Свеча освещала лицо спящего ребёнка и склонившегося над ним всесильного Наполеона, при одном имени которого трепетала Европа, властителя населявших её народов. И думал ли он, что смотрит на сына в последний раз, что никогда потом до самой смерти он больше не сможет его увидеть!..
Наконец он взял канделябр и тихо вышел из комнаты. И сразу преобразился. Небольшого роста, с выпирающим животом, он шёл, уверенно стуча ботфортами по паркету.
Он вспомнил в карете, что восемнадцать лет назад после свадьбы с Жозефиной вот так же спешил на фронт.
Тогда он почти каждый день посылал ей нежные письма и, терзаемый ревностью, с нетерпением ожидал редкие её ответы.
…По возвращении от Наполеона Талейран уединился в своём особняке. Его не очень обеспокоил взрыв негодования императора. Он знал, что это должно было случиться, что Наполеону известно многое из того, что было тайной для других. Но он понимал, что сам Наполеон обязан ему, Талейрану, очень и очень многим. Но теперь он уже будет действовать отнюдь не в интересах французского императора, а тех, кто представляет силу.
Талейран долго сидел в кресле, предавшись непростым мыслям. Наконец вызвал слугу.
— В монастыре найди монаха Витроля. Чтоб ввечеру он был у меня.
А сам сел за стол, стал быстро писать.
Писал долго, зачёркивал, рвал бумагу и клочки тут же сжигал.
Наконец всё переписал начисто, получилась небольшая записка. Аккуратно её сложил.
— Вот и всё. Дело сделал, — удовлетворённо сказал он себе.
Вечером, когда стемнело, явился монах. Это был верный человек. Когда-то, когда Талейран был ещё епископом Отенским, он выручил в одном деле Витроля, приблизил, и тот дал слово верно ему служить.
Это был худой и немолодой уже человек с лицом аскета и густыми седыми волосами.
— Бумага должна быть доставлена в Главную квартиру русской армии, — вручил монаху записку Талейран, а вместе с ней и кошелёк с деньгами. — Возьми экипаж и не торгуйся. Поезжай как можно скорей.
Он рассказал монаху, какой дорогой ехать, как найти Главную квартиру.
— Всё сделаю, как надо, — пообещал монах.
— И ещё непременно передай на словах, что папа Римский по приказу Наполеона содержится в Фонтенбло. Его необходимо как можно скорей освободить.
— Какой папа? Неужто Пий Седьмой?
— Да. Именно он. Не забудь об этом сообщить. Это очень важно.
В ДОЗОРЕ
Пред отправлением разведывательного дозора последнее напутствие обычно давали штабные начальники или их помощники. Однако на сей раз генерал Иловайский счёл необходимым самому дать указание.
Человек неукоснительной исполнительности, служака, он отличался не только строгостью, но и душевностью, вызывавшей у подчинённых уважение и даже любовь.
Он был по-казачьи сухощав и сутуловат, глаза чёрные, острые, нос с горбинкой. Наверняка передалась кровь грузинской красавицы-княжны, которую некогда умыкнул в жёны лихой предок.
На генерале бекеша и лихо заломленная серая смушковая шапка с синим верхом-шлыком, в руках плётка. Она всегда при нём — либо в руке зажата, либо переброшена через плечо, либо за коротким голенищем сапога.
— Сколько в дозоре молодцов? — выслушав рапорт, скороговоркой спросил он неказистого на вид, с побитым оспинками лицом начальника дозора.
— Двенадцать со мной, — ответил есаул Туроверов, слегка выпячивая затянутую в чекмень грудь.
— А не мало ли? Надобно иметь поболее.
— Для дела достаточно, ваше превосходительство.
— И Умнов тут? Правильно, — одобрил генерал, заметив рыжеватого казака с быстрыми глазами.
— С ним сподручней, — пояснил есаул.
— И я ж о том.
Яков Умнов, родом из зажиточных казаков, три года пребывал в черкасской школе, где выучился говорить по-французски. Не так чтобы очень хорошо, но лучше своих однокашников. Его даже французом в школе нарекли. И до сей поры его так и кличут: Яшка-француз. В разведке такой знаток весьма надобен.
— Главное — разведать дорогу, что ведёт к городу Арси, узнать, где и в каком виде мосты, разузнать места, где может укрыться в засаде неприятель. А ежели такового обнаружишь, установи — пехота это иль кавалерия да есть ли орудия, — расхаживая вдоль строя, говорил Иловайский. — И ещё, Туроверов, непременно надобно захватить пленного. И не какого-либо занюханного солдата, а офицера, да чином поболее. Как делать? Подскажут обстоятельства. Не забудь лошадей для того про запас иметь.
Есаул молча слушал, шмыгал, будто мальчишка, носом, изредка кивал головой. О храбрости Туроверова говорили много. В прошлом году за лихую атаку Платов собственноручно наградил его саблей, а позже за лихой поиск и взятие важного «языка» Георгиевским крестом.
— Каждому глядеть в оба, — продолжал генерал. — Наполеоново войско на последнем издыхании, стало быть, оно как раненый зверь. А он тогда что бешеный, на всё способен. Тем паче, что земля чужая, ненашенская, неприятель вокруг: и справа он и слева, впереди и позади. Понятно, что гутарю?
