– Нечего с ней шептаться, – проворчал Косой. – Давай деньги, я сам вина принесу.
– Ну уж нет, – возразил Спирька. – Я давече тебе деньги отдал, так она меня так по спине треснула, что до сих пор болит.
Жёнку искать не пришлось, она явилась сама с лукошком огурцов, поверх которых лежали несколько ломтей хлеба.
– Возьми у Спирьки деньги и принеси вина, – сказал Филька Косой. – И не вздумай отхлебнуть из кувшина!
– Счас исполню, Филимон Иванович, – сладенько вымолвила богатырша и, взяв двугривенный, вышла из избы.
– Бери, Егорка, огурец, – сказал Спирька. – Похрумкай с хлебцем, а то расхватают и не достанется.
Малец взял огурец, горбушку ржанины и сел на лавку. Мужики выжидающе смотрели на Максима.
– У этого парня к нам дело? – сказал Аниска Мёртвый. – Или он к тебе, Спирька, приблудился?
– Мы с ним зимой тележку игумену делали, с тех пор его и знаю. А теперь он пришёл вызволить свою суженую, девку боярыни Шлыковой. Как, пособим?
– Девка – пустяк! – заявил Петька Гусак. – Из-под боярыни мы её быстро опростаем, вот до самого Шлыкова добраться надо да вдёрнуть его на осине.
– У боярского сына, слух есть, денег немерено, серебра да золота, – мечтательно произнёс Аниска Мёртвый. – Вот бы мы, дружьё, разгулялись. Брать надо Шлыкова. Властям сейчас не до нас, давече на торге взяли одного с прелестной грамоткой Степана Разина.
– Когда это Разин сюда явится, – возразил Косой. – Может, он так и будет на Низу гулять.
– Степан Тимофеевич непременно явится, – сказал Максим, и в избе стало так тихо, что все услышали, как с потолка на стол шлёпнулся таракан и зашуршал, убегая, ножками по скоблёной доске.
– А тебе, парень, откель ещё ведомо? – грозно спросил Гусак. – Коли соврал, то повинись, а то у нас каждое слово к ответу.
– Мне сам Степан Тимофеевич про это сказал, – спокойно ответил Максим. – Я в мае был у него под Царицыным и на Чёрном Яру.
– Врёшь! – одновременно выдохнули Гусак и Мёртвый и стали приближаться, сжав кулаки, к Максиму.
Так же одновременно они кинулись на него, но сильный парень оттолкнул их от себя с такой мощью, что они спинами впечатались в стену избы и затихли.
– Вот дураки! – сказала всё это видевшая Манька. – Что, как псы, на гостя кинулись? Вы расспросите его и по словам поймёте, врёт или говорит правду. А теперь садитесь за стол.
Мужики стали слушать Максима, позабыв про пированье, весть о Стеньке Разине хмелила их головы покрепче самого крепкого зелена вина, каждое слово, сказанное Максимом, капало на души этих людей раскалённым оловом.
Максим закончил своё повествование, и в избе воцарилось молчание. Первым очнулся от очаровывающей разум были Аниска Мёртвый.
– Верю каждому твоему слову, братан, – вымолвил он дрожащим от волнения голосом. – Такого выдумать нельзя.
– Я и не выдумываю, – сказал Максим. – Всё это правда, а что делать с ней, решайте сами.
– Так говоришь, что Разин пойдёт на верховые города? – спросил Гусак.
– Не раз слышал об этом от него самого.
– Тогда нам надо идти на Волгу, встречать атамана. Ближе всех отсюда нам Синбирск, туда и направимся. И тебя, парень, с собой повезём. Не придёт Стенька, головой ответишь.
– Что моя голова, – сказал Максим. – Мне Любашу вызволить надо.
– Это для нас не работа, – зашумели гулёвые люди все разом. – Завтра и опростаем твою девку из монастыря.
Максим проснулся рано, поднял голову и огляделся вокруг. Ватажники вповалку спали на полу, дверь была открыта, в избу тянуло сырым воздухом, и было слышно, как хозяйка доит корову: молочные струи швыркали о дно и бока липового подойника. Егорка будто поджидал, когда проснётся Максим, открыл глаза и сел на лавке.
– Дядька Максим, – жарко зашептал он. – Ты уходишь с этими, а как я? Возьми и меня с собой.
– Забудь и мыслить об этом, – буркнул Максим, но задумался. Мальца надо было куда-то определять на жительство. Он встал, погрозил собравшемуся следовать за ним Егорке пальцем, вышел во двор и огляделся.
День обещал быть светлым и жарким, солнце показало из-за ограды золотисто-рыжую верхушку, легкий ветерок едва шевелил листья на деревьях. Максим заприметил в огороде бочку, прошёл к ней и окунул в воду голову, отряс её, отжал бороду и почувствовал рядом чьё-то горячее дыхание.
– Испей парного молочка, – сказала Манька, протягивая подойник.
– Всю душу промыл от сухоты, благодарствую.
– Да ты вина и не пил, – усмехнулась хозяйка. – Сразу видно, не из нашенских питухов, те пока не упадут, всё лопают. Ты ведь не женат?
– Пока нет. А что?
– Гляжу, мальца за собой водишь чужого, – сказала Манька. – Тебе он всегда обуза, отдай его мне. Для сына он велик, а в племянники моему Фильке как раз годится. Ну, как?
– Я бы его здесь оставил, – подумав, ответил Максим. – Но где мне взять веру, что здесь мальцу будет не солоно?
– Был у меня сынок Архипушка, – печально вымолвила хозяйка. – Сгорел от простуды, а я с тех пор впусте хожу. Мальца не обижу, хочешь, перед Николаем Угодником дам зарок?
