Версты три шли полем. Яснее видны стали края неба, искромсанные верхушками леса. Далеко справа осталась река.
— Эх, вынесло нас на бугор, — приглушенно говорит кто-то сзади. — Осенью у воды завсегда теплее. Это что ж нам? Всю ночь иттить?
Медленно, шагом — не дай Бог пеших обогнать! — тянется через ночь огромная колонна. Еще один овраг, и, чуть поворотив, идут дальше. Лес уже и слева и справа. Ни звука постороннего, ни огонька. Лишь мерный топот, да пыль, раньше сносимая, полезла теперь в глаза и ноздри.
Через полчаса снова огни и — сквозь непродыханную пылюку — резкий запах близкой воды.
От головы колонны кто-то скачет. По древку пики — казак, скорее всего — вестовой.
— Слышь, станичник? Иде это мы пришли? Что за речка?
— Росинка, — роняет казак и, углядев командира сотни, передает приказ: — В деревню не спускаться. Идти верхом по-над рекой.
До полуночи шли над тихой речкой Росинкой.
— Чего это впереди?
— Вроде церква…
Засуетились, поскакали взад-вперед вдоль колонны посыльные. Ясно долетел недалекий петушиный крик.
— Тут, должно, и станем.
— А набег?
— Ку-уды… Такой махиной ночию в набег?… Теперь гляди, иде какой катух (хлев)…
— А в хату?..
— В хату постановят тех, кто станицы Казанской.
— Га-га-га! Через чего ж это?
— У них тут, в России, родня. — И передразнил: — На пече сидела собачкя, я её дрючкём, она хвост крючкём ды за речкю[146].
— Го-го-го-го!
— Ну, вы не дюже… ласкири!
— Р-разговорчики!
— Стромилово. Пришли.
Всю ночь простояли под деревней Стромилово. Офицеры грелись в избах. Дважды еще кричал невидимый во тьме петух.
— Вот поглядишь, кто-нить из наших его все одно закогтит.
Светало. Невыспавшиеся, продрогшие в одних кафтанах казаки вновь строились в поле за деревней.
— Теперя куды?
— Начальство знает…
— Вон наши из леса. Француза открывали.
— Гля, ведут одного.
— Скорей бы уж. В сражении согреемся.
Ветер утих. От реки полз по полю туман. В сером, пронизывающем воздух рассвете стали различимы красные мундиры соседнего полка. От церкви показалось начальство.
— Ну, проснулись… Сейчас пойдем.
— Это самый Орлов-Денисов и есть?
— Тю! Давя что ль не видал?
Орлов-Денисов, бригадные и полковые командиры съехались, переговорили. Чуя скорый поход, с переливом заржал чей-то конь.
— Чего ждут-то?
Орлов-Денисов, дав знак, вздыбил и рывком повернул к лесу коня.
— С Богом!
Балабин, перебивая:
— За мной, — и шибко — правее, наискосок.
Подрагивая на рыси, ряды разом двинулись через поле. Потекли над белым морем. Казалось, что туман скрадывает дробный стук тысяч копыт, гасит звуки.
— Придерживай, лес впереди. Шагом, и не растягиваться, — передал сотенным полковник.
Перешли на шаг. Тих и пуст был серебристо-серый лес, отделяющий их от неприятеля. За безмолвной стеной его еле слышно пели далекие трубы — во французском лагере играли побудку.
А немного погодя — бум! — и вдогонку — бум-бум!
— С пушки вдарили! Слышь, как гудет?
Бригадный Балабину досадливо:
— Припозднились мы…
— Успе-ем…
Отделились, забирая правее.
— Куда это мы?
— Гутарили, самого короля брать…
Вестовой догнал и завернул к главным силам.
Когда прошли лес, солнце уже показалось, но открывшийся за лесом луг был затенен и укрыт туманом, и лишь в дальнем конце его, куда добивали первые лучи, светло и радостно переливались краски осеннего утра.
В верстах трех с небольшим за речкой светилась белая стена каменной церкви, вокруг вились, мешаясь с туманом, дымки костров. Слева лениво громыхало. А совсем близко — в полуверсте, не больше — по лугу, утопая по стремена в тумане, укутанный в белые плащи легкой рысью шел на звуки выстрелов французский разъезд.
Орлов-Денисов и бригадный — полковник Греков 18-й — поравнялись с передовой цепью, остановившейся на опушке.
— Здесь?
— Здесь.
— Не поздно мы?
— Ничего.
Вразброс подошла передняя сотня Атаманского полка, донская гвардия. Служила здесь рядовыми и урядниками молодежь лучших донских родов. Потянул из ножен узкую и длинную шашку и крикнул им Орлов-Денисов:
— Ребята! Кто первый до табора[147], тому — офицерский чин! Вот он миг, ради которого жизнь живут! И до команды схватились (вскинулись, собрались) атаманцы и, как в старинной казачьей песне поется, — «закричали, загичали, на удар пошли…»
Обернулись французы на первый отчаянный крик, а по лугу туман, как во сне, и скользит над туманом лава. Впереди невероятно быстро на добром гнедом коне птицей летит молоденький, лет пятнадцати мальчишка (самый легкий, наверное), шашка на отлете, и конских ног в тумане не видно…
«Список полков донских казачьих урядников, отличившихся храбростью в сражении, бывшем 6-го числа октября против французских войск:
Кто именно: Атаманского полка урядники:
Попов
Петровский
Глушков
Никишин
Тарасов
Кисляков.
