— Постараюсь вам помочь, — помедлив, ответил Костюшко.
Он сел за стол и уверенно начертил на листе план крепости. Когда-то он окончил Рыцарскую школу в Варшаве, военную академию в Париже и не утратил навыка работы с карандашом.
Крепость Намюр не относилась к числу первоклассных, однако находилась на подступах к Парижу и этим определялось её значение. В ней разместили многочисленный гарнизон, сосредоточили необходимые запасы на случай осады, укрепили и без того надёжные высокие стены, подвезли артиллерию.
По форме вычерченный поляком план напоминал неправильный квадрат, омываемый рукавами Луэнгского канала.
— О численности гарнизона точно не ведаю, но, полагаю, около десяти тысяч наличествует. Возглавляет гарнизон полковник Грушо, — сообщил польский генерал.
Водя карандашом по бумаге, он объяснял:
— Через рукава — мосты. Возле них заграждения, рогатки, палисады. Подходы к ним простреливаются ружьями и артиллерией. Против мостов крепостные ворота. Здесь — Сень-Пьерские, а там — Фонтенблоские. Они менее защищены. Через них легче ворваться в крепость. Это и есть слабое место, которым надобно воспользоваться.
С видом сообщника Костюшко стал объяснять, как лучше приблизиться к крепости, где преодолеть рукава канала, как повести атаку. Шперберг внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Никак он не ожидал встретить в бывшем мятежнике союзника.
НАПОЛЕОН РАСПОРЯЖАЕТСЯ
С прибытием в армию Наполеон преобразился. Успехи в последних сражениях вселили в него уверенность в изгнании неприятеля из пределов Франции.
«Ещё не всё потеряно, — внушал он себе. — Мои победы определённо сделают противников более сговорчивыми на переговорах».
И в который раз он упрекал себя за то, что некогда проявил опрометчивость, начав войну с Россией. «Ах, какую непоправимую ошибку я допустил! Именно с Бородинского сражения солнце моей славы пошло на закат. Быть в Москве и теперь сражаться у стен Парижа…»
Вечером, разбирая бумаги, Наполеон случайно наткнулся на письма Жозефины. Они лежали аккуратной стопкой. Рука сама собой потянулась к ним. Он взял один конверт и, прежде чем раскрыть, долго смотрел на него, как бы раздумывая, что делать.
Они расстались навсегда, но он помнил её, желанную. Он и сейчас писал ей письма, и она отвечала с уверенностью верной и любящей женщины.
Он развернул лист. Витиеватые буквы слились в вязь строчек. Знакомый, дорогой сердцу почерк. Он отличил бы его среди бесчисленного множества других. Как он когда-то ждал её писем! С какой жадностью читал эти строки!
Сейчас у него другая жена, молодая, красивая дочь австрийского короля Мария-Луиза. Он её любит. Ещё больше сына, своего наследника, которым Мария-Луиза одарила его, Наполеона. Но первая любовь не угасла… Ах, если бы Жозефина раньше могла принести ему наследника!..
«Тысяча, тысяча благодарностей за то, что ты не забыл меня, — прочитал он первые строчки. — Мой сын привёз твоё письмо. Я прочла его с жадностью, однако затратила на это довольно много времени, потому что не было в нём ни единого слова, которое не заставляло бы меня плакать, но это были слёзы умиления! Я как бы вновь нашла в нём свои чувства такими же, какими они будут всегда. Есть чувства, как сама жизнь, а они могут завершиться только с ней. Я буду в отчаянии, если моё прошлое письмо не понравилось тебе. Я не помню точно его выражений, но знаю, какое тяжёлое чувство продиктовало мне его. Это была печаль оттого, что у меня не было вестей от тебя.
Я написала тебе, когда уезжала из Мельпезона, и с тех пор сколько раз хотела написать тебе! Но я чувствовала причины твоего молчания и боялась беспокоить тебя своим письмом. Твоё письмо было для меня бальзамом. Будь счастлив на столько, на сколько ты заслуживаешь этого. Так говорит моё сердце. Ты дал мне сейчас долю счастья, и доля эта велика. Ничто не может быть для меня более ценно, чем свидетельство твоей памяти.
Прощай, мой друг, я благодарю тебя столь же нежно, как буду любить тебя.
Жозефина».
«Милая, бесценная моя женщина. Ты так же дорога мне и сейчас», — мысленно ответил он ей, пряча письмо.
…Приход Бертье заставил Наполеона забыть о Жозефине.
— Сир, — с почтительной осторожностью обратился начальник штаба, — Намюр заняли русские.
— Русские в Намюре? Как они там оказались? — В глазах Наполеона засветилось удивление, будто в причине неудачи был повинен стоящий пред ним седой маршал. — Почему молчите? Докладывайте всё, что известно! Я требую!
— Четвёртого февраля конница Платова овладела крепостью. Весь гарнизон пленён.
— Конница Платова?.. Вы же, Бертье, недавно докладывали, что с казаками разделались окончательно! Что их рассеяли!
Да, именно так сказал тогда Бертье, на что он, Наполеон, заметил: «Только разметать — недостаточно, их надобно уничтожить! Эти варвары сегодня рассеятся, а завтра вновь соберутся и нападут».
