– Вон как! Значит, он не сам по себе замыслил поднять Русь против бояр, а по наущению соловецких старцев! – воскликнул шёпотом кто-то из стрельцов.
– А ну уймись! – раздался начальственный голос. – Не то те веревки, что для воров припасены, как раз вам достанутся!
Угроза была нешуточной, и внизу все замолчали. Максим поднял голову и осмотрелся. Вокруг было темно, стрельцы спали, упругий ветерок и течение несли струг бесшумно и плавно. И видя вокруг покой и безмятежность, Максиму трудно было представить, что где-то внизу на Волге, возможно, уже начал полыхать мятеж, уничтожая вокруг всё живое и человеческое.
Согласившись выполнить поручение Твёрдышева, Максим и представить себе не мог, что послан в самую пучину бунта, а теперь он понял, что весть, которую он доставит Разину, может быть настолько важной и своевременной, что мятеж разгорится ещё пуще, как головня, на которую вдруг внезапно подул ветер. Подумав об этом, Максим спохватился и сунул руку за голенище сапога. Грамотка была цела, он достал её, оглядел и сунул обратно за голенище. «Как бы голову не потерять, – подумал Максим. – Если кто про неё прознает, то висеть мне на рели».
Всему, что он услышал про Разина, Максим поверил безоговорочно. Ясно, что атаман – не простой человек и ему помогают колдовские силы, в них Максим верил не менее, чем в существование Святой Троицы. К такому человеку трудно подойти, а ещё труднее остаться живу, не опалиться до смерти чарами, которые, подобно невидимому огню, отделяют его от всех смертных.
Лопатинские стрельцы шли в Астрахань с неохотой, там их ждали невыносимая северным жителям жара летом и пронизывающие леденящие ветры зимой, а также возможность погибнуть от моровой хвори, ведь всегда чума и холера наваливались на Русь с поволжского Низа. Позади уже остался Саратов, крохотная крепостница среди голых, обдутых степными ветрами холмов, впереди был Царицын, а вокруг простиралось только одно устрашающее взгляд безлюдье. Были пусты и безлесны берега реки, была пуста и сама Волга, после Саратова стрельцы не встретили ни одного струга, но полковник Лопатин чувствовал, что так продлится недолго, и за любым изгибом реки могла таиться смертельная опасность, имя которой было известно – Стенька Разин со своими воровскими людьми.
Уходя из Москвы, Лопатин и думать не мог, что попадёт в самое пекло разинского бунта, поначалу он смотрел на порученное ему дело, как на докучную, но неизбежную для всякого служивого человека работу. Ему даже нравилось идти на струге по Волге, озирать окрестности и предаваться отдыху, которого он не знал долгие годы войны с поляками. Так было до Синбирска, где Лопатин встретил прибывшего туда со своим приказом из Москвы стрелецкого голову Бухвостова, с которым недавно вместе бился против ляхов, и теперь их пути пересеклись на степной границе.
Была уже ночь, когда Бухвостов явился к Лопатину на его струг. Они обнялись и расцеловались. Затем полковник велел накрыть стол и соратники сначала предались воспоминаниям, а затем Бухвостов открыл товарищу совершенно для того неожиданное.
– Знаешь ли ты, Иван Васильевич, что на Москве против Стеньки Разина замыслили? – сказал стрелецкий начальник, опорожнив чару с вином. – Не отвечай, я сам до вчерашнего вечера и подумать о таком не мог. А вчера думский посыльщик стряпчий Ильин, что привез Дашкову весть о его замене, во хмелю поведал, что великий государь приговорил отдать Астрахань и другие города Низа Стеньке Разину.
– Не может того быть! – поразился Лопатин. – Зачем же я веду тысячу стрельцов? Этого посыльщика за облыжные на великого государя слова нужно взять на дыбу. А ты, выходит, смолчал, не вскричал, что тут «слово и дело государево»?
– Не горячись, Иван, – невозмутимо сказал Бухвостов. – Если всех, кто сейчас о воре Стеньке говорит, брать на дыбу, то без людей останемся. А что тебя и стрельцов послали, так экая невидаль! На Москве всегда правая рука не ведает, что делает левая. Тысяча стрельцов для Москвы – пустяк, под Гродно сколько стрельцов задаром положили? А в других местах? Москва людей не считает.
– Какая же прибыль государю от утраты Астрахани и других городов? – спросил Лопатин, давно на себе испытавший, что на Москве жизнь любого человека, от смерда до высокородного князя, мало что стоит.
– Города никуда не денутся, как стояли, так и будут стоять, – сказал Бухвостов и, понизив голос, подвинулся ближе к полковнику. – Розмыслы государя и ближних бояр в том, чтобы дать Стеньке возможность собрать под своим началом всю людскую гиль – голутвенных казаков, воров и гулящих людишек и уничтожить всех разом, дабы очистить Поволжье от всякого человеческого хлама для заселения пустых земель служилыми людьми и крестьянишками. Сам посуди, Иван, стоит ли жалеть для такого дела Астрахань, где стрельцы ненадежны, разинским горлопанам в рты заглядывают?
– Они могут пристать к Стеньке, – согласился Лопатин. – А ведь их шесть тысяч, тут все города на Волге не устоят, не только низовые, против такой силы.
– Стенькино войско встретят здесь, – многозначительно произнёс Бухвостов.
