Для многих казаков это известие было в новинку, они прикусили языки, а тут к валу выехал есаул Корень, и чудо: приветствуя князя, приподнял свою шапку.
– Будь здрав князюшка, Семён Иванович! – сказал есаул. – Велишь сейчас ворота открыть или будешь поджидать Степана Тимофеевича?
Услышав такое, князь Львов поперхнулся и упрекнул себя в несдержанности: за то, что он крестный брат вору, государь может и помиловать, а за прямую измену пощады не будет. И он, цепляясь за Фабрициуса, скатился на крепостную сторону вала.
Стрельцы шумели всю ночь, вопрос о переходе на Стенькину сторону был решён сразу и бесповоротно, спорили об одном – хватать своих начальных людей сейчас или ждать прихода Разина. Так и проспорили всю ночь, а все стрелецкие головы, сотники и полусотники, не имея возможности бежать, молились, а некоторые при этом и плакали, вспоминая своих любимых и близких.
В воеводском шатре тосковал Фабрициус, вино его уже не веселило, близость грозного вора опаляла его молодую душу ознобом страха.
– Дозволь мне уйти, князь, в Астрахань, – сказал он, искательно взирая на воеводу.
– Степан немцам дурна не сделает, – отмахнулся от поручика Львов. – Ты мне лучше поведай, как на Неметчине один воевода сдается другому? У нас ведь порядки дикие, мигом забьют в колодки, будь ты и Рюриковых кровей.
– Доннер ветер! – изумился Фабрициус. – Ты надумал сдаваться названому брату?
– Сила силу ломит, – усмехнулся Львов. – Не кидаться же мне ему на шею при всех людях. Москва далеко, но всё ведает.
– У нас воевода подает другому воеводе свою шпагу в знак того, что согласен на сдачу в плен.
– А ну, покажи! – оживился князь. – Бери мою саблю и показывай!
Фабрициус взял в руки княжескую саблю, вынул клинок из золочёных ножен, повернул его рукояткой к Львову и, церемонно поклонившись, подал.
– Ловко! – восхитился Семён Иванович. – Мастаки вы, немцы, приплясывать. А ну, я!
Взяв саблю, он сделал несколько неловких движений и, остановившись, почесал затылок.
– Нет, не годится. А вот ты, Людвиг, спляши по-немецки перед Степаном Тимофеевичем, он тебя пожалует.
С первыми лучами солнца перед Чёрным Яром появились разинские струги, и стрельцы, не сговариваясь, накинулись на своих начальных людей. Стрелецкие головы, сотники и полусотники были схвачены, связаны и свалены кучей посреди крепости. Их участь должен был решить Разин.
Доносчик Филька тотчас доложил о стрелецком бунте Львову, тот побледнел и затаился с Фабрициусом в шатре, который стрельцы обходили стороной, но бросали на него алчные взгляды. Князь был богат, и у него было чем поживится. От грабежа и убийства воеводы стрельцов удерживал слух о дружбе между Львовым и атаманом.
Разинские струги и лодки подошли к берегу, где их встречали стрельцы и казаки Корня. Образовалась огромная толпа в десять тысяч вооружённых людей, которые радостно кричали и размахивали оружием, всё смешалось, но появление Разина утишило всех. Атаман стоял на борту струга в своей лучшей одежде: на плечах расстёгнутая ярко-зелёная чуга с золотыми по рукавам и подолу вошвами, на нём были камчатые цвета засохшей крови широкие штаны на наборном с золотыми бляхами поясе, который Стенька сорвал с нахичеванского хана, сапоги украшали вделанные в носок и в пятку крупные алмазы самой чистой воды, за пояс была заткнута тяжёлая от золота и драгоценных камней сабля.
– Со встречей, дружьё! – возгласил Разин так мощно, что паривший в небе коршун от испуга свалился с высоты и захлопал крыльями. – Низкий поклон астраханцам от вольного Дона. Пришёл час, други, всей нашей силой опрокинуться на верховые города, поднять коренную Русь против бояр, дать людям казачью волю и справедливость!
Слова Разина были встречены людьми одобрительными криками. Атаман сошёл со струга, толпа покачнулась и освободила ему проход к крепостице. За ним шли его ближние люди и старые заслуженные казаки, соратники Стеньки по персианскому походу. Их одежда была богатой, но видно, что они её не берегли, изорвав и замарав, меняли на новую, которую находили на купцах и других богатых людях.
– Эге, я вижу, вы тут до меня славно потрудились! – сказал Разин, увидев связанных стрелецких начальников.
– Суди их, атаман, казацким судом! – закричали из толпы. – Это супостаты рода человеческого!
– Так ли велики их вины? – сказал Разин, всходя на крыльцо воеводской избы. – Может, отпустить? Пусть бегут себе в Астрахань?
Ответом атаману и смертным приговором начальникам был оглушительный рев толпы. Разин поднял руку, и шум начал стихать.
– Будь по-вашему! – сказал Стенька и поманил к себе Очерета. – Казни их, Остап, чтобы московским боярам страшно стало.
– Добро! – хищно осклабился Очерет. – Всё сделаю.
– Что это я не зрю князя Семёна Ивановича? – спросил Разин своё окружение. – Часом, не затаил ли он на меня недовольство? Или его стрельцы вышибли из воеводской избы?
– Нет, атаман, – ответили из толпы. – Князь цел, но вышибли его из избы не стрельцы, а клопы, и он живёт в шатре за пряслами.
