Видно, лежал, гнил самурай под завалом целых шестнадцать лет, а потом, когда пошли дожди — в нынешнем году они шли особенно сильно, — вода и вымыла его.
Так что подданным божественного микадо — впрочем, сами японцы зовут своего императора не микадо, а тинно, — надо о своих солдатах заботиться, хоронить их, а о чужих позаботятся чужие... другие, в общем, люди. О русских, например, — атаман Семенов.
Один «Паккард» Семенов велел загнать в ангар, смазать у машины все блестящие части, чтобы не поржавели, и держать пока там.
— Позже мы его во Владивосток переправим, — сказал он, — автомобиль нам там послужит, — лицо его неожиданно обрело мечтательное выражение; присутствовавшие Штабные чины, заметив это, невольно переглянулись, — Очень неплохо послужит...
Второй лимузин Семенов велел утром подать к подъезду особняка, который он арендовал: пусть японцы видят, что русские генералы не в дырявых телегах, задевая о колеса заскорузлыми лаптями, ездят, а в настоящих «Паккардах».
Конечно, было бы удобнее сразу оба автомобиля отправить во Владивосток, раз уж выдается такая оказия — ведь Семенов все равно намерен туда переместиться, — но... такая дорогая штука, как «Паккард», запросто могут прилипнуть к чужим рукам. Ищи их потом, свищи...
Таскин внимательно оглядел автомобили, простучал пальцем лакированные крылья, будто спину человека, чье драгоценное здоровье внушало опасение — вдруг закашляет, зачуфыркает что-нибудь в организме? — ничего худого не нашел и одобрительно кивнул:
— Шик-модерн!
— Что из Владивостока? — спросил Семенов — ему было неприятно, как Таскин обследовал «Паккард». — Есть новости?
— Есть!
— А чего не докладываешь?
— Не успел еще, Григорий Михайлович. — На лбу Таскина в виноватую лесенку собрались морщины.
— Что-то уж очень быстро пакет пришел, — Семенов подозрительно сощурился, — нет ли в этом подвоха?
— Нет, — твердо ответил Таскин.
Ответ действительно пришел быстро, но это не насторожило Таскина: случилась оказия, и курьер ею воспользовался; вернулся из Владивостока с литерным почтовым поездом, на который его посадил знакомый диспетчер — тоже, кстати, семеновский агент.
Бывший штабс-капитан Писарев сообщал, что видится с братьями Меркуловыми регулярно, в преданности их атаману Семенову не сомневается — уверен стопроцентно, и что ситуация уже почти созрела, и если атаману захочется «проткнуть нарыв», то он может сделать это хоть сегодня... Готов ли только к этому господин Семенов?
— Я к этому всегда готов» — сказал атаман, специально усилив голосом слово «этому».
И все-таки что-то сидело в атамане, что-то мешало ему свободно дышать, что-то угнетало, он никак не мог понять, что это.
Семенов расстегнул крючки на воротнике — он начал душить его.
— Деталей никаких штабс-капитан не сообщил?
— Нет. Все изложено в общих чертах.
Атаман, освобождая шею, повел головой из стороны в сторону.
— Григорий Михайлович, есть предложение прокатиться на «Паккарде» по Порт-Артуру не завтра, а сегодня, — ласковым голосом предложил Таскин.
— Зачем? — спросил Семенов, и по оттаявшему тону его было понятно, что Таскин угодил в точку.
— Город осмотреть, старые русские укрепления... Если откопать наши засыпанные траншеи, хороший музей может получиться.
Глаза у Семенова приняли металлический оттенок.
— Все это я уже видел, — чеканя слова, произнес он, — больше смотреть не хочу.
Упустил из виду Таскин, совсем упустил, что стоит Семенову появиться на старых русских позициях, как японцы — полновластные хозяева Порт-Артура — это мигом заметят, защебечут про себя презрительно, что сколько этого русского волка хлебом и мясом ни корми — все равно в лес смотреть будет.
— Тут, говорят, есть даже остатки батареи, которой в начале девятьсот пятого года командовал сам Колчак, — сказал Таскин.
— А на Колчака я тем более плевать хотел!
Таскин хлопнул руками по бокам:
— Ну тогда просто прокатимся, Григорий Михайлович!
Шофер Евстигнеев уселся за руль, рядом — его однофамилец — осанистый, очень похожий на памятник хорунжий — личный адъютант атамана. Семенов с Таскиным располагались сзади, и «Паккард» мягко тронулся с места.
Старик хитрил, и тигр хитрил, оба были опытными хитрецами и еще более опытными таежниками, места здешние знали как собственное дыхание и пытались подкараулить друг друга, а подкараулив, — завалить. Дед лишь удрученно крутил головой:
— Вот, гада, какая умная! Ну, погоди, погоди, я тебя все-таки перехитрю.
Он сел на лошадь и отправился на место, где имелись соленые гольцы. На солонцы эти любили выходить изюбры, олени, козы. Без приманки тигра не убить, надо было добыть приманку.
Часа через полтора к соленому гольцу прискакало с полдесятка коз — шустрых, изящных, тонконогих. Козы замерли, слушая пространство.
Старик взял на мушку вожака, но стрелять не стал — жалко сделалось, без вожака стадо может пропасть, — перевел ствол па молодого грудастого козелка, в картинной позе застывшего на выступе, и нажал на курок.
