Прибыло высочайшее повеление, Платов удостаивался искомого чина. К этому времени ему исполнилось восемнадцать лет.
У Егорлыка
В 1772 году русские войска Второй армии овладели важнейшими пунктами Крыма: Арабатом, Керчью, Ени-кале, Балаклавой, Корфу, а также Таманью. Девяностотысячная армия турецкого ставленника Селим-Гирея была разбита и рассеяна. Сам Селим позорно бежал в Константинополь.
Война в Крыму закончилась, и в ноябре был заключен с новым крымским ханом Саиб-Гиреем договор, по которому Крым получил независимость и переходил под покровительство России.
За столь блистательный успех императрица наградила князя Долгорукова орденом святого Георгия и титулом «Крымский». Однако этого князю показалось мало, и, обиженный, что не удостоился чина фельдмаршала, он вышел в отставку.
К этому времени Платов командовал казачьим полком и слыл отважным начальником. С небольшой группой казаков, в числе которых был и Фрол Авдотьев, он отбыл на родной Дон принимать новый полк. Вскоре шесть казачьих полков были отправлены в Кубанский корпус.
К досаде Матвея, его полк направили не на боевую линию, а в Ейское укрепление. Оно было не только крепостью на Азовском море, но и базой снабжения Кубанского корпуса.
Дважды заявлял он коменданту, полковнику Стремоухову, чтоб его послали в дело, но тот оставался непреклонным:
— Будет распоряжение — пошлю. А ныне терпи да следи, чтоб казаки службу гарнизонную справно несли.
В начале весны к крепости подошли фелюги с провиантом, амуницией, порохом и прочим необходимым для войска. Все это предстояло переправить обозом в боевую линию.
— Вот и подошел твой черед, Платов, — объявил Стремоухов. — Твой полк да еще Степана Ларионова будут охранять обоз.
— Два полка на охрану? — удивился командир.
— Кош-то[2] большой: почти тысяча подвод. Да и много важного везут. А на дорогах неспокойно. Потому и даю еще пушку. А главным назначаю Ларионова. Он постарше тебя и поболее служит.
Матвея это не задело. Ларионова он знал и уважал, как смелого и рассудительного начальника. К тому же тот успел уже здесь, на Кубани, отличиться в бою, разгромив большой турецкий отряд.
Путь до Кубани немалый и небезопасный. На дорогах рыскали многочисленные отряды крымского хана Давлет-Гирея. Минувшей осенью, собрав воедино кубанские и горские отряды, хан намеревался вторгнуться на донские земли. Однако, считая, что для этого своих сил недостаточно, он призвал в поддержку своего брата Шаббас-Гирея. Тот, возглавив турецкие отряды, поспешил на помощь.
Но замыслу турок тогда не суждено было сбыться. Гусарский полк Бухвостова и донской Степана Ларионова, того самого, с которым предстояло теперь Матвею сопровождать обоз, в верховьях реки Ей столкнулись с неприятелем и, смело вступив в схватку, разбили его наголову. Остатки позорно бежали, рассеявшись по степи.
И вот ранним свежим утром обоз тронулся в путь. Полк Ларионова впереди: он знает дорогу и по долгу, как старший, в голове. Платовский полк охраняет вторую половину длиннющего обоза. Казаки едут верхом по обе его стороны небольшими группами. Вдали справа и слева маячат дозорные.
К вечеру третьего дня достигли речки Калалах, впадающей в Егорлык. Река сама по себе тихая, спокойная, как большинство степных рек. Летом, пересыхая, напоминает ручей. Однако сейчас, после паводка, она разлилась, мутные воды бурлили.
Повозки обоза уже сосредоточились на широком лугу, и ездовые выпрягали лошадей, поспешая дотемна их напоить и задать корма. Ларионов и Платов согласовали места, где расположить повозки, а где казаков, куда выслать на ночь охрану и когда на завтра выступать в путь.
Ночь накатилась неожиданно быстро, и стало так темно, как бывает на юге. Пылали костры, слышались людские голоса, конский хруст да похрапывание. Потом стало стихать, костры никли — лагерь погрузился в покой.
Матвею не спалось. Что-то тревожило, не давало сомкнуть глаз. Чертыхнувшись, он натянул сапоги, вышел из шатра.
— Матвей Иваныч, слышь-ка, — узнал он голос Авдотьева.
Фрол произнес это таким тоном, будто перед ним стоял не полковник, а его ровня.
— Не серчай, что называю так, — это из уважения. Что не спишь?
— Не знаю. Нейдет сон.
— И мне тоже.
— Неспокойно вот здесь, — Матвей ткнул себя в грудь. — И ночь будто бы мягкая да теплая, а на душе скребет.
— У меня тоже недобро в мыслях. И думаю не зря. Прислушайся-ка!..
Платов затаился: почувствовал, как на лицо пахнуло легкое, едва уловимое дыхание сыроватого ветерка.
— Да нет, не так! — коснулся плеча казак. — Ты приляг да прислонись к землице. Вот так-то.
Фрол проворно лет и припал к земле ухом. Матвей последовал примеру. Щеку кольнула былинка, защекотало в ухе.
— Ну? Слышишь? — с тревогой в голосе спросил Фрол.
— Ничего не слышу.
— А ты затаись… Затаись…
Матвей плотней прижал ухо к земле, затих и вдруг различил едва слышимый далекий гул да редкие всплески птичьих криков. Почудилось, что ли…
— Ну, что слышишь?