– Ведите меня к нему, – сказал Разин. – Давно мы с ним не виделись.
Князь Львов, узнав о приходе Разина, велел своим слугам готовить праздничный стол из всего лучшего, что у него есть, а сам начал переодеваться в самые дорогие одежды. Фабрициус уныло смотрел на хлопоты князя и думал о том, как остаться живым, но ничего дельного ему на ум не приходило.
– Чего же мне ждать, князь? – спросил немец.
– Ты поначалу бы рожу сполоснул, – буркнул Львов. – А Степану Тимофеевичу поклонись, ты ведь это умеешь. Позабавишь атамана, и жив останешься.
– Идёт! – в шатёр просунулся доносчик Филька.
– Поторапливайся, Людвиг! – сказал Львов и, приосанившись, поспешил навстречу атаману. Тот шёл в гости к своему названому брату с Фролом и несколькими казаками личной охраны. Сойдясь с князем, Разин облапил его и так стиснул в своих медвежьих объятиях, что у Семёна Ивановича затрещали кости.
– Будь здоров, брательник! – весело молвил Разин. – Дал Бог снова свидеться. Как жив?
– Помалу жив, Степан, а правду один Господь ведает.
– А это кто? – спросил Разин, указывая на Фабрициуса.
– Немец на царской службе, – ответил Львов. – Пушками ведает.
Фабрициус, поняв, что речь пошла о нём, встрепенулся, выхватил из ножен шпагу, перехватил её за остриё, поднес ко лбу, затем с ужимистым поклоном протянул атаману.
– Что это с ним? – удивился атаман. – Он, часом, не убогий?
– Возьми шпагу, – сказал Львов. – Это он на твою милость сдаётся и просит пощады.
– Я немцам не враг, – важно сказал Разин, беря шпагу. – Они сметливые люди, я видел построенный ими большой струг «Орел». А ты, немец, в пушечном деле горазд?
– До сей поры ставил пушки в астраханском кремле, – уже освоившись, ответил Фабрициус.
– Ты-то нам и нужен, – сказал Разин. – Я иду на Астрахань. Фрол, пригляди за немцем, чтобы его наши казаки не зашибли ненароком. Он нам пригодится.
– Изволь, брат, откушать хлеба-соли, – сказал Львов. – И тебе, Фрол, кланяюсь тем же.
Стол был устроен рядом с шатром на сосновых досках, покрытых куском алого бархата. На серебряных блюдах лежала рыба всякого приготовления, холодная варёная говядина, копчёный лебедь, сушёный виноград, яблоки, груши и арбузы на меду, отдельно стояли большие кувшины сладкого вина, русское зелено вино и серебряные чарки.
– Вижу, не оскудела твоя кладовая, Семён, – сказал Стенька. – А я часто вспоминал твои обеды, когда бедовал с казаками на Риге. Потчуй, брат!
Изрядно отведав вина и съев половину копчёного лебедя, Разин отвалился от кушаний и довольно сказал:
– Богатый у тебя стол, князь! Учись, Фролка, как нужно встречать брата.
– Годи до Астрахани, Степан. Там я тебя угощу по-царски!
– Будет врать, – лениво махнул рукой Разин.
– А вот и не вру, и Семёна Ивановича отгощу.
Львову замыслы Разина явиться в Астрахань были не по душе, там его близость к атаману могла быть опасной.
– А мне тут нашёптывали, – сказал он. – Что ты на верховые города пойдёшь.
– Чем же плоха Астрахань? – хохотнул Стенька. – Чем она не невеста для казаков? Накопила приданого, пора замуж. Вот сыграем свадьбу, и пойдём вверх.
До ушей пирующих донёсся дикий, нечеловеческой силы вопль.
– Что это? – всполошился Львов и попытался встать со скамьи.
– Сиди! – придавил его тяжёлой, как бревно, рукой Разин. – То Очерет казнит стрелецких начальников. Наливай, Фролка, нашего зелена вина!
Получив повеление Разина казнить начальных людей, Очерет рьяно принялся за дело. В Чёрном Яру были собраны и связаны на берег Волги все подходящие бревна, которые добровольные помощники руководителя казни вкопали в землю, устроили на них перекладины, понавесили цепи и крючья. Скоро нашлись и добровольцы на исполнение казней не из казаков, а из сволочи, которая сбилась вокруг них в изрядном множестве. Они-то и кинулись подсоблять Чикмазу и его помощникам, волокли стрелецких начальников к столбам, вешали людей вниз головой, цепляли их за ребра на крючья, а стрелецких голов отличили особо: четвертовали и кинули в Волгу.
Войско, встретив начало казней гулом одобрения, увидело потоки крови, льющейся со всех сторон, и оторопело, люди замолчали, уставились в землю очами, избегая смотреть друг на друга. Они ждали веселья, а получили стыд и горе, ведь они были христианами, и Божий страх ещё не выветрился из них до конца. Васька Ус это понял и крикнул, чтобы выкатывали бочки с вином, которые казаки нашли на одном из захваченных вчера торговых стругов. Народ оживился, повеселел, все начали пить безмерными ковшами, чтобы впасть в пьяную темноту и не видеть ничего вокруг. Началось великое гульбище и попоище, которые продолжались всю ночь, и когда настало утро, разинский стан напоминал поле сражения, в котором погибли все: люди лежали вповалку вокруг столбов с казнёнными, и над ними летали кругами чёрные птицы.
Князь Львов уступил своё ложе атаману, а сам лёг на войлочную кошму, постеленную на землю. На н