— Приказано ехать без промедления.
— Без промедления и поеду. — Кликнул адъютанта, Кирилла Грекова. — Отзывают в Главную квартиру. Приехал за мной Николай Николаевич. — Платов медленно прошёлся перед генералами, остановился. — С сей минуты в командование отрядом вступает генерал Кайсаров. Слышишь, Паисий! А первым помощником его и правой рукой остаётся по-прежнему полковник Шперберг. Вас, Константин Павлович, благодарю за помощь и всё доброе, что вершили при мне. Обещаю вам выхлопотать генеральский чин. Вы этого заслужили.
Он обнял напоследок Кайсарова, Грекова, Иловайского. Смахнул незаметно с глаз слезу.
— Вот, скажу я вам, и всё.
Запряжённая шестериком лошадей карета быстро катила по обсаженной деревьями дороге. Матвей Иванович уселся в угол и, закрыв глаза, отдался безрадостным мыслям. Вспомнился тихий Дон, и далёкое детство, и первые бои в Крыму и на Талалахе, и все прочие сражения… Сколько их было! Не перечесть…
И вот всему пришёл конец. «Жизнь прожита, — с горечью подумал Платов, — укатали сивку крутые горки…» А горки-то и в самом деле были крутые… Ох какие крутые!.. Да, всё в жизни имеет начало и конец. Кажется, подошёл и ему конец. Генерал без войска не генерал.
Он тяжело вздохнул, натянул на уши папаху и поплотнее запахнулся в дорожную доху.
8-го марта произошла битва при Арси. Она продолжалась весь день, а ночью Наполеон направил всю свою кавалерию против левого фланга армии Шварценберга, где находился отряд Кайсарова. Казаки расположились лагерем, спали, когда среди ночи послышалась стрельба. Неприятелю удалось опрокинуть охранение, ворваться в лагерь, захватить артиллерийскую батарею. Казаки отступили.
Узнав об этом, Платов пришёл в неистовство:
— Никогда ещё не было подобного! За всю службу не бегал я от неприятеля! Рано, рано списали меня! Был бы в отряде, не допустил такого позора!
Он написал Кайсарову полное гнева письмо, упрекал его, требовал, чтобы в дальнейшем искупил делами свой досадный промах и никогда бы не знал ретирад.
А утром следующего дня двигавшиеся на соединение с Наполеоном корпуса маршалов Мармона и Мортье столкнулись у деревни Сомса с казачьими частями Кайсарова. Находившийся поблизости генерал Раевский развернул свой гренадерский корпус в боевой порядок и решительно атаковал неприятеля.
Побоище было страшным. Двух французских дивизий не стало. Были разбиты корпуса Мармона и Мортье. Бросив семьдесят пять орудий, они спешно отступили к Парижу.
Платов наблюдал схватку. Он видел, как полк Иловайского бесстрашно врубился во вражское каре и сумел обратить драгун в бегство. Видел и другие полки из бывшего своего отряда. Они бились со свойственной казакам лихостью.
После сражения он поспешил к Кайсарову:
— Письмо моё получил?
— Так точно…
— Порви и забудь. За сегодняшнее дело большое казакам спасибо! — Сдёрнув папаху, атаман низко поклонился…
18 марта началось сражение за Париж. Планом предусматривалось овладение столицей с двух направлений: с севера — Силезской армией фельдмаршала Блюхера и с востока — Главной армией, которой командовал австриец Шварценберг.
На рассвете русская артиллерия нанесла удар по вражеским позициям на Бельвильских высотах, находящихся у восточной окраины Парижа. Вслед за тем перешёл в наступление находящийся в авангарде армии корпус Раевского.
На командный пункт на горе Шомон Матвей Иванович прибыл, когда корпус атаковал врага. Из затянутой дымкой дали доносился грохот сражения.
— Это же возмутительно! — неиствовствовал генерал Толь. — Назначить наступление и не подвести ко времени войска!
— О чём вы, Карл Фёдорович? — спросил его Платов.
— Нет армии ни Блюхера, ни Шварценберга! Блюхер донёс, что опаздывает на семь часов, а Шварценберг заявил, что подойдёт с войском не ранее полудня.
— Да как же можно такое!
— Это у нас нельзя, а у союзников можно. Мы не стали ждать. Ежели пушки заряжены, а шнуры натянуты, остаётся одно — стрелять! Вот мы, не ожидая их, и начали.
Знавший о плане сражения Шварценберг два дня назад послал к Блюхеру офицера. Путь предстоял неблизкий, и нужно было торопиться. Однако на переправе у реки майора задержали. Комендант накричал и сказал, что пропустит лишь после того, как пройдёт дивизия.
— Ну чёрт с тобой! — выругался австрийский майор и направился в придорожную гостиницу.
Он не спал вторую ночь, и усталость свалила его. Проснулся, когда в окно заглянуло солнце, в штаб Силезской армии прибыл только к вечеру.
Прочитав распоряжение Шварценберга, начальник штаба Гнейзенау бросился к карте, измерил расстояние до столицы.
— Скачите назад, майор, и передайте, что у армии нет крыльев. Она прибудет с опозданием на семь часов!
По непонятным причинам запаздывали войска и Шварценберга.
Против корпуса Раевского и гвардейцев Ермолова оборонялись войска французского маршала Мармона. Они заняли подготовленный рубеж, сосредоточили артиллерию и, отбив первую атаку русских, нанесли им немалые потери. Туда на усиление наступающих бросился с гвардией генерал Ермолов.
Ударила дивизия Паскевича, подоспела дивизия Чеглакова. Но засевшие на высоте французы дрались с упорством. Накануне им прочитали письмо Наполеона, который обещал прийти на помощь столичному гарнизону, требовал держаться любой ценой.
Генерал Раевский, сосредоточив огонь артиллерии по высоте, предпринял обходный манёвр. После второй атаки высота пала. Противник начал отход. В преследование бросилась бригада генерала Княжина. На плечах отступающих гренадеры ворвались в деревню Маниль-Монтан.
Бой шёл уже в предместье столицы, когда наконец прибыл австрийский корпус генерала Гиулая.
— Они знали, когда прийти, чтобы войти в Париж первыми, — съязвил Толь.
— Раевский с Ермоловым и без союзников завершат дело, — сказал Барклай и распорядился держать австрийцев в резерве.
А в полдень к северной окраине города подошли и передовые соединения Силезской армии. Это были русские корпуса генералов Радзевича и Капцевича. Они с ходу атаковали позиции на Монмартрской высоте, где оборонялся корпус маршала Мортье и дивизия Мишеля; Обойдя неприятельский фланг, 13-й и 14-й егерские полки графа Воронцова бросились в штыковую атаку. Не выдержав удара, неприятель отступил, оставив в деревне Вилет всю находившуюся артиллерию.
В образовавшиеся бреши устремились конные лавы. В числе передовых были казаки генерала Иловайского. Обойдя с фланга отступающих, они крушили в панике бегущих солдат и офицеров маршала Мортье.
— Мортье… Мортье… — силился вспомнить Матвей Иванович, когда услышал это имя. — Уж не тот ли это, что был в Москве?..
— Да-да, тот самый, — подсказал генерал Толь.
В октябре 1812 года Молодая гвардия, которой командовал Мортье, уходила из Москвы последней. По приказу Наполеона она должна была взорвать Кремль, разрушить стены. Ворвавшиеся казаки Иловайского, а вслед за ними другие кавалерийские части помешали сотворить чёрное дело. Французы Мортье вынуждены были бежать вдогонку отступившей к Малоярославцу «великой армии».
И вот теперь, спустя полтора года, казачий полк Иловайского бил войска Мортье в Париже.
В пять часов вечера к командному пункту, где находился со своей свитой Александр, прискакал французский офицер. В руках сопровождавшего его трубача — белое полотнище.
— Вот и парламентёр. Сражение выиграно, — сказал Толь Платову.
Твердо ступая, офицер-парламентёр приблизился к Барклаю, отдал честь:
— Генерал, я выполняю поручение маршала Мармона. Он просит прекратить сражение, готов принять условия перемирия.
Поутру 19 марта союзные войска вступили в Париж. Шествие открыл лейб-гвардии казачий полк генерала Орлова-Денисова. За ночь донцы вычистили коней, амуницию, и гвардейцы имели грозный и вместе с тем привлекательный вид.
После донцов проследовала колонна генералитета, в которой находился и Платов. Он ехал рядом с Раевским. За генеральской колонной повзводно шла пехота и кавалерия, замыкали шествие артиллерийские батареи. Миновав предместье Сен-Мартень, войска вступили на внутренний бульвар столицы и по нему вышли к Королевской улице, на площадь Людовика, а затем на Елисейские поля.
Казачий полк Гордеева расположился на окраине столицы, в домах горожан…
На второй день казак Прохор Кутнев отпросился у хорунжего в город, купить дратву: в сотне он числился чеботарём.
— Иди, да не задерживайся, — предупредил хорунжий.
В городе творилось невообразимое. Люди заполнили улицы, скверы, площади. На стенах домов расклеены прокламации: «Жители Парижа! Правители наши были бы изменниками противу вас и Отечества, если бы по низшим уважениям личности заставили долее молчать глас совести. Она же громко вопиет, что всех злосчастий, вас удручающих, виной один человек…»
— Кто же? — вопросили из толпы.
— Известное дело кто: Наполеон!
— Не сметь упрекать императора! Он — великий из великих!
— То-то великий, что принёс нам столько горя!
— Будь проклят твой великий! Мой муж не вернулся из России!
— У меня погиб в Италии брат!
Особенно многолюдно было вблизи тех мест, где расположились на постой войска. Предприимчивые торгаши развернули бойкую торговлю, сбывая втридорога несведующим в коммерческих делах солдатам сомнительного качества товары и различные безделушки.
Прохор ловил на себе любопытные взгляды, кивки и весело отвечал.
На дверях многих закусочных висели картонки с выведенным непонятным для русских словом бистро. Прохор зашёл в одно.
— О-о, бистро, бистро! — засуетился хозяин и поставил перед ним стакан вина и какую-то закуску.
— И себе! — Гость ткнул пальцем в грудь хозяина.
— О-о! Да-да! — ответил тот.
Они выпили густое, кофейного цвета вино.
— Хорошо! — подмигнул казак.
— О-о, хо-ро-шо, — с трудом выговорил француз. Прохор пошёл дальше, вышел на городскую площадь, где за сквером возвышался кафедральный собор. Неожиданно пред ним вырос монах, осенил Прохора крестом и заговорил. Прохор слушал непонятную речь, улыбался. Вокруг образовалась толпа. Какой-то бородач тыкал пальцем в грудь Прохора, что-то спрашивал.