— Понятно, — не в лад ответили казаки.
— Ежели что важное узнаете иль схватите «языка», немедленно скачите сюда, к самому Платову. Он во всём разберётся и примет нужное решение. Может, спросить кто что желает… Нет таковских? Тогда отправляйтесь. — Генерал решительно махнул плёткой.
— По коням! — скомандовал Туроверов.
Много на Дону казачьих фамилий, чьи представители прославили род делами своими и навсегда вошли в историю России: Грековы и Кутейниковы, Карповы и Орловы, Денисовы и Красновы. Но среди всех знатнейших имён род Иловайских самый старый. Далёкий предок Андрей Иванович изгонял из Москвы польских панов с их Самозванцем. За боевые подвиги прадед Осипа Васильевича заслужил от самого императора Петра Великого саблю да золотой ковш с царским гербом и надписью: «Лёгкой станицы атаману и казаку Мокею Осиповичу Иловайскому за службу и храбрость». А станицей в те времена называли казачий отряд.
Деду же, Ивану Мокеевичу, выпала нелёгкая доля. Он служил на пограничной кавказской линии, командовал полком. В одной из схваток с ногайским отрядом его пленили. Тяжело-раненного доставили в далёкое селение. Жестокие и безжалостные к пленным кавказцы проявили к нему неожиданное милосердие. Они знали, что пред ними отважный воин и начальник, которого не следует везти к морю, чтоб там продать в рабство. Его вылечили, а по выздоровлении вызвали на свой совет старейшин.
— Предлагаем, Иван, служить у нас. Будешь командовать отрядом лихих джигитов. Отдадим тебе в жёны самую красивую девицу, какая придётся по сердцу. Выбирай. Мало одной — дадим две. Ни в чём отказа не будет.
— А ежели не соглашусь?
— Тогда секир-башка. — Хан выразительно провёл рукой по горлу.
— Нужно подумать, — ответил казак.
— Подумай, завтра скажешь.
Мысли унесли казака на Дон, в родную станицу, где остались жена, четверо сыновей: Алексей и Василий, Николай и Дмитрий. Они ещё на выросте, но пройдёт немного времени, и они сядут на коней, выедут на южную линию.
Неужели он, их отец, выступит против своих сыновей? Нет, никогда он этого не сделает, никогда не согласится на предательство. Уж лучше смерть. Но и умирать не хочется. Он полон сил, крепок, отважен, опытен. Не напрасно же враги нуждают служить им.
«Нужно бежать! — решил он. — Двум смертям не бывать, одной не миновать».
Его хватились утром, бросились в погоню. Уйти далеко не удалось. Догнали, связали, доставили к хану с петлёй на шее.
— Значит, не хочешь нам служить? — хищно спросил тот.
— Не хочу, — ответил казак.
— А мы заставим.
Его били, пока он не потерял сознание. Спину превратили в кровавое месиво. Лежал пластом, но отошёл. И не изменил решения.
Месяца через два он снова бежал. И опять была погоня, побои, и лишь крепкая натура избавила его от смерти.
Избитого, но не сломленного духом, его уложили на арбу и повезли под охраной в горы. Почти две недели продолжался путь. Пристанищем стало глухое селение у подножия снежной горы.
— Надеюсь, отсюда тебе уж не выбраться, — сказал новый хозяин.
— Посмотрим, — ответил пленник.
— Убью, если поймаю! — пообещал тот.
Он распорядился надевать казаку на ночь колодки, в которых с трудом можно было передвигаться.
Прошёл год… Второй. И ещё пять лет. Все к русскому Ивану привыкли, считали своим и никому из жителей селения не приходило в голову, что седовласый казак не потерял надежды на успешный побег.
В конце августа они с хозяином отправились на высокогорные луга косить траву. Здесь она была по пояс, густая, сочная, духмянная. Накосили целую арбу.
— Я отвезу, а ты оставайся, жди меня к утру, — сказал хозяин.
Остался Иван один, огляделся. Красотища неописуемая!.. Защемило сердце тоской по родной станице, тихому и привольному Дону. Забыв об угрозе, Иван поспешил вниз к бурной реке. Завидел бревно, столкнул и, ухватившись за него, поплыл.
Потом он шёл, обходя селения, питаясь дикими плодами и ягодами, не смея развести костра. Совсем обессиленного его подобрал у Кубани-реки казачий разъезд…
А отец Осипа Васильевича тоже командовал казачьим полком. Воевал под Очаковом у Измаила и в Крыму. И дядья, Алексей и Дмитрий, были храбрые защитники российской земли. И теперь, в Отечественную войну, двенадцать Иловайских в различных званиях и полках сражались с французскими захватчиками. И каждый к фамилии добавлял номер, чтоб отличить одного от другого. Осип Васильевич именовался Иловайским 10-м, его старшие родные братья именовались: Алексей — Первым, Николай — Пятым, а остальные двоюродные братья имели прочие номера.
Правой рукой Туроверова был урядник Макаров из хутора Камышевского, что за Цимлой. Это был могуче-то сложения, широкогрудый бородатый казак. В ухе блистала большая полумесяцем серьга.
За долгую службу он побывал в таких переделках, из которых, казалось, не было выхода, а он, Егор Макаров, выбирался целым и невредимым.
«Бог шельму метит, а меня не за что», — гов