– Откройте дверь!
Ответа нет…
– Сломать!
Четверо здоровенных стрелков вместе с прапорщиком кинулись вперед. Дверь слетела с петель. Вся компания покатилась вниз по небольшой лестнице. Покатился с ними вместе и штатский. Прапорщик страшно разбил себе колено, но все же вскочил и ухватил своими железными руками штатского. Тот стал вырываться. Прапорщик дал ему по уху, после чего штатский сейчас же скатился на пол. Не было еще ни одного человека, который устоял бы на ногах после удара прапорщика.
Но штатский опять быстро вскочил и бросился во внутренние комнаты. Прапорщик за ним. Настиг он штатского уже около самого ящика с бомбами и здесь дал ему вторую оплеуху. Террорист снова упал. В это время на него насели стрелки. Когда террориста и стриженую девицу, его сожительницу, вывели на улицу и окружили конвоем, явились жандармы.
– Почему начали обыск без меня? – строго обратился жандармский офицер к ротному командиру.
Тот рассказал, как было дело и пригласил его полюбоваться на ящик с бомбами. Жандарм опешил. Его удивление и почтение совсем возросли, когда террорист стал ругаться и вопить на прапорщика:
– Если бы не эта рябая рожа, я бы вас, опричников, в куски разнес бы бомбами!
Террориста, кажется, расстреляли по приговору военно-полевого суда, женщину отправили в тюрьму, а прапорщика представили к Владимиру IV-й степени.
Во второй раз стрелки производили совместный обыск с пластунами и казаками; окружили целый квартал и искали оружия. К группе офицеров подошло несколько человек штатских, из мирных обывателей Баку.
– Господа офицеры, – обратились они, – здесь скрывается террорист, который убил уже много народа, и ваших, и наших. Вид его такой-то, фамилия такая-то. Живет он в квартире такой-то. Он самый страшный разбойник, и, если вы его не расстреляете, он расправится с нами… Нам все равно выхода нет иного, как выдать вам его тайно.
– Вы должны, господа, показать на него на суде, – сказал жандармский офицер.
– Нет, на суде мы ничего не покажем. У него есть сообщники, которые нам тогда страшно отомстят.
– А де вин, сукин сын? – спросил старый есаул, командир пластунской сотни. – Хлопцы! – обратился он к своим пластунам: – идить с этими людьми, та привидить мини того подлюгу.
Через полчаса подлюга стоял перед офицерами.
– Вин?! – грозно спросил есаул штатских.
– Он самый… – отвечали перепуганные обыватели.
– Эй! Завалюга! Веди ось сего подлюгу до тюрьмы, та дивись, шоб вин по дорози не вмер… Чуешь ты?!
– Слухаю, ваше бродь! – отвечал официально Завалюга, вытянувшись и взяв ружье по-уставному. – Чую! – добавил пластун по-своему.
Шестеро пластунов с Завалюгой во главе повели арестованного в тюрьму. Через десять минут послышались выстрелы, а еще через четверть часа явился и Завалюга.
– Что такое? – тревожно спросил жандарм. – В чем дело?.. Кто стрелял?..
– Мы стреляли, ваше бродь, – отвечал спокойно Завалюга, вытянувшись перед ротмистром. – Вин побиг, а мы его вбили. Шибко побиг, не могли поймати.
– Я тебя под суд отдам! – завопил ротмистр. – Есаул! Это что такое?! Что это за урядник?!
– Добрый урядник! – невозмутимо отвечал есаул. – От его ни один подлюга не вбежит.
– А вот же побежал!.. – кипятился жандармский офицер. – Не досмотрели, разини! Выпустили!..
– Ни, не выпустили, а вбили! – хладнокровно поправил есаул.
– Это бабы, а не солдаты! – разъярился ротмистр.
– Оце, господин ротмистр, не бабы и не солдаты, а пластуны Его Императорского Величества и знают, как нужно вирно служить Царю. А на вас я подам рапорт, что вы осмелились нас, пластунов, бабами обозвать… И не желаю быть у вас под начальством, та, думаю, и другие не захотят… Пластуны! В ружье! На плечо… Шагом… марррш!
Казаки посмотрели и тоже скомандовали собирать своих. Стрелки тоже. Жандарм понял ошибку и совсем растерялся.
– Что это, господа?.. Бунт?! – закричал он.
– Нет, не бунт, – получил он достойный ответ. – Вы оскорбили солдат Его Величества, и мы уходим.
– Прошу прощения! – закричал ротмистр. – Я извинюсь перед пластунами. – Бегом бросился он догонять пластунов и попросил извинения у седого есаула. Пластуны вернулись. Теперь уже не войска, а жандарм перед ними вертелся.
Скомпановались твердо наши войсковые части и тушили революционный пожар твердой и верной России рукой. Фразу: «веди, да смотри, чтобы по дороге не умер», – переняли все и пользовались ею для уничтожения той революционной мрази, против которой не было открытых улик, а лишь боязливые указания напуганного террористами и разбойниками населения. Дошло до крайности. Привозят на извозчике труп арестованного террориста, отправленного с таким напутствием.
– Что такое? – стереотипный вопрос.
– Бежал и убили! – стереотипный же ответ, а на бежавшем семь штыковых ран.
– Да ведь это же безобразие! – говорили некоторые. – Ведь вы, господа, творите беззаконие!
