Денщик разложил на столе бритвенные принадлежности.
— Эх, какая борода! Ей-бо, с такой жаль расставаться, — намыливая лицо, высказался он.
— Брей!
— Мне что? Коль приказано, то нужно исполнять. И усы тоже брить?
— Усы оставь. Я с ними в могилу лягу.
Выехали в сгустившейся тьме осеннего вечера в сопровождении десятка казаков.
Мундир, принадлежавший гренадеру, был Матвею Ивановичу тесноват: жал в плечах, ворот не сходился. Штаны тоже были узки. Он обмотал шею шарфом, накинул поверх шинели клетчатое одеяло, на голову натянул малахай.
Удальцов, представляя офицера, обрядился построже. Форму для него сняли с пленного французского капитана. Перед тем как облачиться, они долго расспрашивали его, угостив водкой.
Старик-управляющий, указывая дорогу, трусил с казаками вперёд и часа через два выехали из леса. Впереди едва заметной точкой светил огонёк.
— Вот и усадьба Остужевых, — объявил управляющий. Сотня осталась на опушке, а сопровождающие казаки поехали, чтобы укрыться вблизи барского дома: в случае опасности первыми должны были прийти на помощь.
У дома слышались голоса, конский храп. У ворот окликнул часовой. Удальцов ответил ему раздражённо, и тот замолк, отдал честь.
В сторожке горела лучина, скупо освещая небольшое, низкое помещение. Со спицами в руках сидела старуха. Увидев вошедших, ахнула и выронила вязанье.
— Никак Василь Васильевич! Живой! Вернулся, милостивец! А барин-то наш, Гаврила Семёнович, преставился! Забрал его Господь Бог.
— Что говоришь, Прокопьевна? Одумайся!
— Умер барин. Третьего дня преставился. Измывались над ним, ироды, как узнали, что генерал. Вчера на погост снесли. Могилка ещё свежая.
«Царство ему Божие», — произнёс про себя Матвей Иванович и перекрестился. Он мысленно представил генерала, каким был тот в сражении.
Расспросив старуху, все направились в барский дом.
— Ты больше кланяйся да старательно услужливай, — предупредил управляющего Удальцов. — И смелей будь. А вы, Матвей Иванович, молчите. Коли что, хрипите да в горло тычьте: больны, мол…
Во всех комнатах были французы, уставшие и промерзшие.
— Из какого полка? — спросил одного Удальцов.
— Из семнадцатого, — нехотя ответил тот.
— И только сегодня прибыли? — напуская раздражение, продолжал офицер. — Странно… Где же командир полка? Вы, видимо, шли в авангарде?
— Какой там! Толпой шли. А командир пока остался позади. Там же и генерал.
Потом Удальцов заговорил с лейтенантом. Матвей Иванович стоял позади, напряжённо вслушивался в разговор, стараясь понять, о чём идёт речь.
Случайно он наступил на ногу лежащего солдата; тот лягнул его и раскричался.
— Что кричишь? — выручил штабс-капитан. — Не видишь, гренадер едва держится на ногах. Ты здоров и лежишь, а он, больной, больше десяти лье прошагал. Говорить не может!
Удальцов поведал генералу о слышанном.
— Плохо дело, — удручённо отвечал Матвей Иванович. — Не заявится сюда Наполеон, и Ней тоже. Дивизия эта идёт второстепенной дорогой. Главные в стороне. Спрашивайте о третьем драгунском полке. По нему мы можем многое определить.
— Может, возвратимся? — расстроился Удальцов.
— Ну, нет. Будем продолжать, как задумали. Уж если попали в логово, то нужно делать всё до конца. Веди в гостиную, к офицерам. От них можно узнать больше.
В гостиной действительно были офицеры. Четверо за столом резались в карты. Перед ними стояла опустошённая бутылка. Один офицер лежал на диване, укрывшись пледом. Двое, майор и капитан, сидели у камина, дремали.
Удальцов, войдя, щёлкнул каблуками, козырнул.
— Недурно вы устроились, господа. Главное — в тепле. А я сегодня едва не отдал Богу душу. Нет ли чем погреться?
Игравшие в карты едва удостоили его вниманием. Сидевший у камина обросший майор посмотрел на него тяжёлым взглядом, словно говоря: не забывайся, капитан, в присутствии старших. Но Удальцов сделал вид, словно бы не заметил молчаливого упрёка.
— Однако же вы, господа, не очень дружелюбны. Ну, да я не обидчив. Надеюсь, мы найдём общий язык. Ну-ка, мигом согревающего!
Он щёлкнул пальцами.
— Слушаюсь, батюшка, — ответствовал управляющий. — Только, извините, шампани или мадеры не имеем. Есть русский самогон.
— Неси, что есть! А я ищу третий драгунский полк, — обратился он уже к офицерам. — Как сквозь землю провалился. С утра не могу на след напасть.
— И не нападёте, — мрачно произнёс майор. — Не там ищете. На соседней дороге он должен быть.
При виде бутылки французы оживились. Зазвенели стаканы, громче зазвучали голоса. Удальцов хитро и умело направлял разговор на служебные дела. Сидящие как бы сами говорили о своих командирах, походе, дальнейшем маршруте.
