– Сколько ратных готовы сесть в осаду в Синбирске?
– Три приказа московских стрельцов, – ответил Милославский. – Есть там и свои стрельцы, и казаки, но на них надежда мала. Я их сразу выведу из крепости в острог.
– Тебе дан солдатский полк Зотова, – сказал Хитрово. – Это наши лучшие выборные ратные люди. Их полторы тысячи с лишком человек, все знают войну далеко не понаслышке.
– В осаде я, может, и отсижусь, но чтобы разбить Стеньку в поле, этих сил мало.
– Это не твоя, князь Иван, забота, в поле выйдет окольничий Барятинский с двумя полками рейтар. Он сейчас идёт в Синбирск и по пути скликает рать, многие служилые люди из его полков отпущены в свои поместья. – Алексей Михайлович пристально посмотрел на Милославского. – Ужели этих сил мало?
– Я слышал, великий государь, что у окольничего рейтар недостаёт, а враз он их не соберёт. И это меня печалит.
– Только бы в этом была беда! – с горечью произнёс Алексей Михайлович. – Боюсь я, пролезет вор через Синбирск в коренные русские уезды, тогда бунт так полыхнёт, что и в Кремле не усидеть. Знай, Милославский, что в прелестных грамотках есть великий соблазн для простонародья, в них писано, дескать, благоверная царица Мария Ильинична и царевич Алексей умерли не своей смертью, а их извели бояре.
– Свят! Свят! – перекрестился Милославский. – Вон что вор Стенька удумал, науськать мужиков на лучших людей!
– Вряд ли такое Разин придумал, – сказал Хитрово. – Топить, терзать людей он мастак, а в этой грамотке виден раскольничий умысел. Есть слух, что вор жил у соловецких монахов, от них и набрался бунтарского духа.
Алексею Михайловичу упоминание о Соловецком монастыре было неприятно: уже который год его осаждала московская рать, но без особого рвения, великому государю было ведомо, что монахи предсказали его смерть в год падения соловецкой обители, и он поторопился увести разговор в сторону.
– Что просишь, князь Иван?
– Вели, великий государь, поторопиться Пушечному и Разрядному приказам. Добавочные пушки, порох и свинец в Синбирск ещё не отправлены, – сказал Милославский.
– Возьми на себя это дело, Богдан, – велел Алексей Михайлович. – А для себя что просишь?
Милославский удивился, такого ещё не бывало, что жаловали не после войны, а до неё, он покраснел и замялся.
– У тебя недоимки перед казной накопились, – сказал Алексей Михайлович. – Они тебе прощены. Иди, князь Иван, на вора Стеньку без оглядки, и моя награда тебя не минует. Подай, Богдан, наказную грамоту Синбирскому воеводе.
Хитрово взял со стола бумажный свиток и, с поклоном, преподнёс его великому государю.
– Здесь, князь, для тебя промыслены все дела, которыми ты должен заняться на пограничном воеводстве. Главные мы сейчас обговорили, но ты держи мой наказ на глазах, читай его каждый день, как только сотворишь утреннюю молитву. Сейчас для меня ты, князь Иван, самый важный в государстве воевода. Пиши мне часто и ничего не скрывая, в Приказ тайных дел. Можешь подойти.
Князь Милославский приблизился к великому государю, принял царский наказ, приник устами к его теплой руке, земно поклонился и вышел из царской комнаты.
Прибывшего в Синбирск князя Милославского встречали громкими ударами набатного колокола, это праздничное действо устроил князь Дашков, знавший, что нового воеводу следует, не чинясь, задобрить в свою пользу, дабы он не слишком придирался, принимая город, к старому воеводе. Для этого Дашков загодя послал в Промзино Городище на Суре пятерых казаков, и они, завидев поезд Милославского, сломя голову на сменных конях поскакали в Синбирск, а там стали сразу же готовиться к встрече, начали топить мыльни, чтобы Милославскому и его людям было где попариться и помыться с дороги, старший приказчик был послан к рыбакам за свежей стерлядью и другой волжской рыбой, из посадского стада, что паслось за Казанскими воротами, пригнали молодую яловицу и несколько баранов, чтобы всем было мяса вдоволь, и гостям, и своим людям.
Ключнику воевода дал свой ключик, который хранил сам, от особой каморы, где стояла початая двухведёрная бочка романеи и вина, настоянного на калган-траве, полыни и рябине. Дал ключик, да скоро опамятовался, поспешил за холопом в подклеть, ступая на цыпочках, подошёл к винной каморке и через щёлку высмотрел, как старый наливает в кувшины хмельное, не норовит ли обмануть хозяина. Не заметив злого умысла на свое добро, Дашков поднялся в избу и вышел на крыльцо, где его ждали воинские начальники: полковник Зотов, стрелецкие головы московских приказов, атаман синбирских казаков, губной и земский старосты. Лучшие синбирские люди были облачены соответственно событию в дорогие одежды, оружие мерцало серебром, а на шапке полковника Зотова посверкивал наградной золотой рубль.
– Всё ли готово? – спросил Дашков.
– Солдаты и стрельцы построены на Соборной площади, – ответил Зотов. – Казаков я отправил прогуляться в поле, больно неказиста у них сбруя на конях, да и сами они наполовину одеты в рваньё.
– Куда же они жалованье подевали? – изумился Дашков. – Им месяц назад дадены годовые деньги. Отвечай, Сафроныч!
– Беда мне с ними, – ответил атаман. – Гуляки, не приведи Господь, в зернь режутся. А начнешь спрос учинять, как псы, зубы скалят.
– Про то ты новому воеводе доведёшь, а сейчас убирайся вслед за своим войском, Сафроныч! Чтобы и духу твоего здесь не было!
Атаман опрометью сбежал с воеводского крыльца, прыгнул на коня и поскакал из города к своим людям, которые ждали его с вином в овраге за Крымскими воротами.
– А у тебя всё готово? – спросил Дашков земского старосту, отвечающего за все мирские дела в городе и уезде.
– Росписи по налогам и окладным сборам сделаны, могу явить хоть сейчас.
– А ты, Пантелеев, тоже готов ответить? – спросил князь ведающего уголовными делами губного старосту.
– Тати где им положено, в тюрьме. Из думы отписали двух воров повесить, так не успели, но за этим дело не станет.
Князь Дашков несколько раз прошёлся по крыльцу и остановился возле полковника. Зотов поднял на него тяжёлые, набрякшие кровью глаза.
– Прошу, Глеб Иванович, пригляди за своими желдаками. На приезд Милославского весь город сбежится. Как бы твои солдаты не вздумали замять какую-нибудь бабёнку, мне сраму в последний день воеводства не надо. Они за те дни, как в Синбирск явились, вот уже где у меня! – И князь постучал ладонью по своему загривку.
– Маются ребята от безделья, – равнодушно произнёс Зотов. – Но погоди, явится вор Стенька, они себя покажут.
– Меня, слава Богу, в те дни и близко не будет, – сказал Дашков. – Я готов хоть сейчас отсель съехать. Чаю, слёзы по мне никто лить не станет…
В хлопотах прошло полдня, уже соборный протопоп обедню отслужил, и пора было Милославскому показаться, но он не ехал. Привыкший к послеобеденному сну Дашков крепился, крепился, да так и заснул у себя в приказной избе, сидючи в кресле. Подьячий Никита Есипов стал тише шебаршить бумагами, он искал среди них список с грамотки, посланной недавно в Боярскую думу, о всех воеводских делах на Синбирской окраине. Наконец, грамотка отыскалась, и тут раздался топот на крыльце, и в комнату ввалился стрелец.
– Велено донести: едет по мосту через Свиягу!
– Вот и, слава Богу, явился! – сквозь зевоту произнёс Дашков. – Что столбом стоишь? Беги на своё место!
Стрелец убежал, а князь отёр лицо ладонью и поднялся:
– Пойдём, Никита, встречать Милославского. Жаль, что он со своим дьяком, а то бы оставил ему тебя в поминок, узнал бы тогда службу!
– Чем же я твою немилость, Иван Иванович, заимел? – воскликнул подьячий. – Я бы ещё не прочь с тобою послужить в каком-нибудь торговом городе, ведь в Синбирске для нас прибытков не было, да и с чего? Торговлишки никакой, один кабак, да и тот государев.
– Поторапливайся, Никита, – проворчал Дашков, выходя на крыльцо. – Рано о новом кормлении думать, за это бы рассчитаться.
Возле крыльца стояли несколько человек и с восхищением разглядывали доброго коня в богатой сбруе, на этом коне новый воевода должен въехать в Синбирск. Дашков оказывал своему сменщику невиданный почёт.
– Бери, Пантелеев, коня и вместе с земскими идите к воротам, – сказал Дашков. – А мы будем возле собора.
К нему подвели коня, князь с крыльца сел в седло и поехал к месту построения войск. На паперти соборной церкви стояли протопоп со священниками, площадь была выметена, смочена водой, войска находились в строю: лицом к храму стоял в десять рядов солдатский полк, по обе стороны площади стрелецкие приказы, все ратники были с оружием, стрелецкие полуголовы, головы, солдатские полуполковники и полковник сидели в сёдлах. Дашков въехал на площадь и встал на её середине лицом к соборной церкви.
Над Крымскими воротами ударил государев набатный колокол, князь Милославский въехал в Синбирскую крепость и скоро показался на чалом коне, которого под узцы вели Пантелеев и Фирсов. Дашков послал своего коня вперед, воеводы встретились и поприветствовали друг друга.
– Добро ли ехалось, князь Иван Богданович? – мягко произнёс Дашков. – Как великий государь, здрав ли?
– Великий государь Алексей Михайлович пребывает в добром здравии, – важно сказал Милославский. – Но его печалит смута на волжской окраине, и мне дан царский наказ не пропустить воровских казаков и гулящих людишек через Синбирск.
– Изволь, князь, взглянуть на синбирское войско, – с прежней мягкостью в голосе произнес Дашков, хотя и был душевно задет спесивостью Милославского, не оценившего устроенной ему встречи.
Воеводы подъехали к солдатскому полку. Полковник Зотов послал своего жеребца им навстречу, начальники злым шёпотом велели солдатам не шевелиться, и полк замер.
– Сколько людей у тебя, полковник? – спросил князь Милославский.
– Тысяча триста пищальников и триста копейщиков! – громко объявил Зотов.
Милославский требовательным и властным взором оглядывал ряды солдат. Все они были молоды, рослы и здоровы, на красных обветренных лицах читалась отрешенность от всякой другой жизни, кроме солдатской. Железные шапки на головах, железные нагрудники, железные пищали и железные копья придавали полку вид ощетинившегося и готового к нанесению разящего удара почти двухтысячежалого существа. Князь Милославский довольно хмыкнул и повернулся к стрельцам. Они, по сравнению с солдатами, выглядели мен