– Можно, конечно, объяснять и так, – давали ответ строевые офицеры, чьими усилиями и верностью спаслась Россия от первой революции. – Так говорили и жители Баку… Но самое странное здесь то, что с глазу на глаз те же жители радовались, когда мы таким образом освобождали их от убийц и насильников. А за глазами говорили другое и обвиняли нас же. Дело не в нас, а в судах. Суды освобождали эту сволочь, если нет прямых улик.
Весь город Баку знал, что армянин такой-то – террорист, убийца и грабитель. Знала это и полиция, и жандармы. А прямых улик не достать, – все боятся его мести. Когда мы не довели этого типа до тюрьмы после вторичного ареста, к нам жители приходили с благодарностью. – Спасибо, избавили от сумасшедшего, – говорили они. – Страшный человек! Его давно убить следовало, а суды все выпускали на свободу за недостатком свидетелей… А попробуй на него посвидетельствовать, и в ту же ночь убьют.
Так вот видите, мы не безобразничали и не беззаконничали, а исправляли ошибки судов, да полицейских властей, которые придерживались правил слепой Фемиды, предпочитая губить сотни невинных, чем подвесить одного негодяя.
Солдаты наши сами отлично понимали, что делают. Они неведомыми путями узнавали, кто что из себя представляет. Они сами говорили нам, что такого-то нужно не довести до тюрьмы. На него есть указания жителей, и точные, справедливые.
И разве мы не правы оказались?! Полиция ничего не могла поделать в Баку, а мы все усмирили; убрали главарей, и тихо стало…
Все это нам рассказывал офицер 4-го Кавказского стрелкового полка в первый же день, как мы снова очутились у бабушки. Янкевский нанял большую квартиру около самых казарм, надеясь, что мы опять будем жить у него. Вся милая семья очень огорчилась, узнав, что я на днях уезжаю в кадетский корпус, а Молчанов и Кононов вытянули жребий на перевод в Сибирь, в шестой Восточно-Сибпрский саперный батальон, стоявший в Березово.
– Жаль, – говорили все наши, – батальон теряет трех монархистов. Это уже много.
– Ничего, на наше место приехали из электротехнической школы два крепких офицера, Федотьев и Зенилов.
– Ну, это, пожалуй, и не чистой воды монархисты, – покачала головой бабушка, – я знаю их. Зенилов еще куда ни шло, ну а Федотьев, тот парень хитрый и знает, как себя и где держать нужно. Он, можно сказать, немного из либералов… Ну. довольно болтать! Пойдем-ка лучше в новый сад играть в лото. Мы без вас тут совсем закисли, хотим проветриться.
Всей компанией мы отправились в сад. Заняли два столика и стали играть.
– Барабанни лалки! – кричал армянин, показывая публике одиннадцать. – Туда и сюда! – когда вынимал 69. И все были довольны, все смеялись кавказским остротам.
Рядом со мною сидел Молчанов. Я уже не видал его недели три, так как он получил отпуск еще в лагерях, чтобы обмундироваться для Сибири. Он был теперь мрачен, пил много вина и не играл. Вдруг бабушка подтолкнула меня. Я посмотрел на нее, а она указала глазами на Молчанова. Смотрю, – он вытащил револьвер и что-то вертит его.
– Слушай, Викторин, – сказал я ему, – пойдем-ка пройтись.
Он немедленно встал, и мы вышли из сада. На улице было много народа.
– Что с тобой? Чего это ты машиной вздумал играть?
– Хочу кончить глупую комедию, – нервно проговорил Молчанов.
– Да какую комедию?!
– С жизнью хочу покончить. Не желаю ехать в Сибирь! Что мне там делать?! – Он, видимо, сильно опьянел. Я быстро засунул руку в его карман и схватил револьвер. Он стал сопротивляться.
– Не скандаль, дружище, – уговаривал я. – Револьвер все равно не отпущу, а возьму с собой. Если начнешь скандалить, – я и при публике не постесняюсь его у тебя отобрать.
– Бери, черт с тобой, – промычал он. Я взял револьвер и преспокойно вернулся в сад, а мой приятель пошел домой. Я не боялся за него, он не был пьян до потери сознания, а просто немного развезло. В саду бабушка накинулась на меня, зачем я оставил его одного.
– Да я отобрал револьвер, вот он.
– Ах, эта молодежь. Прости, Господи… – заохала бабушка. – На них все эти войны и революции так влияют, что все нервы в тряпки обращаются… А тут еще эта дурь в голову влезла…
– Какая дурь?! Не хочет в Сибирь ехать?.. Он уже сказал мне это.
– А, небось, не сказал – почему?
– Нет…
– Он, видите ли, вперился по уши в Антонинку, так втюрился, что не мог сдержаться, чтоб не сказать мне. Он хочет просить Анатолия дать ей развод и жениться на ней. Она ему запретила даже думать об этом, а сама жалеет мальчика.
– Ну, вы бы его высадили из дома, а то близко жить около предмета страсти не годится, – посоветовал я. – Он парень нервный и может делов натворить.
– И я уже так думаю, да я взяла с него слово, что он ничего не сделает. Упаси Боже, – узнает Толя, и будет драма. Толя Нинку без ума любит, да еще больной, тоже нервный. Вот, Господи, жизнь-то какая пошла… – И старуха всплакнула. – Переехали бы вы к нам и жили бы с ним вместе, – все я бы меньше боялась.
– Нет, мое дело конченное. Я на днях уезжаю, не стоит и начинать.