Любаша открыла глаза и улыбнулась.
– Как здесь вольно дышится, – тихо промолвила она. – Я давно не бывала в лесу, а так любила ходить по ягоды. Здесь, наверно, есть земляника, если только не отошла. Сорви мне ягодку.
Максим прошёлся по полянке, затем опустился на колени и стал шарить в траве руками. Земляника была, он попробовал на вкус: высохла как сено. С полночной стороны дуба трава была гуще и выше, Максим пополз туда, раздвинул влажные стебли и увидел россыпь крупных и спелых ягод. Он снял шапку и стал собирать в неё землянику, набрал и поспешил в Любаше.
– Как вкусно, – сказала она, попробовав несколько ягод. – Я всегда её любила, особенно с молоком. А ты что не ешь, на!
И она протянула ему самую спелую и сочную ягоду. Он взял её ртом и поцеловал девичью руку.
– Какой мне день сегодня выпал, – сказала Любаша. – Наверно, самый солнечный и счастливый… Что это, дятел?
Максим нахмурился.
– Это наши попутчики идут. Пора собираться.
Ватажники остановились на тропе и переговаривались.
– Вызволили девку, теперь она нам обуза, – проворчал Гусак.
– Они на коне, – сказал Спирька. – От нас не отстанут.
Когда перешли Тешу, Максим догнал ватажников.
– Вон, видите кузню, – сказал он. – Мы будем в ней. А вы куда сейчас?
Ватажники заухмылялись, парень будто не знал, зачем они сюда явились.
– Заляжем в лесу до сумерек, – хохотнул Косой. – А дальше сделаем так, что вокруг светло, как днём, станет.
Максим зашёл в кузницу, вынес овчину, выхлопал её от пыли об угол сруба, постелил на траву под липой.
– Посиди здесь, – сказал он Любаше. – Я сейчас костерок исхлопочу. Вскипятим водички, у меня толокно есть, рыба.
Любаша с улыбкой наблюдала, как он разжёг бересту и наломанные сучья, сбегал на речку за водой, поставил на огонь. Она была готова от охватившего её счастья заулыбаться, но внезапная боль стиснула нутро, и она закусила губу, чтобы сдержать крик. Во рту стало солоно, Любаша отвернулась и сплюнула кровью.
– Неможется мне, Максимушка, – жалобно сказала она. – Я полежу, а ты ешь, не жди меня.
Он бережно опустил её на овчину и положил под голову свою шапку.
– Спи, – сказал Максим. – Я позже тоже прилягу.
Ватажники шли по лесу, подыскивая себе удобное место для становища. Косой уже бывал здесь и знал, где находится усадьба боярского сына Романа Шлыкова.
– Годите, – время от времени повторял он. – Вот взойдём на увалы, всё будет видно, как на ладони.
Гусак шёл за Спирькой и был недоволен, что тот привёл к ним в ватагу неизвестного человека, который вполне мог принести беду для всех.
– Ты, Спирька, хоть и навроде нашего атамана, но догадка в твоей башке и не почевала, – ворчал Гусак. – Опростали мы для него из монастыря девку, а где для нас выгода? Вечор сунул на всех один двугривенный, и расчёлся. У нас раззудилось ретивое и ещё по алтыну пропили. Выходит, этот Максим всем нам сделал убыток, к тому же с похмелья у меня в голове такое, что будто собаки в ней лают. А теперь с нами не только он, но и свою девку навязал, а с неё проку вовсе нет, дохлая она, сразу видать, не жилица вовсе… А на нём однорядка новая, рубаха, штаны, да в кошельке, вестимо, побрякивает.
– Не зуди, Гусак, – отбрехивался Спирька. – Не во всём надо жить для своей выгоды. Доброе дело, оно и такому, как ты, плуту зачтётся.
– Где зачтётся? Там, что ли? – Гусак топнул ногой о землю. – Что-то я не слышал, чтобы оттуда кто-нибудь являлся в мир с вестями. Ты таких знаешь?.. Так и помалкивай, доброхот!
Вскоре ватажники вышли на увал, поросший высокими прогонистыми соснами, между которыми стояли небольшие осины и рябины. В распадке сыскался родничок, ватажники расположились вкруг него, вынули каждый свой сухарь, обмакнули в воду и стали полдничать. После разлеглись на хвойном насте и стали подрёмывать, и только Фильке Косому не лежалось, он поднялся повыше и принялся выглядывать, что делается в шлыковской усадьбе.
Долгое время она была пуста, но затем к воротам подъехал человек в господской одежде, к нему выбежал мальчонка, отодвинул одну створку ворот. «Барин приехал!» – понял Косой. Шлыков тяжело слез с коня и сел возле крыльца на лавку. От амбара к нему поспешил старик, сняв шапку, стал слушать, что ему выговаривает барин. «Добро, – подумал Филька. – Все на месте, тут-то мы хозяина и приказчика накроем разом, чтобы все захоронки выведать».
Он сошёл вниз к товарищам, лёг, подложив под голову шапку, на захвоенную землю.
– Что там? – тихо спросил Спирька.
– Оружных людей не видно. Барин на месте.
– Дождёмся потёмок и пойдём, – зевнув, сказал Спирька. – Дремли, брат, пока время есть.
На закате ватажники собрались на верхушке увала и стали жадно, как псы, глядеть на шлыковскую усадьбу, которую медленно окутывал вечерний сумрак. Там стало люднее, с Туга пригнали коров, и две жёнки начали их доить, задымилась поварня и вокруг неё засуетились люди, девка снимала с жердей высохшую одежду, конюх подвёл коня к пруду и начал его скрести и поливать водой.
