Под утро прискакал нарочный с письмом от князя Багратиона. Опасаясь, что корпус Платова может быть отрезан от 1-й армии, тот советовал Матвею Ивановичу отходить из Гродно правым берегом Немана на Лиду и Минск.
И, словно в подтверждение опасения, от реки послышалась пальба: французы начали переправу.
Подоспевшая сотня сбросила неприятеля в реку, но он повторил попытку, и не без успеха. Платов приказал уничтожить находившиеся у Гродно мосты. Связь с противоположным берегом прервалась. Из города спешно вывозили запасы продовольствия и фуража, вещевого и обозного имущества, эвакуировали больных и раненых.
Тем временем в районе Ковно, где действовали предводительствуемые Наполеоном главные силы, неприятелю удалось переправить через Неман десант, захватить мост и начать наступление.
На второй день Ковно пал и ясно обозначилось направление главного удара противника: оно шло, как и предвидели, на Вильно. 16 июня русские войска город сдали. Они отступали на Свенцяны и далее к Дрисскому лагерю на Западной Двине, где намеревались дать противнику генеральное сражение.
На следующий день, 17 июня, начала отступление и 2-я армия Багратиона к Минску, чтобы соединиться с 1-й армией. Корпус Платова составлял арьергард армии Багратиона, прикрывал её отход.
КАЗАЧИЙ ВЕНТЕРЬ
Сумерки совсем сгустились, а полки всё продолжали идти. Уставшие казаки ехали молча, строй растянулся, и урядники да хорунжие утратили обычную ретивость.
Вот уже почти две недели, как казачий корпус генерала Платова вёл беспрерывные бои с переправившимся через Неман французским авангардом. А тем временем другие полки занимали в тылу для боя новый рубеж.
Платов ехал в голове колонны сосредоточенно-молчаливый. В недобром расположении духа, изрядно уставший за день. Ему предлагали пересесть в коляску, лёгкий пароконный возок, но он наотрез отказался.
— Соизволите объявить привал? — Подъехал генерал Иловайский. — Казаки и кони малость притомились.
Иловайский в роду был пятым командиром полка и поэтому в документах его именовали не иначе как Иловайский-пятый.
— Хорошо. Привал, — придержал Платов коня.
— Прива-ал!.. Прива-ал!.. Все-ем впра-а-аво! — Команда летела, удаляясь по колонне, и вместе с ней глох частый перестук копыт.
Матвей Иванович неторопливо слез с коня и, передав поводья казаку-ординарцу, сошёл с дороги, с удовольствием разминая от долгой езды тело.
— Адъютант! — позвал он.
— Я здесь, — отозвался сразу же голос из темноты, и перед генералом выросла фигура.
— Поезжайте по колонне, примите от командиров рапорт: все ли на местах, не нужно ли чего? Как там артиллерия?
В колонне войск не столь много. Кроме присоединившихся полков, в голове следует атаманский, численностью вдвое больше обычного казачьего. Но в нём оставалось из десяти сотен лишь три: остальные с генералом Кутейниковым в отрыве. Были ещё татарский, башкирский и калмыцкий полки. А из артиллерии — две пушки второй донской конной роты.
Стояла по-летнему тёплая ночь. Вдали огненными сполохами играли частые зарницы. Небо чёрное, бархатное, на нём перемигивались большие звёзды.
Матвей Иванович мысленно отметил, что сегодня 26 июня — самая короткая ночь. А может, уже удлинилась? И направился, неслышно ступая, вдоль дороги, где расположились утомлённые казаки.
За ним пошёл было и ординарец, но генерал сказал:
— Оставайтесь!
Пройдя немного, Матвей Иванович остановился и услышал:
— Это что же, так и будем всё тикать да тикать? — Голос был чистый, ломкий и принадлежал явно молодому, из недавно прибывшего с пополнением казаку.
— Не тикать, Гаврила, а отступать, — возразил ему другой голос, густой с лёгкой, от табака, хрипотцой. — Зараз хранцуза рази остановишь…
Там, где лежали казаки, волчьими глазами светились красноватые точки цигарок. Они то ярко разгорались, то, теряя силу, медленно угасали. Тянуло дымом махры и крепкого пота.
— Барклай, видать, дюжа пугливый. Боится Палевона и батюшке Платову не разрешает бить, — продолжал настаивать молодой.
— Дурак ты, Гаврила! — возразил другой голос. — Матвей Иванович хранцуза заманывает. Он его, как рыбу в вентерь, приглашает. Вот втянется хранцуз поближе, так он его — хлоп! — чтоб юшка из него потекла…
Матвей Иванович улыбнулся. Ишь ты, военачальник! Вентерь! Он представил эту нехитрую казацкую снасть, которой сам не раз мальчишкой пользовался на рыбалке. На ивовые прутья, скрученные в кольца, одно другого меньше, натягивалась сеть. У входа — небольшое круглое отверстие с недалёкой приманкой, а уж конец её — совсем мешок. Рыба, идя на приманку, заходила в вентерь и оказывалась в ловушке, назад хода нет.
Вот казаки и назвали вентерем боевой приём, который издавна применяли в сражениях. Даже мальчишки-казачата, играя в войну, тоже пускались в хитрость, одной ватагой заманывали другую в ловко скрытую засаду. Когда же бывали верхом на конях, то учились ходить лавой: с гиком, свистом, широко рассыпавшись по степи, неслись навстречу воображаемому неприятелю.