Винтовка больно лягнула деда в плечо, выстрел был сухой и негромкий, без эха, он увяз в воздухе, козелок взвился вверх, запрокинул голову назад так резко, что рогами воткнулся себе в спину, и рухнул в сугроб, сгребенный ветром у подножия выступа. Старик поспешно передернул затвор и, прежде чем стадо исчезло, успел выстрелить еще раз — срезал старую, с седой мордой матку.
Все, больше ему не надо. Матку он разделает и предложит в качестве прощального обеда полосатому бандиту-тигру — мясо у матки все равно жесткое, а молодого мускулистого козелка положит на стол мужикам.
До своей заимки он добрался глубокой ночью. Казаки уже спали. Утром дед спросил у Вырлана:
— Скажи-ка, пожалуйста, ваше благородие, кто у тебя будет самый лучший стрелок?
Прапорщик оглядел казаков.
— Судя по количеству орденов — Белов.
Старик сказал Белову:
— После обеда собирайся... На тигру засаду делать будем.
— Приваду в сенцах я уже видел, — сказал Белов.
— А ты, — сказал старик Клане, — свари из свежанины казакам хороший шулюм. Козелок вчера подвернулся — самый раз для шулюма.
Кланя бросила на прапорщика стремительный взгляд и, кокетливо приподняв одно плечо, потерлась о него щекой. Дед едва не крякнул — так изящно у Кланьки это получилось.
— С травами, с корешками, Клань, — добавил старик, — как ты умеешь. Чтобы шулюм получился нашенский, фамильный. А?
После обеда он перебросил тушу матки на санки, впрягся в них и поволок вместе с Беловым в недалекое, дышащее холодом ущелье.
Атаман вызвал к себе Таскина.
— Переворот во Владивостоке совершим в мае, — сказал он, — точную дату определим позже. Единственное что — в это дело надо включить части, которые находятся на станции Гродеково.
— Мудрое это решение — подтянуть части генерала Савельева к Владивостоку. Главное, чтобы братья Меркуловы не дрогнули.
— Ты все еще продолжаешь сомневаться в Меркуловых?
— Разговор об этом у нас уже был. — Голос Таскина приобрел жесткий оттенок.
— Не веришь, значит... — укоризненно проговорил Семенов, нервно дернул плечом — ему не нравилось, когда кто-то с ним не соглашался.
— Офицера к Савельеву я отправлю сегодня же, — переводя разговор в другое русло, сказал Таскин.
— Желательно, чтобы это был кто-то из штаба, — атаман снова дернул плечом — неприятное ощущение не проходило, — из старших офицеров. Я сейчас дам такое распоряжение. А генералу Савельеву напишу личную записку.
— Неплохо бы его вообще вызвать сюда.
— Нельзя. Части не должны оставаться без командира.
Это было правильно: казаки в Гродеково должны были знать, кто ими командует — это раз, и два — по весне, как только станет тепло, предстоит подтянуть части генерала Савельева к Владивостоку.
Ободранную матку-козу положили на видное место, на самое видное: откуда ни глянь — видно красное мясное пятно. Веревкой прикрутили к старому пню.
— Вдруг тигр не найдет это мясо? — усомнился в успехе предприятия Белов. — Ветер подует в другую сторону и зверь мясо не учует?
— Найдет, еще как найдет, — уверенно ответил дед.
Они посидели немного под старым дубовым стволом, отдохнули, затем старик поднялся.
— На этом пока все. Поехали!
— Как поехали? А стрелять когда будем?
— Стрелять будем позже.
Через сутки на это место вернулись снова. Козьей туши не было.
Белов с досадою хлопнул себя по колену:
— Я же говорил, сидеть нужно было, ждать... Надо же — подлая котяра схавала все!
— Не схавала. Уволокла.
От веревки остался лишь развившийся лохмоток. Так сработать могла только кошка. Тигр.
— Порядок, — удовлетворенно произнес старик.
— Какой же это порядок, какой порядок? — разгоряченно проговорил Белов, глянул расстроенно на старика, но тот на суровый косой взгляд даже не обратил внимания, присел на корточки, крякнул, осматривая широкий след, оставленный козьей тушей — тигр пробороздил белое, задубевшее от мороза одеяло как плугом, — качнул головой восхищенно: ну и сила же у этой сволочи!
Белов присел рядом, тоже вгляделся в широкую борозду.
— Ну и где же мы будем искать наше мясо?
— Километрах в двух отсюда.
Казак не удержался, присвистнул.
— Так далеко? Утащила котяра мясо и не сожрала?
— Всякому мясу тигра дает возможность малость вылежаться, подвянуть и только потом ест.
Кошка действительно оттащила козью тушу на два километра, пристроила на хранение под плотным, со сбитой шапкой кустом, лапой подгребла немного снега и ушла в тайгу.
— Кого-нибудь из наших выслеживать отбыла, — мрачно произнес дед, — рассчитывает со всеми разделаться, как с Емельяном.
— А чего она, падла этакая, не осталась стеречь свою добычу? Придут волки, все сожрут.
— Не сожрут. Любой волк, любой медведь, любая росомаха обойдут тигровую схоронку стороной, побоятся тронуть...