Сунув по привычке руку за борт сюртука, Наполеон подошёл к распластанной на столе карте.
— Нужно срочно, сегодня же… Вы слышите, Бертье? Направить к Фонтенбло силы… Впрочем, вряд ли они смогут опередить казаков…
— Может быть, сир, приказать Нею? Наполеону вспомнились воинственные всадники, пленником которых он едва не стал, когда уходил из Москвы. Вспомнил, как под Малоярославцем один казак в предрассветное туманное утро пронёсся мимо свиты и ткнул пикой стоящего рядом с Наполеоном генерала… Мог бы всадник угодить и в него…
Припомнился случай, когда сотня донцов преследовала его карету, и, чтобы спастись, охрана стала выбрасывать на дорогу золотые безделушки. Это отвлекло казаков…
— Бертье, направьте сильный отряд, который бы наверняка разбил казаков. Нельзя терпеть их в нашем тылу. Ведь они же почти рядом с Парижем!
И тут Наполеон вспомнил о папе.
— Послушайте, Бертье, ведь в Фонтенбло находится папа!
— Совершенно верно, сир. Он там под охраной людей министра полиции.
— Но что они могут сделать, если туда ворвутся казаки! Они освободят папу, а этого допускать никак нельзя!
Наполеон понимал, что если Пий VII окажется на свободе, то разразится проповедями, которые заглушат звон французских церквей. Некогда он, Наполеон, по настоянию папы сделал уступку, и молчавшие более десяти лет церковные колокола ожили, оповестили звоном о наступлении нового времени, времени консула Бонапарта. Этот манёвр сразу увеличил число его сторонников.
Но если теперь папа выступит против него, авторитет императора, конечно же, падёт. Нет, нет! Нельзя папу выпускать из рук!
— Бертье, нужно Фуше приказать, чтобы папу увезли… Впрочем, нет… Пока гонец доскачет до Парижа, время будет упущено. Казаки будут там.
Наполеон не стал объяснять, что Фуше, как и Талейрану, он уже просто не доверяет. Что оба при удобном случае готовы к измене. Но Бертье понял.
— Да, конечно, сир. Может быть, направить офицера с солдатами и они увезут папу в Париж?
— Не теряйте время, Бертье. Делайте как можно быстрее.
В тот же день к Фонтенбло поспешил с чрезвычайными полномочиями офицер с полуэскадроном кавалеристов.
ПАДЕНИЕ КРЕПОСТИ
Выслушав возвратившегося от Костюшко начальника штаба, Матвей Иванович сказал:
— Помнится, в позапрошлом году в местечке Мир, что под Гродно, казаки потрепали полки какого-то Груши. Уж не того ли, что ныне в крепости? Впрочем, это всё равно… Надо бы без промедления послать этому Груше требование, чтобы по-доброму сдал крепость. Не пожелает кончить дело миром, заставим силой, прольётся кровь. Напомни, Константин Павлович, об этом полковнику.
В артиллерийской роте нашёлся офицер, говоривший по-французски. Его, трубача и одного казака направили к крепости.
Приблизившись, трубач заиграл, а казак взмахнул белым полотенцем, насаженным на пику.
— Эй! Аль не слышите! Открывай ворота!
На крепостной стене появились люди, а потом распахнулись ворота.
— За мной! — скомандовал офицер.
Едва русские въехали в крепость, как их обезоружили и взяли под стражу, завязали глаза.
В комнате, куда ввели парламентёра, находилось несколько человек. Один сидел в кресле в дальнем углу.
— Я — комендант крепости Баньи, — представился высокий майор. — С чем пожаловали?
— Мне приказано передать вам требование русского командования о сдаче крепости, — ответил офицер.
— Требования? — с издёвкой переспросил Баньи. — Не требование, а просьбу. Пока вы можете просить, но не приказывать.
Он разорвал конверт и стал читать, хмуря брови. С раздражением произнёс:
— Прежде чем вы войдёте в крепость, рвы наполнятся вашими солдатами. После этого вам, возможно, удастся подойти к стенам, но не дальше. Смелость французских солдат и их упорство вам известны. Так и передайте начальнику, который направил вас сюда.
— А кто ваш начальник? — подал голос сидевший в кресле.
— Генерал Платов, — ответил офицер.
— Платов? Казачий начальник? Подайте мне, майор, сие послание.
Майор поспешно шагнул к креслу. Офицер-артиллерист понял, что это и есть сам начальник гарнизона полковник Груши.
— Так к крепости подошли одни казаки? Без пехоты? — усмехнулся француз. — Без неё вам крепость не одолеть.
— В отряде есть и пехота и артиллерия, — возразил офицер. Относительно пехоты он присочинил.
— Передайте вашему Платову, что его угроза гарнизон не пугает, а стены крепости надёжны. Передайте на словах, письменного ответа не будет…
Платов с явным неудовольствием выслушал вернувшегося офицера.
— Определённо, это тот самый Груша и есть. Придётся его снова потрясти, — сказал он. — Крепость штурмовать будем ночью. Нужно быстрей идти на Париж.
Матвей Иванович уже продумал план действий. Он обратился к Шпербергу:
— Главный удар нанесём по дальним воротам, по тем, что упоминал Костюшко. Вам с отрядом придётся их атаковать.