Лейб-гвардии казачьего полка: портупей юнкер Греков.
Черноморской сотни:
Перехрист.
Чем отличились:
В сражении бывшего сего октября 6-го числа противу французских войск, находясь всегда в охотниках[148] впереди, первые врубились в неприятельские колонны кавалерии, опрокинули и гнали до пехоты, прикрывавшей их батареи; когда же неприятель под прикрытием батарей построился и готовился атаковать, они, предупреждая его, презрев всю опасность и ужас смерти, не взирая ни на картечные, ни на ружейные залпы, бросились отчаянно на неприятеля, врубаясь в ряды, множество положили на месте, остальных в большом расстройстве обратили в бегство и гнали несколько верст, сильно поражая его, также несколько раз с неустрашимым мужеством били на неприятельские батареи, и везде, поражая своеручно неприятеля, храбростию своей служили примером для подчиненных своих и тем много способствовали к отнятию у неприятеля орудий и ящиков со снарядами, взятию пленных, сильному поражению оного.
К чему удостаиваются: следующие чины.
Подписал генерал-адъютант Орлов-Денисов».
Победа была полной, чуть не взяли самого Мюрата. Пехота опять не поспела, одни казаки дрались. Сын Платова с сотней атаманцев неприятельский лагерь насквозь проскакал и с другой стороны к своей пехоте вылетел, брат Степан Иванович две пушки захватил… Многие отличились: Лосев, Фомин, Бегидов; восемь сотников, одиннадцать хорунжих к наградам представили, урядников — к чинам офицерским. Начальство казачье награждали особо. Орлова-Денисова наградили Святым Георгием 3-й степени, а полковника Сысоева в генералы произвели.
Платов вместе с Кутузовым встречал подходившие с поля боя войска. Полулежали они на ковре, как усталые труженики.
Подошедшие с Дона полки, увидев брошенный неприятелем лагерь, где вперемешку валялись перины, подушки, вазы, оружие, иконы, шубы, ризы, самовары, увидев взятых французских лошадей, тощих и побитых, увидев и самих французов, мелких и голодных, удивлялись:
— Этих, что ли, бить-то? Этих мы и так заберем…
В русском лагере царило ликование. Все готовились наступать. Матвей Иванович потирал руки:
— Я вам так скажу, как пойдем вперед, сразу все к нам в друзья набиваться будут. А где же еще награды заработать, как не у нас, не в авангарде?
Ликование прервалось сообщением: Бонапарт вышел из разоренной Москвы и идет по Калужской дороге.
— Когда?..
— Еще 7-го…
— А нынче какое?..
Спохватились, забегали. Этак он в южные губернии вторгнется. Бросились наперехват.
Поскакал Платов по дождю с пятнадцатью полками. 12-го на рассвете вышли к городишку Малоярославец, перекрыли Калужскую дорогу. Только остановились, скачут от французской стороны свои ребята:
— Мы из Сысоева полка. Французы подходят…
Бой шел весь день. Егеря корпуса Дохтурова удерживали город, а итальянцы его штурмовали. День выдался погожий, и вид прекрасный. Казаки ушли левее и стояли там на дороге, наблюдая за переменчивым военным счастьем.
Подошел Кутузов с главными силами, недовольный. Опять сражение, опять риск. А рисковать он не любил, терпеть не мог. Сидел на скамеечке, что за ним специально кирасир возил, всё про Платова спрашивал, нет ли известий.
От Платова известий не было, зато Милорадович подошел. Кутузов его хвалил и орлом называл.
Французы и итальянцы Дохтурова вытеснили, город заняли. Кутузов заволновался, засобирался уходить. Платову приказ послал, чтобы немедленно на неприятеля налетел. Надо же силы его отвлечь, отступление прикрыть.
Послали казаков поглядеть. Те донесли, что кругом леса, овраги, дорога одна, на Бобровск, если ее перерезать, почешутся французы.
— Отдыхайте, ребята, — распорядился Платов. — До свету пойдем.
Рассчитал он, когда выйти, чтоб на рассвете налететь, где речку переходить. Многие из ополчения в первый раз на такое дело идут, и потому приказал строго-настрого Алексею Иловайскому, который должен был вести, чтоб тем же путем обратно и долго чтоб там не мотались, а он, Платов, с егерями и донской артиллерией их на переправе встретит и прикроет.
Алексей Иловайский, красавчик (не в Иловайских пошел, в материнскую родню), ночью повел казаков. На рассвете слышно стало стрельбу. Ждал Платов на крутом бережке с донской артиллерией, дождался — возвращаются, пушки отбитые тянут, от неприятельской конницы отмахиваются.
— Ну, молодцы, ребята!
Неприятеля егеря из кустов и батарейцы с горы огнем встретили, один полк уланский разогнался, на картечь нарвался… Одиннадцать пушек привезли трофейных, невредимых — и это с первого набега.
Удачный день выдался. Пришли известия от Георгия Иловайского, что у Медыни поляков разбил, одного генерала убил, одного в плен взял, и еще пушек пять штук захватил. Потом Дмитрий Кутейников, который до Бобровска добрался, донес, что тоже врага поразил.