Максим привязал коня к дереву и, осторожно прислушиваясь, подошёл к кузне. Дверь в неё была чуть приоткрыта, он принюхался: пахло давно сгоревшими углями и сыростью. Он распахнул дверь и присел в испуге. Что-то прошуршало мимо него, над головой, едва не задев шапку. «Непотырь», – понял Максим и перевёл дух.
Он подошёл к горну, наложил на него растопку и запалил небольшой костерок. Пламя осветило закопчённое нутро сруба и широкую лавку, на которой лежали старые овчины. Максим осмотрелся и решил пойти к коню, подвести его к избе и вдруг услышал, как кто-то негромко произнёс его имя.
– Кто здесь? – спросил Максим и взялся рукой за нож, что был у него под однорядкой на поясе.
– Это я, Егорка, – куча рваных овчин зашевелилась, из неё высунулось улыбающееся мальчишечье лицо.
– Ты что, пострелёнок, здесь делаешь? – Максим подхватил парнишку и прижал его к себе. – Почему не у людей, в Воздвиженском?
– Худо мне там, – пробормотал, всхлипнув, Егорка. – Хозяин бьёт, кормит помоями…
– Погоди, – сказал Максим, опуская сироту на лавку. – Я сейчас вернусь.
Он привёл коня, привязал его около двери, взял суму и вошёл в кузню.
– Не забывай, Егорка, свою работу, – сказал он, протягивая парнишке сухарь. – Бери ведёрко и дуй на речку за водой.
Тем временем Максим достал из сумы сухари, толокно, вяленого леща. Егорка накинулся на толокно и трескал его за обе щёки. Максим поглядывал на него с участием, сиротство ему было ведомо не понаслышке, и его по малолетству унижали и били чужие люди, пока он не повзрослел.
«Надо помочь мальцу, – подумал он. – Здесь ему житья не будет».
Егорка наелся и повеселел.
– Хорошо с тобой, – сказал он. – Ты больше никуда не уходи.
– Завтра мы вместе уйдем отсель. Мне здесь оставаться нельзя.
– Куда мы пойдём?
– Вот я и хочу от тебя узнать, куда нам идти, – сказал Максим. – Говори, что знаешь про Любашу? Где она на себя руки наложила?
– Окстись, дядька Максим! – вскричал Егорка. – Жива Любаша! Вместе с барыней живёт в монастыре.
– Повтори, что ты сказал! – потребовал взволнованный до глубины души Максим, ещё не веря счастливому известию о своей суженной.
– Она в монастыре с барыней с тех пор, как ты ушёл.
– А где барин? – просил Максим.
– Сидит в усадьбе. Мужики говорят, что вино лопает.
– Ты меня, Егорка, оживил. Ведь я своими ушами слышал, что Любаша кинулась в Тешу. А теперь ложись спать, завтра мы пойдём в монастырь.
– Значит, и я с тобой пойду? – переспросил парнишка. – Не забудешь меня взять?
– Не забуду. Ступай под овчину на лавку.
Егорка быстро угомонился, а Максим заснул нескоро, пылкое воображение рисовало ему встречу с Любашей самыми радужными красками. «Возьму её, уйдём в Синбирск к Твёрдышеву и заживём вольными людьми, – думал он, перелистывая мысленно ещё не написанную книгу своего будущего. – Будет у нас всё как у людей – свой дом и сытая жизнь…»
Максим проснулся в утренних сумерках, вокруг было влажно от тумана и мелкого моросящего дождя. Егорка спал рядом, прижавшись к нему худеньким тельцем. Максим поднялся с лавки и вышел в дверь. Уголёк встретил хозяина тихим ржанием.
– Что, измок насквозь? – сказал Максим, отирая соломой мокрую спину коня. – Вот придём в монастырь, куплю тебе на торге овса. Молодец, заслужил…
Егорка сидел на лавке и вопрошающе смотрел на Максима.
– Что раскачиваешься? Собирайся, или не пойдёшь со мной?
– Как не пойду! – обрадовался малец. – А собирать мне нечего, я весь тут.
– Будет срок, разживёшься. Захвати мою суму!
Оседлав коня, Максим повёл его к реке. Через Тешу они переплавились где вброд, где вплавь, придерживаясь руками за Уголька. На берегу сняли с коня одежду, оболоклись, Максим сел в седло, а Егорку посадил впереди себя, и они тронулись в путь, сторонясь проезжей дороги, напрямки через лес, по тропке, наторённой к монастырю богомольцами. По пути им никто не встретился, и Максим счёл это за удачу, он не хотел, чтобы в Воздвиженском стало известно о его появлении, барин Шлыков вполне мог устроить на беглого холопа облаву, как на дикого зверя, для этого у него была дворня и собаки.
Выйдя из леса, они сразу увидели монастырь и рядом с ним немноголюдный торг, к которому и направил Максим своего коня. Чтобы не привлекать к себе взглядов, остановились, не доехав до торга, с конём остался Егорка, а Максим, надвинув на брови шапку, пошёл к людям. Летом большой торговли не было, предлагали лишь то, что пользовалось спросом круглый год: соль, мыло, ткани, ленты всяких цветов, скобяные товары.
Проходя мимо рядов, Максим оглядывал торговцев, но человека Евсеева не встретил, а наткнулся взглядом на монастырского работника Спирьку. Тот тоже его узнал и поспешил навстречу, опираясь рукой на палку.
– Ты, Спирька, всё здесь обретаешься? А я думал, ты на Волге.
– Рад бы бежать, да нога подломилась, – сказал Спирька. – Неделю как лубки с голени сбросил. А ты как? Всё в своей кузне?
Максим взял Спирьку за рукав и потянул в сторону от людей.
– Я наши разговоры помню, – сказал Максим. – Ушёл я по весне от своего барина.
– Вон как! – воскликнул Спирька. – Не похоже, что живёшь в лесу, справа на тебе богатая, видно, не голодаешь.
– Повезло мне. Я сейчас в приказчиках у гостя Твёрдышева. Слышал про такого?
– Откуда мне слышать, – ухмыльнулся Спирька. – Я с гостями не возжаюсь. У меня дружбаны – Филька Косой, Аниска Мёртвый да Петька Гусак. Надо их про твоего хозяина спросить, они близ большой дороги живут да промышляют, может, они ведают. А ты зачем сюда явился?
– Торгового человека проведать, Автонома Евсеева. Знаешь такого?
– Как не знать, да только живёт он сейчас в московских каменных палатах, а прислуживают ему дьяки да палачи.
– Близкие Евсеева целы? – спросил Максим.
– Сына Ефимку с отцом на одних дровнях в железах увезли. Жена с дочерью не ведаю где, но пропали. Видать, к своим раскольникам подались. Да что их жалеть? Сами свою долю искали и нашли. Вот ты что ищешь?
– Барыню Шлыкову найти надо, у ней в сенных девушка Любаша.
– Вон как! – рассмеялся Спирька. – Знаю её. Хороша девка, да не для Спирьки-обсевка, а приказчику в самый раз!
– Как она там?
– Не ведаю. Может, и горюет, но спит на мягком, ест с барыней. Я её только в храме на службе зрю.
– Ты и в храм ходишь? Такому балагуру там вряд ли место.
– Может, и не ходил бы, да нельзя не ходить, – посерьёзнев, сказал Спирька. – Того, кто от службы отлынивает, монахи держать и кормить не будут. Вот встану на обе ноги, и уйду отсель на Волгу.
– Где в монастыре покои Любаши? – спросил Максим.
– Ты что, уводом её хочешь взять? – сказал Спирька. – Что ж, дело молодецкое, только сам ты её не отыщешь.
– Проведи меня к ней.
Спирька задумался, затем улыбнулся и отшвырнул подпорку, что держал в руке.
– Сманил ты меня, парень, на лихое дело, – сказал он, притоптывая внезапно вылеченной ногой. – Сегодня не получится, провожают рязанского архиерея, вся монастырская дворня на ногах, смотрят, как цепные псы, и нам проходу не дадут. Пойдём завтра на утренней зорьке. Я своих дружбанов прихвачу. У тебя есть где заночевать?
– Я не один, – сказал Максим. – Со мной сирота, мой подручный на кузне.
– У моих ребят места хватит. Забирай мальца, и пойдём.
Изба Спирькиных дружбанов была на дальнем краю слободы за высоким, из сосновых кольев забором, чем напоминала укреплённый острожек.
– Глянь с коня, видишь ли кого? – сказал Спирька.
– Пусто, – ответил Максим. – Рядом со срубом избушка, из неё дымок вьётся.
– Он всегда вьётся, – усмехнулся Спирька и начал стучать ногами в крепкую калитку. Через минуту к ней подбежал пёс, начал лаять, затем послышался голос:
– Кого черти средь бела дня принесли?
– Открывай, Манька, свои! Да пса уйми, со мной чужие люди, – сказал Спирька и подмигнул Максиму. – Жёнка – огонь, сам увидишь.
Калитка открылась, и перед незваными гостями предстала Манька, молодая жёнка в просторном летнике, который не скрывал её могучей стати. В ней всё было крупно: и голова, и руки, и ноги, и туловище.
– Челом, красавица! – сказал Спирька. – Мои дружбаны живы?
– Живы. А это кто?
– Люди свои. Такие же сироты, как и я, – сказал Спирька. – Заночуют, а завтра уйдут.
– Я с постояльцев живу. Кто платить будет?
– Жадная ты, Манька, – сказал Спирька. – Возьми за их постой меня на всю ночь, и делай со мной, что похочешь.
– Баловник ты, Спирька, – сказала Манька и, шагнув вперед, подхватила его и взметнула вверх. – Я тебя, сластника, сейчас в лыву закину!
– Спасите, люди добрые! – дурашливо завопил Спирька. – Максимка, пощекочи жёнку за бока, она от щекотки разом силы лишается!
На шум из избы вышел тощий мужичонка и злобно проверещал:
– А ну, угомонитесь! А тебя, Марья, я что, давно не учил? По битью соскучилась?
Жёнка враз присмирела, поправила сбившийся повойник и пошла прочь от калитки.
– Кто это? – спросил Максим.
– Филька Косой, – шепнул Спирька. – Манькин супруг, страсть лютый махор. У тебя деньги есть?
– Есть немного, – ответил Максим. – А зачем?
– Попотчуй винцом братанов, станешь им другом. Они тебе пригодятся. Может, твою суженую придётся силой из монастыря брать. Деньги давай здесь, чтобы никто твоей казны не видел.
Максим отступил за забор, вынул двугривенный и протянул Спирьке. Тот его живо схватил, сунул за щёку и взял коня за повод.
– Пошли! И ты, малец, не отставай.
Кроме Фильки Косого в избе были Петька Гусак и Аниска Мёртвый. Появлению новых людей, предчувствуя гулеваньице, они обрадовались.
– А где, Спирька, твоя клюка? – спросил Гусак. – Утром ускакал к монахам на одной ноге, а к обеду вернулся на двух да с гостями. Кто тебя на обе ноги поставил?
– Да вот он, – сказал Спирька, указывая на Максима. – Знакомьтесь, а я пока с Марьей пошепчусь.