– Пора! – объявил Спирька, и ватажка стала спускаться с увала к усадьбе. Каждый из ватажников был вооружен большим ножом, который ему уже приходилось пускать в дело, кровь была им привычна, и свои жизни они не ставили и в полушку.
Ограда для них не стала препятствием, кряжистый Аниска Мёртвый выворотил кол, и они побежали к самой большой господской избе. Навстречу выскочил громадный, задыхающийся лаем пёс, но Косой огрел его по спине березовым дрыном, и он, скуля, пополз на брюхе в сторону. Ватажникам помог открыть дверь караульщик: он выскочил на крыльцо проверить, что за шум во дворе, и его тут же ударом ножа под дых уложил насмерть Гусак. В потёмках, натыкаясь друг на друга, ватажники полезли по лестнице в горницу, на пороге которой встал боярский сын Шлыков с обнажённой саблей в руке. Спирька заметил его первым и швырнул в барина кругляш железа на короткой цепи. Раздался сдавленный хриплый вой, и вся ватажка была в хозяйской комнате.
– Зажги смольё! – велел Спирька.
Гусак взял лампаду с божницы, береста вспыхнула и осветила просторную хозяйскую горницу. Мёртвый подошёл к барину и приподнял его за волосы.
– Жив? – спросил Спирька.
– Оклемается, – ответил Аниска Мёртвый. – Воды бы ему в харю плеснуть.
Косой взял со стола кувшин, заглянул в него, понюхал.
– Квас годится?
– Плескай! – велел Спирька.
Квасное омовение помогло, Шлыков захлопал глазами, заозирался. Гусак сгрёб его за рубаху и поставил на ноги.
– Где казна? – рыкнул Мёртвый и ткнул горящим смольцем в бороду боярского сына, но Шлыков был не робкого десятка, раззявил сожженный рот и начал лаяться.
– Не видать вам, холопы, моей казны! Не для того её собирали мои деды-прадеды, чтобы воры растрясли зажитки по шинкам да кружалам!
– Стой, дружьё! – остановил кинувшихся на Шлыкова соратников Спирька. – Ведите сюда приказчика, старый хрыч лучше барина его казну ведает.
Косой и Гусак убежали за приказчиком, а Спирька подошёл к барину.
– Придётся тебя, боярский сын, на огонь ставить. Отдай казну по-доброму!
Шлыков отвернулся и засопел. Спирька задумался, с какого края начать поджаривать барина, и вдруг ему почудилось, что в горнице ещё кто-то есть. Он выхватил из руки Аниски смольё и осветил тёмный угол.
– Ба! – вскликнул Спирька. – А вы, лебёдушки, как сюда попали?
На широкой лавке сидели две голые девки, от страха они одеревенели и лишь время от времени взмыкивали, пытаясь что-то сказать.
– Да ты затейник, Шлыков! – усмехнулся Спирька. – Посвети, Аниска, я им одежонки сыщу.
Девичьи летники были разбросаны по полу, он нагнулся, чтобы их поднять, и в этот миг Шлыков вскочил на ноги и кинулся в дверь, а за ним помчался Аниска Мёртвый. Послышались ругань, возня, а затем глухой удар откуда-то снизу. Спирька подхватил смольё с пола и выбежал к лестнице.
– Аниска! – позвал он. – Где ты?
– Беда! – раздался из подклети голос. – Барин скатился с лестницы и шею свернул.
– Что за беда, шею свернул, – растерялся Спирька. – Неживой, что ли?
– Дух из него вышел напрочь! Что братанам скажем?
– То и скажем! – осерчал Спирька. – Отвечать будешь ты.
Он вернулся в горницу, девки уже прикрыли наготу и боязливо жались к стене.
– Брысь отсель!
Девки сделали один шажок, другой к двери, а потом будто их ветром вынесло.
– Раздора меж нас не должно быть, – сказал Мёртвый, входя в горницу. – Давай, Спирька, отвечать оба два.
– Добро, – согласился Спирька. – Утраченного не вернуть.
Приказчик Емельяныч от страха обезножил, Косой и Гусак привели его под руки.
– Где господская казна, старый? – спросил Спирька. – Хочешь жить – отвечай!
Емельянычу уже доводилось переживать нашествия воров на усадьбу, и он ведал, что отвечать.
– Кто же укажет захоронку, кроме самого барина? Рассудите здраво, соколики: тайное лишь тогда тайное, когда оно ведомо лишь одному. Роман Иванович не дурак, всё держал в себе.
– А где же барин? – спохватился Гусак.
– Забудь про него, – сказал Аниска. – Думай о казне.
– Ты что, старый, шутить вздумал? – Спирька поднёс огонь к лицу Емельяныча. – Говори, где захоронка!
– Беда мне, – всхлипнул приказчик. – Разоряйте, берите всё, что имею!
– И много ли у тебя?
– Двадцать рублей без малого…
Никто из ватажников и близко возле таких денег не бывал, и они тотчас соблазнились уловкой хитрого приказчика, уведшего их от хозяйской казны, повели Емельяныча в его избу, где он указал, какую половицу надо ломать. Свои зажитки старик хранил в глиняном горшке, завёрнутом в рогожку. Казна ощутимо весила, Спирька взял её в руку и счастливо осклабился.
– Не пуста!
– Эх, соколики! – загундел Емельяныч. – Как же не пуста, в ней шестьсот шестьдесят шесть алтын и две копейки.
Ватажники были довольны; увидев казну, они никуда больше не глядели, только на неё, но Спирька искал на усадьбе и другое.