— О чём гутарите, станишники? — подал голос Матвей Иванович.
Казаки разом вскочили.
— Андрей Кругалев, ваше превосходительство, кумекает насчёт вентеря. Гутарит, будто счас в самый раз загонять француза заместо рыбы.
— А ты кто таков, молодец?
— Урядник Анисим Сивков из станицы Медведицкой.
— Правильно, я вам скажу, гутарит казак Кругалев. Только момент нужно подгадать, чтоб наверняка, значит.
— Да уж были, видать, такие моменты…
Матвей Иванович уловил в голосе урядника упрёк. Но сделал вид, будто не заметил. Прав казак, ох как прав! Доколе же отступать? Давно бы пора бить неприятеля. В какой-то мере оправдывала необходимость объединения армий Барклая и Багратиона. Но когда это соединение произойдёт? И сумеют ли выполнить задуманное?
И тревожило от мысли, что не так уж далёк Минск, к которому они отходят, а за ним Смоленск. И — Москва… При воспоминании о Москве у Матвея Ивановича сердце обливалось кровью. Неужто французы достигнут её? Нет! Нельзя этого допустить! Никак нельзя!
Не хочет Барклай дать неприятелю сражение. Ну, коли он не желает, так казаки это сделают. Устроят знатный вентерь. И мысль об этом не выходила из головы атамана. Ехал верхом впереди колонны, а сам все размышлял: как, и где, и какие куда поставить полки, чтоб ударить, так уж наверняка.
В полночь, когда прошли селение, прискакали из охранения казаки.
— Доставили, ваше превосходительство, офицера. Сказывают, к вам ехал.
— Где он? Пусть доложит, с чем приехал?
— Адъютант командующего 2-й армии князь Меншиков, — отрапортовал прибывший. — Имею честь доставить от его сиятельства пакет.
— От Петра Ивановича? Где он? Далеко ли?
— С частями армии.
Главнокомандующий, поддерживая связь, аккуратно посылал и просьбы, и распоряжения, и просто адъютантов, через которых сообщал Матвею Ивановичу важные вести и получал сведения о неприятеле и обстановке.
— Что пишет князь Багратион? — вскрыв засургученный пакет, генерал поднёс к фонарю бумагу.
Багратион писал, что по достижении корпусом местечка Мир следует занять его и непременно удерживать. На помощь казакам подойдёт с отрядом генерал-адъютант Васильчиков, у которого три конных и два пехотных полка. Полки Иловайского и Сысоева тоже остаются в подчинении его, Платова. С этими силами и следует дать французам бой. Далее князь требовал захватить крайне нужного ему пленного. И ещё писал, что если силы противника будут весьма превосходными, тогда можно ретироваться.
— Ретироваться? — Генерал недовольно хмыкнул. — Мы и так уж какой день ретируемся. Это какая была станица? — По казачьей привычке он называл деревни и селения станицами.
— Это и есть местечко Мир, — ответил полковник Шперберг. (Он числился при Багратионе, но тот направил его к Платову для выполнения обязанностей дежурного офицера).
— Ну, стало быть, здесь и дадим французу бой.
— А рядом с нами деревня Симковка, — посмотрел на карту Шперберг. Свет упал на его длинное, с запылёнными бакенбардами лицо.
— Вот-вот. Как раз и поставим вентерь.
— Как изволили назвать? Вентерь? — переспросил полковник.
— Вентерь. Ну да потом поймёшь.
Прочитав распоряжение Багратиона, Платов неторопливо свернул лист, вложив в конверт.
— Нужно Петру Ивановичу незамедлительно отписать. Я продиктую. А пока передайте в полки, чтоб располагались на местах и ждали указаний, пока не получат диспозиции. Князь Меншиков её доставит назад.
— Дозвольте просить, ваше превосходительство, остаться здесь, — заявил тот.
Матвей Иванович повернул голову на голос:
— Ну-ка, покажись, князь, каков ты? Казак-ординарец поднял фонарь, осветил лицо Меншикова, моложавое, с открытым взглядом.
— Что так? — сощурил глаз генерал.
— Хочу в деле побывать. Уважьте.
— В деле? Ладно. Оставайся. С донесением другого отправим. А сейчас, полковник, приготовьтесь отписать Петру Ивановичу.
Худой, сутуловатый Шперберг с карандашом в руке поднёс к фонарю лист.
— Я готов.
— Стало быть, пиши… «Рапорт князю Багратиону… предписание вашего сиятельства я получил… И имею долг донести, что всё предписанное вами исполнено мною будет в точности».
Уставившись в одну точку, что было признаком глубокого раздумья, Матвей Иванович щурил глаза и пощипывал коротко стриженный ус.
— Пиши далее. «Я теперь нахожусь по сию сторону местечка Мир… близ оного, а в Мире с полком полковник Сысоев…»
— Совершенно точно, ваше превосходительство, — заметил подъехавший адъютант. — Полковник Сысоев там.
Генерал недовольно посмотрел на адъютанта, однако не выговорил тому за неуместное вмешательство. Продолжал диктовать:
— «Впереди Мира по дороге к Кареличам поставлена в сто человек застава… как для наблюдения за неприятелем, так и для заманки его оттоль ближе к Миру».
Карандаш бойко бегал по бумаге, едва успевая за словами генерала. На листе с трудом читались каракули недописанных слов.