Заговорили о русской армии, партизанах, казаках. Охмелевший майор, услышав имя Платова, пришёл в ярость.
— Попался бы он, этот Платов, в руки, я из него вот бы что сделал. — Он схватил лежавшую у камина кочергу и, сжав зубы, перегнул её. — Вот таким бы стал казачий атаман!
И швырнул кочергу к камину.
Не понимал языка Матвей Иванович, однако ж угрозу майора понял.
— Как же это Платов к нам попадётся? — заметил Удальцов. — Скорей мы к нему угодим.
— Это-то так, но я к слову… Знал бы, что такое он нам уготовит, я б ему ещё в Тильзите что-нибудь устроил.
— А вы были в Тильзите?
— А как же? В седьмом году.
— И видели Платова?
— Видел, длиннющий такой, вроде этого гренадера. И майор стал рассказывать, как он оказался среди немногих офицеров в небольшом городишке Тильзите, когда два императора подписывали договор.
Бутыль опустошили только наполовину: самогон свалил всех с ног. Захрапел и майор, уронив голову на стол.
Матвей Иванович незаметно кивнул на дверь комнаты…
Казаки атаковали усадьбу на рассвете. Французы не оказали сопротивления.
Когда пленных выстроили и Удальцов подошёл к Платову с докладом, стоявший в строю майор едва не лишился чувств.
— Это… же… гренадер.
— Гренадером он был вчера, а сегодня — Платов, — ответил штабс-капитан.
Казаки вышли в поход.
— Запевай! — подал команду есаул, возглавлявший первую сотню, шедшего в голове колонны атаманского полка.
Запевала Митька Гусельников набрал поболее воздуха:
Ай да Платов, наш отец!
Совьем Платову венец!
Ехавший рядом с Платовым Удальцов посмотрел на атамана.
— Про вас поют, ваше превосходительство.
Э-эх! Совьем Платову венец!
— дружно подхватила сотня.
Матвей Иванович улыбнулся, промолчал: этот куплет он уже слышал раньше.
Платов бороду обрил,
У французов в гостях был!
— продолжал запевала высоким голосом. Это уже было что-то новое.
Э-эх! Бороду обрил,
У французов в гостях был!
— Ах, шельмец! — не удержался Матвей Иванович. Уже сочинил. Вот я тебя!..
И, пряча улыбку, погрозил Митьке плетью.
ГОЛУБАЯ ПАПКА
В сумерках ноябрьского вечера громоздкая карета Наполеона в сопровождении колясок и верховой охраны добралась наконец до небольшого селения. Половина крестьянских изб была сожжена, оставшиеся стояли без крыш. Даже стропила снесли на топливо. Солома пошла на корм и подстилку лошадям.
Разграбленным оказался и единственный в деревне дом помещика, предназначенный для императора и его свиты. В доме не нашлось ни одной достойной комнаты, в которой мог бы разместиться Наполеон.
А между тем мороз усилился, дым из трубы уходил столбом в небо, что предвещало дальнейшее похолодание.
Нашли комнату с сохранившейся печью, однако ни одной рамы в окнах не было. Тогда их забили досками, затянули попонами, в щели затолкали пучки соломы.
Выстуженное помещение долго не нагревалось, и Наполеон молча вышагивал по комнате. Под его грузным телом тоскливо поскрипывали половицы.
— Что с обозом, Бертье? — спросил он вошедшего начальника штаба.
— Русские разграбили обоз. К счастью, забрали немного.
— А наши документы? Я имею в виду государственные бумаги, особенно по ведомству Дарю.
Уверенный в том, что в России придётся вести переговоры с Александром и заключать новый, более выгодный, чем подписанный пять лет назад в Тильзите, мир, Наполеон приказал государственному секретарю Дарю иметь при себе необходимые документы. И теперь в обозе, в опечатанном сундуке, находилось несколько бумаг исключительной важности.
— Об этом лучше спросить самого Дарю, — уклончиво ответил начальник штаба.
— Дело в том, что Дарю проявляет чрезмерное за них беспокойство, — продолжал Наполеон. — Он опасается, как бы они не попали в руки неприятелю. И вот уже какой день настаивает на их уничтожении. Позволительно ли это сделать?
— О, мой император! Этот вопрос лучше решить с самим Дарю. Не ровен час… — Бертье не стал высказывать своего опасения о возможности набега казаков на императорский обоз, следовавший в полумиле от их охраны.
Наполеон помолчал, раздумывая. Потом сказал:
— Надо заранее приготовиться на случай, если казаки снова вздумают напасть на нас.
— Их нападение возможно каждую минуту…
— Пусть Дарю поступает так, как находит нужным. — Уткнув лицо в мех воротника, Наполеон замолк. Потом, после паузы, продолжал: — Я буду лучше до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой. И ещё, Бертье, нужно проверить в хорошем ли состоянии наше оружие. Возможно, придётся пустить его в дело.
Когда Дарю явился, Наполеон спросил о документах канцелярии. Тот ответил:
— Казаки их разбросали. Однако же, к счастью, почти всё цело. Чемодан с картами исчез да ещё кое-что.
— И это всё?