палён, да Зубовы, и ещё Беннигсен.
Граф Пётр Алексеевич Палён был военным губернатором Петербурга. В своё время в Валахии Платов служил под его началом. Знал он и Зубовых. Платон был последним фаворитом Екатерины, а его брат Николай — офицером. А с третьим братом, одноногим красавцем Валерьяном, он участвовал в Персидском походе. Там же познакомился и с немцем Беннигсеном.
— Валерьян Зубов тоже был?
— Нет. Он отсутствовал. А Платон и Николай почти главные были. Уж очень их не любил Павел.
И чиновник стал рассказывать, как ночью 11 марта в Михайловский замок, тот самый, в котором император Павел принимал Матвея Ивановича и давал наказ на поход в Индию, тайно пробрались мятежные офицеры. Группа во главе с Беннигсеном проникла в спальню государя. Увидев пустую кровать, Платон Зубов едва не лишился речи. «Заговор провалился! Смерти не миновать!» — «Не может того быть, чтобы бежал, — произнёс Беннигсен и со свечой в руке стал заглядывать в углы комнаты. — Ах, вот вы где, ваше величество!» За ширмой со шпагой в руке стоял полуодетый Павел. «Конец пришёл вашему царствованию. Императором провозглашён Александр», — сказал Беннигсен и потребовал у Павла шпагу. А тут в спальню ворвались офицеры и с ними Николай Зубов. Необыкновенной силы гигант ударил Павла зажатой в кулаке табакеркой в висок. Кто-то накинул на шею шарф…
Матвей Иванович перекрестился. Павел принёс людям много зла. Не миновало оно и казаков. Он знал казачьего полковника, которого безвинно заточили в крепость. Сын полковника обратился к Павлу с просьбой поместить его в одну камеру с отцом, чтобы облегчить тому страдания. Павел выполнил просьбу: посадил сына в крепость, только отдельно от отца. Так и просидели они порознь четыре года: отец и сын — кавалер Георгиевского и Владимирского крестов. Много пострадало от бесноватого императора людей. Вот и он, Платов, тоже провёл четыре года в ссылке и заточении. За что?..
— Ас Индийским походом, уважаемый Матвей Иванович, вам повезло! — продолжал чиновник. — Все бы вы, казаки, полегли в дальней дороге. Не реши Павла жизни, погибли бы в пустыне иль в горах-с. Это уж точно-с… Когда Павла убрали, Александр вызвал военного министра Ливена. «Где казаки? Далеко ли зашли?» О сей экспедиции, хотя она и совершалась в строгой тайне, однако ж Александр прознал. Ливен отвечал: так-то и так-то, уже под Оренбургом. «Немедля назад!» И в тот же день понеслись вдогонку вам курьеры.
Матвей Иванович припомнил, что грамоту от нового царя он получил 24 марта, а была она помечена — это он помнит точно — и в самом деле двенадцатым числом.
От новости хмель как рукой сняло. Он поднялся и стал ходить у костра. Вот как в жизни бывает — с самим императором разделываются, когда он стоит поперёк пути. А ведь на Руси его возносили, словно божество.
— Александра-то приходилось встречать? — спросил он гостя.
— А то как же! И не однажды. Молодой он ещё: всего двадцать три лета-с. А характером никак не в отца, мягок.
Матвей Иванович промолчал. Служба да ссылка научили его мыслей вслух не высказывать. Про Александра же подумал: «Павел тоже мягко стелил, да жёстко спать пришлось. А новый император сыном ему доводится. Так что поживём — увидим… Добрые цари только в сказках бывают».
В Москве всё произошло так, как и предвидел Матвей Иванович: милостью царскою он удостоился высокого чина атамана Войска Донского и звания генерал-лейтенанта. Представлял донское казачество на коронации. А после того, добившись аудиенции у молодого императора, испросил утверждения нового проекта относительно защиты от вод Черкасска.
— Непременно помогу и пришлю на Дон знающего человека, — обещал Александр.
И вот Матвей Иванович уже на Дону принял всенародно на майдане пернач — знак власти — и под возгласы толпы на тройке вороных в сопровождении двух войсковых старшин направился к войсковой канцелярии. По каменным стоптанным ступеням крыльца поднялся в дом. В прихожей его встретил казачонок, вскочил с лавки, низко поклонился и вытянулся. По случаю торжества мальчишка обрядился в новую блестящую сатиновую рубаху, щедро смазал сапоги дёгтем.
Матвей Иванович взглянул на него, и сердце кольнуло воспоминание. Представилось, что пред ним не мальчишка-подросток, а он сам, Матвейка Платов, такой, каким в давнишнюю пору дежурил при атамане Ефремове Степане.
— Ты чей?
— Иван Полухин, — ответил казачонок ломаным, словно у петушка, голосом.
— Сын Ефрема Полухина, что ли?
— Так точно!
— Ну-ну. Неси справно службу, казак, тогда она тебя не забудет.
Оставшись один, Матвей Иванович опустился на тяжёлый, с высокой резной спинкой стул. Устало положил руки на покрытый зелёным сукном стол, закрыл глаза. И опять накатили воспоминания, то далёкое время, когда он впервые вошёл в сей кабинет, где за столом восседал важный атаман.
Сколько же минуло с той поры лет? Тридцать пять? Нет, больше! Тогда он был мальчишкой, а теперь ему пятьдесят! Жизнь почти прошла, нелёгкая, беспокойная, в походах да сражениях. Да прошла ли? Нет, он ещё сделает многое. Обязан сделать. И перво-наперво выполнит свою заветную цель: перенесёт столицу Войска Донского в другое место. Он построит новый город: большой, свободный, чтоб люди не испытывали по весне бед.
Потом он вспомнил свой уход из станицы вместе с хорунжим Фролом Авдотьевым и битву у степной речки Калалах, где Фрол, спасая отряд, сложил голову. Припомнился Измаил, и Персидский поход, и несостоявшийся поход в Индию. И всплыло курносое лицо Павла с разбитым виском и шарфом на шее.
— О, Господи, — тяжело вздохнул он и перекрестился.
Потом стал припоминать, кто до него атаманил, решал за этим столом казачьи дела. Он, Платов, сменил Орлова, а до того был Иловайский Алексей Иванович, опочивший при коронации Павла. А до Иловайского атаманил Ефремов Степан, сменивший своего отца…
В комнату вползали сумерки. С улицы доносился говор, пьяные крики и нетерпеливое позвякивание колоколец тройки. Сегодня в честь знаменательного события — вступления в должность нового атамана — Черкасск бражничал.
Направляясь домой, Матвей Иванович сказал кучеру:
— Поезжай вокруг пруда.
В центре городка находился пруд — пристанище для уток и гусей, комаров и лягушек. Сюда лили помои, и здесь же казачки, те, кто жил неподалёку, стирали бельё. И сейчас, несмотря на праздничный день, две молодайки занимались делом на мостках. Одна полоскала подштанники, а вторая яростно колотила вальком.
— Бога б побоялись, грешницы! — крикнул им кучер.
Те и ухом не повели. С гоготанием брызнула в сторону от дороги гусиная стая, и босоногая девчонка с хворостиной в руках из-под руки поглядела на тройку.