– Возьми, дядя Корней, меня!
– Добро! – решил десятник. – Ты парень могутной, как раз в гребцы сгодишься.
С высокого борта струга стрельцы и Максим, держась за веревку, спустились в лодку. Кормщик освободил её от привязи, гребцы взялись за вёсла, и лодка пошла на обгон струга.
– Корней! – громко сказал Лопатин. – Смотри, чтобы ребята рты не разевали, и сам гляди в оба!
В ответ десятник только взмахнул рулевым веслом и погрузил его полностью в воду, направляя лодку, чтобы сократить путь на ближний береговой изгиб руки.
Долго, не давая себе отдыха, размеренно работали вёслами стрельцы и Максим, и всё это время они были молчаливы, поглядывали на пустынные берега реки, каждый ощущал растущую в душе обеспокоенность и тревогу. Солнце уже повернуло на правую сторону Волги, лодка миновала немало поворотов, когда Корней вдруг привстал на корме и промолвил:
– Глядите, ребята, кажись, дым.
Максим обернулся. И действительно, над островным лесом вставал прямо вверх белёсый столб дыма.
– А ведь это и есть Денежный остров, – сказал Корней. – А ну, давай ближе к берегу.
Всем в лодке, кроме десятника, вдруг стало весело от внезапно обнаруженного дыма. Так бывает, когда одно чувство в человеке сменяется другим, поэтому люди плачут от счастья и беспричинно веселятся вблизи опасности.
– Греби в лад! – сказал Корней стрельцу, который, хохотнув, сразу закашлялся.
– Там, наверно, рыбаки, дядька Корней, – ответил парень, утирая рукавом мокрый рот.
– Как раз тебя ждут, – строго молвил десятник. – Рыбу в котёл засыпают.
Мрачный вид бывалого воина подействовал на всех отрезвляюще. Максим не поддался общему настроению, но чувствовал себя неуютно, сожалел, что напросился в лодку, ведь Твёрдышев говорил, чтобы он вёл себя смирно и без надобности никуда не совался.
Лодка, зашуршав днищем о песок, уткнулась в берег. Стрельцы, взяв пищали, вылезли из неё. Максим двинулся за ними следом, но десятник его остановил.
– Стереги лодку, – сказал он. – Оружие есть?
– Только нож, – ответил Максим.
– Сгодится и это. Сиди здесь тихо. Увидишь чужих людей, сразу выгребай на глубину. И жди там нас или прихода стругов.
Стрельцы, вслед за Корнеем, быстро скрылись в ивняковых зарослях. Проводив их взглядом, Максим столкнул лодку в воду и отплыл саженей на десять от берега. Здесь, рассудил он, его не могли застать врасплох чужие люди. Сидя на корме, Максим удерживал рулевым веслом лодку на одном месте и прислушивался к звукам, которые доносились с острова. Вскоре он услышал резкий вопль, затем раздались несколько пищальных выстрелов. В ивняковых зарослях началось шевеление, на берег выбежал человек, метнулся в одну сторону, в другую и, увидев спешащих к нему с криками стрельцов, обречённо махнул рукой и опустился на песок. Максим всмотрелся в него и от неожиданности даже охнул. Это был Федот, его попутчик до Синбирска, а того уже схватили стрельцы и начали вязать ему руки и ноги.
– Греби сюда! – крикнул Корней. – Что стоишь столбом!
Максим схватил весло и начал поспешно подгребать к берегу, а в голове у него свербило: как бы Федот не наговорил чего-нибудь про него, что могло бы ему навредить.
– Гляди, Максимка, какого скользкого налима занесло в наши сети, – весело сказал стрелец, переворачивая ногой Федота, лежащего ничком, на спину.
Максим приблизился к пленнику. Тот равнодушно взглянул на него и, отвернувшись, сплюнул на песок кровавую слюну.
– Вот погоди, явится полковник, – злобно сказал стрелец. – Всё нутро выхаркаешь.
Корней смотрел озабоченно: трое воров, которых они застали врасплох, вздумали махать саблями, и одного стрельца сильно поранили, пока их смогли застрелить. Раненый потерял много крови, впал в беспамятство, бредил, и по всему было видно, что скоро он отойдёт.
– А ведь уха-то, поди, у воров выкипела! – спохватился кто-то из стрельцов и кинулся в ивняковую чащу. Следом за ним побежал другой стрелец. Вскоре они принесли на толстом пруте немалый котел с дымящимся варевом. Ложки у стрельцов всегда были с собой, и они, нарвав свежей травы, начали выкладывать на неё разваренную рыбу. Максим от них не отставал, выловил из котла большого окуня и положил остужаться.
– Эй, стрельцы! – подал голос Федот. – Меня не обносите, это я рыбу наловил.
– Тебе нельзя, – рассудительно сказал Корней. – Пытку лучше терпеть на голодное брюхо.
– Много ты знаешь, – заговорил Федот после некоторого молчания. – За что ж меня пыткой казнить, я не вор, а гулящий человечишка. Я всё сам расскажу, что знаю, да если и не знаю, то всё равно расскажу. Спрашивайте! Только не мучайте голодухой!
– Да ты, парень, и впрямь затейник, – не сдержал улыбку десятник. – Максимка, сунь ему в рот рыбину. Или ладно, развяжи руки, но гляди за ним.
Федот с жадностью начал есть поданного ему окуня. Затем потребовал другого, третьего…
– Хватит! – запротестовали стрельцы. – Завяжи ему руки, Максимка!
– Молодец, парень, что смолчал про меня, – жарко зашептал Федот на ухо Максиму, когда тот склонился над ним. – Сделай так, чтобы я дожил до утра. Эхма! Степан Тимофеевич уже близко, а я на верви, как телок!
– Откуда знаешь, что Разин близко?
– Сам видишь, не дошёл до атамана, но он рядом, я это чувствую. Ты побереги меня, чтоб стрельцы не зашибли. Помоги, брат…
В этот миг громко застонал, а затем захрипел раненый. Все бросились к нему. Корней наклонился к стрельцу, поднял веко, снял шапку и перекрестился. Стрельцы и Максим тоже сняли шапки и перекрестились. Сотник сломил несколько ивовых веток и закрыл ими лицо покойного.
– Надо рыть могилу, – сказал Корней и выжидающе поглядел на стрельцов, но те не откликнулись, от ухи всех потянуло в сон.
– Я сделаю, – вызвался Максим и краем глаза успел заметить, что Федот, услышав его слова, широко улыбнулся.
Сотник снял с мертвого стрельца саблю и протянул Максиму.
– Копай этим до пояса себе, а сверху мы завалим могилу камнями.
Стрельцы были привычны к чужой смерти, полегли, как снопы, на траву и вскоре стали похрапывать. Максим, держа саблю в руке, тупо смотрел на убитого. Он не мог решить, что ему делать, то ли копать могилу, то ли бежать отсель без оглядки.
– Максимка, Максимка, поди сюда…
Этот шёпот вывел парня из оцепенения, он подошёл к Федоту и разрезал на нём верёвочные путы.
– Беги, Федот, беги…
– А ты?
Максим молчал. Федот встал на ноги, схватил его за рукав и потянул за собой в кусты.
С весны 1670 года градом Царицыным правила казачья вольница. Ворота крепости днем и ночью были всегда распахнуты настежь, в самом граде и окрест него шатались без дела множество вооружённых людей, более семи тысяч вольного народа привел Разин за собой из Риги, казачьей крепости сплошь окружённой водой, где его войско в землянках, крытых камышом, пробедовало всю зиму. Атаман, как мог, поддерживал своих сподвижников: давал им деньги, кормил и, в расчете на летнюю добычу, сам взаймы брал порох и свинец у воронежских посадских людей, рассылал прелестные грамотки донским станицам и в Запорожскую Сечь, подбивая охочих людей на вольное казакование.
Поначалу Разин был щедр, но за зиму порастряс воровскую казну и к началу весны запустил руку в свою последнюю захоронку с остатками персианской добычи. Выручить его мог только новый набег, поэтому когда он проведал, что домовитые казаки низовых станиц на Дону приняли государева посыльщика жильца Герасима Евдокимова с милостивой царской грамотой, то кинулся в Черкасск, застращал мирных казаков, а посыльщика до полусмерти избил и велел его кинуть в Дон. Совершив прилюдное убийство и распалившись им, Разин вернулся в Ригу, поднял своих людей и всей громадой двинулся к Царицыну.
Он уже побывал там, возвращаясь на Дон из Астрахани прошлой осенью, разбил кабак и оттаскал за бороду воеводу Унковского. Весной же граду была уготована кровавая потеха. Новый воевода Царицына стольник Тургенев не открыл ворота и засел в осаду. Стенька велел Ваське Усу осаждать крепость, а сам с тысячью самых отпетых казаков набросился на кочевья едисанских татар, разорил их дочиста и пригнал к Царицыну пленных людей, громадные табуны лошадей, гурты скота и отары овец.
Голодное войско при виде добычи возликовало и в семь тысяч глоток восславило своего атамана, но тот велел ничего из взятого не трогать, а немедля идти на приступ града, из которого уже переметнулись к казакам много стрельцов и посадских людей. Видя измену, воевода Тургенев с кучкой московских стрельцов заперся в башне, но был взят и в тот же день приведён в веревке к Волге, проколот копьём и утоплен.
Несколько дней вольница гуляла, но вино скоро было выпито, пошла череда трезвых дней и раздумий воровской головки бунта, куда же идти дальше. Об этом Разин часто совещался со своими старшинами и есаулами.
– Идти надо на Москву! – убеждал атамана его ближний подручный Васька Ус. – Я ходил четыре года тому назад за Тулу и ушёл, но тогда я не имел и четверти той силы, которая есть у нас сейчас.
– Без Волги нам нельзя, – возражал Усу разинский брат Фрол. – Летом к ней гулящие люди теснятся, на них мы обопремся, а на мужиков надёжи нет. Они привычны ковырять пашню, а нож в руки берут, когда хлеб режут.
– Брось, Фрол, – гнул своё Ус. – Мужику только дай почуять волю и правду, и он кому хошь шеи свернёт. Надо идти на Москву, а вперед выслать посыльщиков с прелестными грамотками. Тогда вся коренная Русь на дыбы встанет и опрокинется на бояр.
– Спеши да не торопись, – говорил бывалый есаул Корень. – На Москву мы всегда поспеем, не худо бы на Астрахань оборотиться. Пока не отомщены обиды воеводе Прозоровскому. Помнишь, Степан Тимофеевич, как этот старый мозгляк на тебя ножонками топал, стрельцов на казаков насылал, моего побратима старого казака Ванюшку Носатого на рели вздернул?
Разин не отвечал, но его глаза возжигались пламенным блеском, и на скулах начинали ходуном ходить желваки.