— Гул какой-то, да еще вроде птицы горланят…
— Вот-вот! А разве птица ночью кричит?
— Да вроде бы нет…
— Правильно! Ночью она спит. Сидит себе смирно.
А выходит вот что: недалеко остановился неприятель. Разложил огни и побеспокоил птицу. А коль крик большой, стало быть, много и огней. Значит, множество и басурманов. Скумекал?
— Ну уж, — усомнился Платов.
— Верь мне, Иваныч! Уж коли я говорю, то без ошибки. Прикажи разведать: непременно будет так, как я тебе сказывал.
Фрол говорил с такой убежденностью, что командир не посмел возразить.
— Сейчас пошлю… Вызови-ка есаула с первой сотни.
— Не надо тревожить людей. Поручи дело мне. Я со своими казаками разузнаю.
— Ладно. Давай, действуй!
Вскоре трое казаков верхом поехали от реки в сторону, откуда неслись тревожные крики птиц.
В ожидании их возвращения Матвей не сомкнул глаз. Хотел сообщить о своем подозрении полковнику Ларионову, да воздержался: а вдруг все напрасно…
Вернулся Авдотьев за полуночь, встревоженный и разгоряченный.
— Так и есть, господин полковник. За увалами — костры по всей степи.
— Может, наши?
— Какой там! Одного схватили, приволокли.
— Есть пленный? — оживился Платов. — Давай его сюда! И драгомана[3] немедленно! Скачите к Ларионову: доложите, что схватили нехристя.
Полковник Ларионов явился сам.
— Что случилось? Где пленный?
Турок — молодой, с запавшими и злыми глазами — заговорил лишь под угрозой плети. На вопрос — большое ли собрано турецкое войско, коротко ответил:
— Двадцать тысяч.
— Сколько? — Ларионов даже привстал.
— Двадцать тысяч, — хмуро повторил тот.
— Кто же возглавляет их? Кто главный?
— Сам хан. Давлет-Гирей.
Из дальнейших пояснений стало ясно, что турки, кубанские татары и горские племена объединились и сейчас расположились неподалеку от дороги, ожидают, когда появятся русские, чтобы напасть.
— Уберите турка! — распорядился Ларионов. — Что, Платов, предлагаешь?
— Нужно драться. Соорудим у реки вагенбург, и пусть попробуют нас взять!
Вагенбургом называлось сооружение из повозок, за которыми укрывались обороняющиеся. Внутрь образованного из повозок и грузов кольца загоняли лошадей.
— Может, выждать? Авось, обойдется! — раздумывал Ларионов.
— А если не обойдется? Уж если мы их увидели, то обнаружат и они нас.
Обстановка складывалась явно не в пользу казаков. Разве могли долго противостоять полторы тысячи людей полчищу ожесточенного неприятеля?
— Согласен, — не стал возражать Ларионов. — Поднимай, Платов, всех и сооружай вагенбург. Да чтоб не очень шумели. А я займусь охранением: пикеты вышлю вперед да в цепь казаков расположу.
До ближайшей станицы, где имелся русский гарнизон, сорок верст. Туда собирались добраться к вечеру. Следовательно, весь день там не всполошатся, будут спокойно их ждать.
— Хорошо б, если Бухвостов выслал навстречу нам партию, — высказался Ларионов. Бухвостов командовал гусарским полком.
— Самим надо посылать верховых.
— Так-то так, но тут столько неприятеля, что и Бухвостов не поможет.
— Может, еще кто с ним подойдет, — не сдавался Матвей.
В противоположность Ларионову он оставался спокойным. Мозг работал четко, ясно, быстро, словно и опасности никакой не было.
Пока они обсуждали план действия, ночь пошла на убыль, на востоке забрезжила заря.
Сооружение вагенбурга на лугу, неподалеку от речки, шло полным ходом. Казалось бы, ничего сложного в том деле не было, но неопытные ездовые, напуганные близкой опасностью, суетились, шумели, внося бестолковость. Матвей тоже кричал, матерился, огрел кого-то плетью.
— Ты что ж, не видишь, как ставишь телегу? Задом наперед! Жить хочешь, так думай головой, а не задницей!
— Так ить, где турок-то?
— Разворачивай немедля, дурья башка!
После немалых усилий вагенбург, наконец, соорудили. Ларионов выслал вперед пикеты, а за ними, поближе к вагенбургу, расположил казаков с мушкетами. И конные сотни укрыл для атаки в лощинах. Сам выехал на возвышенность с тремя казаками.
— Скачите по этой дороге, а собьетесь — держитесь на полуденное солнышко, — напутствовал он их. — В той стороне станица. Доскачете, передайте главному, что так, мол, и так: с турками сам Давлет-Гирей и силы их большие. Немедля нужна помощь, иначе не сдюжим…
Трое верховых миновали ближний увал, скрылись за ним, а когда стали подниматься к гребню дальней возвышенности, перед ними выросли неприятельские всадники. Они разом бросились на казаков. А потом из-за гребня показалось столько верховых, что Ларионов понял, что пленный турок нисколько не преувеличивал. С досады до крови куснул губу. Теперь на скорую помощь рассчитывать не приходилось.
Выставленные пикеты турки сняли. Залегшие с мушкетами казаки открыли по неприятелю огонь. Поближе подкатили и единственную пушку.