– Вижу, что ты добрая жёнка, – сказал Максим. – Приведи мальца.
Манька, забыв подойник, над которым уже начала виться мошкара, убежала в избу и скоро вынесла оттуда на руках испуганного Егорку.
– Хозяйка просит тебя остаться у неё, – сказал Максим. – Она обещает быть тебе матерью, доглядывать за тобой, беречь… Идти тебе за мной, Егорка, нельзя. Я не ведаю сам, где завтра голову преклоню.
Малец заморгал, затем из глаз по щекам потекли крупные слезы.
– Вот беда! – жалобно воскликнула Манька. – Долгие проводы, долгие слёзы. Ступай отсель поскорее, куда наладился!
И, укачивая на руках, как малое дитя, она понесла Егорку в свою избу.
Уголёк заждался хозяина и приветствовал его весёлым ржанием. Максим похлопал коня ладонью по холке, снял с жерди седло, закинул ему на спину, подтянул подпруги и повёл к калитке, возле которой собралась Спирькина ватажка.
– Ты, Спирька, иди с Максимом передом, – сказал Гусак. – А мы двинем вдогон. Сойдёмся возле трапезной.
В монастыре утренню уже отслужили, монахи и послушники разбрелись по работам, и в обители было безлюдно. Игумен и другие надзирающие за порядком чины, проводив рязанского архиерея, позволили себе расслабиться и пребывали в своих кельях.
– Как пойдём за девкой? – спросил Аниска. – Скопом или по одному?
– Не надо шума, – сказал Максим. – Сначала нужно сведать, как она. Ты, Спирька, веди меня в палаты, а остальные пусть ждут здесь.
Приезжие богомольцы, стекавшиеся в монастырь, те, кто был побогаче и познатнее, помещались в левой стороне большой избы на каменной подклети, и вход туда был с отдельного крыльца. Максим и Спирька поднялись по нему к двери и, осторожно ступая по ступеням лестницы, поднялись наверх. Кельи располагались по обеим сторонам просторного прохода. Максим вопрошающе глянул на спутника, и тот поманил его за собой. Спирька останавливался, прислушивался, наконец, указал на нужную дверь.
– Она тут.
– Жди меня здесь, – прошептал Максим и чуть приоткрыл дверь, из которой на него сразу дохнуло запахом лекарственных трав и сгоревшего лампадного масла.
Просторная келья была разгорожена тканевой занавесью, близ окна стоял стол, за которым спиной к двери сидела девица в чёрном одеянии и чёрном платке.
– Любаша, – тихо позвал Максим.
Девица вздрогнула, резко обернулась, попыталась приподняться, но не смогла, бедняжка сомлела от неожиданности и поникла. Максим успел поддержать её, прижал к себе и заглянул в бледное запрокинутое лицо. Его до рези в сердце поразило, как изменилась Любаша, она похудела, прежняя розовость щёк и губ сменилась нездоровой синевою, нос заострился, глазницы впали, и от них разбежались морщинки.
– Любашенька, – прошептал Максим. – Я пришёл за тобой.
Она распахнула задрожавшие ресницы, охнула и прослезилась.
– Не горюй, – ласково сказал Максим. – Бежим отсюда, пока никого нет.
– Тише, барыня почивает за занавесью. Сон у неё чуткий.
– Так поторапливайся. Нужно уходить без шума, чтобы не было скорой погони.
Любаша сняла с головы платок и стала укладывать умилившие Максима девичьи мелочи: ленты, пуговицы, гребни для расчёсывания волос, цветные нитки, иголки, маленькие ножницы и короткую нитку жемчуга, хозяйкин подарок.
Неожиданно из-за занавеси раздался хриплый, прерывающийся кашлем, голос:
– Любка, подай питьё.
Любаша ушла к барыне, послышались тихий звон чарки о поднос, журчание влаги и кашель.
– Кто у тебя там? – сказала барыня Шлыкова. – Ну-ка отведи занавес.
– Я одна.
– Не лги! Придержи меня, крепче придержи…
– Беги, Максимушка! – вскликнула Любаша, но парень остался стоять, будто прирос к полу.
Сорванный занавес упал, и на него встала разбитая водяной болезнью старуха. Одной рукой она опиралась на палку, другой повисла на девице.
– Так это ты, беглый холоп! – прохрипела барыня. – Люди, ко мне! Взять его! Взять!
– Беги, Максим! – взмолилась Любаша.
Этот возглас подтолкнул парня к действию, он отстранил Шлыкову, подхватил Любашу на руки и быстро выбежал из кельи.
– Взял-таки девку! – восхитился Спирька. – Ну теперь, брат, бежим!
Они торопливо спустились по лестнице и выбежали на крыльцо.
– Скорее на коня! – крикнул Спирька. – Жди нас на тропе, что ведёт на Тешу.
Максим вскочил в седло и посадил обеспамятевшую Любашу впереди себя. Резвый Уголёк скоро вынес их из монастырских ворот, они промчались мимо торга, оставив позади себя изумлённые вопли людей, и устремились к близкому лесу.
Проехав по тропе с версту, Максим свернул в сторону и остановил коня на солнечной полянке возле широко разросшегося дуба. Придерживая Любашу, он сошёл на землю, затем снял девицу и положил на траву. Она была бледна, и только редкое дыхание подсказывало, что в ней ещё теплится жизнь. «Опоздал я к ней, – с горечью подумал Максим. – Она почти уморила себя своим горем. Может, и опоздал к ней на те дни, когда ходил к проклятому вору Стеньке Разину». Он с жалостливым любованием смотрел на свою суженую, поглаживая её руки.