– В Синбирске?
– В Синбирск лучшие стрелецкие приказы пришли, – сказал Бухвостов. – Скоро окольничий князь Барятинский сюда явится с двумя полками рейтар. Супротив них лучшие Стенькины казаки не устоят. Ты ведь знаешь рейтар в бою. Когда почти три тысячи рейтар пойдут в атаку и с нескольких саженей каждый стрелит по два раза из пистолетов, то казаки и сабель не успеют поднять, как будут сметены свинцовым дробом.
– Но под Синбирск явятся ещё русские крестьянишки, чуваши и мордва, – произнес Лопатин. – Здесь столпится столько людей, что всех не перестреляешь и не перерубишь.
– Ты что, в расчёт берешь мужиков? – усмехнулся Бухвостов. – Смерды – не ратные люди, они побегут сломя голову, только лишь завидят рейтар. А что до здешних русских крестьянишек, а также чуваш и мордвы, то всем им пора кровь дурную спустить. То в одной волости забунтуют, то в другой. Надо под Синбирском людишек так устрашить, чтобы они сто лет не помышляли о бунте.
– Вроде всё складно замыслено, – помолчав, произнёс Лопатин. – Но кому мне верить, тебе или князю Троекурову, который велел мне вести стрельцов, выходит, на смерть?
– Князь сказал одно, а, к примеру, боярин Хитрово – другое. Сам смотри, как поступить.
– А я вот что мыслю, – сказал Лопатин. – Наврал этот стряпчий. Захмелел и вообразил, что он в государевой думе.
– Мне так не кажется, – возразил Бухвостов. – Может, стряпчий и лгун, но чтобы придумать такое, надо добрую голову на плечах иметь.
Наутро Лопатин и думать забыл об этом разговоре, но прошло несколько дней, и саратовский воевода, провожая стрельцов, вдруг сказал:
– Я бы на твоём месте не торопился, полковник. Неведомо, как встретит тебя Царицын.
– Есть дурные известия? – вопрошающе глянул на него Лопатин.
– В том-то и дело, что нет никаких вестей, – ответил воевода. – Уже неделю как с Низу не прошло ни одного струга.
– Ты мыслишь, что Стенька перенял Волгу у Царицына?
– Скорее всего, так, – сказал воевода. – Оставайся пока в Саратове, полковник, а буде Стенька явится, то сядем в осаду.
Не послушал Лопатин доброго совета хорошо знавшего здешние места человека, и сейчас, стоя на носу своего струга, который шёл впереди остальных, вдруг остро ощутил опасность верным чутьем бывалого воина. Явных примет присутствия воров не было видно, но враждебность, казалось полковнику, сочилась отовсюду: от голых пустынных берегов, от островов, покрытых непроходимыми зарослями камышей, высокой травы и ивняка, от самой реки, которая то растекалась на множество протоков, то сливалась в широкое русло.
После Саратова Лопатин вызвал к себе всех сотников и велел во время пути зрить в оба. Начальные люди были невесёлы, они наслышались о Стенькиных кровавых проделках, но с надеждой взирали на своего полковника, зная по польской войне о его здравой осторожности, которая сберегла жизни многим ратникам.
– Как люди? – спросил Лопатин. – Нет ли среди них опасных шатаний?
– Стрельцы, конечно, шепчутся о воре, – отвечали сотники. – Но прямых изменников на стругах нет. В случае Стенькиного приступа все готовы, не щадя своего живота, биться и стоять насмерть.
– Авось пронесёт, пройдём мимо Царицына тихо, – сказал Лопатин. – А теперь ступайте на струги и не спите, шарьте окрест глазами и хватайте каждого, кто попадется на пути.
Прошло ещё несколько дней, пока опытный кормщик не объявил Лопатину, что завтра будет Царицын.
– Надо бы подойти к граду с утра, чтобы хорошо осмотреться, – сказал Лопатин.
– Так и будет, – уверил кормщик. – К вечеру будем на Денежном острове, а там и до Царицына рукой подать.
– Далеко ли до него? – спросил полковник.
– Вёрст с пять будет, – ответил кормщик. – Место мне ведомое.
Лопатин поразмыслил и кликнул к себе сотника.
– Скинь на воду малую лодку, – велел он. – Посади на вёсла добрых стрельцов и отправь их к Денежному острову, чтоб они там всё проведали, пока мы на стругах будем до него тащиться.
– Как узнать, что это тот остров? – спросил сотник.
Лопатин обратился к кормщику.
– Он приметный, – объяснил бывалый человек. – На нём стоят громадные вётлы, на других островах таких нет.
Сотник кликнул десятника Корнея, и тот, получив указание, начал поднимать своих людей. Стрельцы взяли оружие и пошли на корму струга, позади которой была привязан лодка.
– Зачем всех людей привёл? – сказал кормщик. – Тут пятерых достанет, четверо на вёслах, один на кормиле.
Корней посмотрел на своих людей, решая, кого взять. Стрельцы отворачивали взгляды, и только трое глядели прямо. Неволить людей десятнику не хотелось.
– Кто сам хочет идти? – спросил он.
Откликнулись трое, нужен был ещё один человек.
– Кто ещё пойдёт? – сказал, уже заметно осерчав, Корней.
Стрельцы начали переглядываться между собой, и тут подал голос Максим: