На дворе было темно. Федот схватил Максима за руку и повёл за собой между изб и амбаров.
– Куда ты меня тащишь?
– Долг платежом красен, помнишь, как ты мне денег на похмелье дал. А я, брат, не люблю, когда добрых людей взаперти держат. Прыгай за прясло, Бог даст, свидимся.
Тихо упасть на землю не удалось. Беглеца окликнул строгий голос, но он уже был далеко и бежал что есть сил, не ведая куда. Под ноги Максиму попалась жёсткая кочка, он запнулся и свалился в поросшую травой яму, где и затаился, прислушиваясь, нет ли за ним погони. Отдышавшись, Максим высунул из ямы голову и огляделся. Прямо перед ним невдалеке над землёй горели три огня. Поморгав, он понял, что это пылает смольё на башнях рубленого города. Теперь Максим знал, где ему можно спастись, и он, пригнувшись, перебежал через дорогу к волжской стороне крепости.
Максим медленно шёл по крутому косогору, то и дело хватаясь руками за невысокие кусты, чтобы не соскользнуть вниз. Место, где начинался подземный лаз в рубленый город, он видел в потёмках, и сейчас была тёмная ночь, и все кусты и камни смотрелись близнецами. «Где же этот кол? – думал Максим, понимая, что начинает отчаиваться. – Ведь он где-то рядом, стоит и дразнит меня». Он шагнул, поскользнулся и, падая, ударился рукой о дерево. Посмотрел на него, – это был тот самый кол, который ему показал Твёрдышев.
В лаз вела деревянная, из жердей, лестница, Максим спустился на несколько ступенек и поставил на вход затворную крышку. От дна колодца был всего один путь, парень нащупал его руками и пополз на коленях по липкой глинистой грязи, отчаянно надеясь, что впереди нет завала. От страха и затраченных усилий его дыхание стало прерываться, он сел отдохнуть. На него временами капала вода, Максим ощупал стороны лаза руками и понял, что обрушение ему не грозит, везде стояли подпорки и перекладины, а вода шла не сверху, а из земли, гора сочилась влагой спрятанных в её глуби водяных жил.
Дальше он полз без опаски и скоро увидел полоску зыбкого света. Максим стал двигаться осторожнее, чтобы не выдать своего присутствия, и скоро оказался в подвале, где стены были из деревянного бруса, а верх покрыт толстыми досками. Это была сторожка воротника Федьки Трофимова. Он был в ней не один.
– Ты, Настя, не разбрасывайся рублями, что тебе воевода жалует, – наставлял отец свою дочь. – На кой тебе браслет за два рубля, ему красная цена полтина, а ты попадье ни за что переплатила. Отдала бы деньги мне, у меня бы они в дело угодили.
– Ты мне все уши высушил, тятя, своими мечтами. Давала я тебе деньги, где они? Купил на посаде двор, так его сожгли, а ведь он в десять рублей встал!
– Кабы не вор Стенька Разин, имела бы ты, где голову притулить. Что ж, сожгли избу, но не последний день живём. Есть у меня одна задумка…
– Что такое ты надумал?
– Вот прогонят вора, и я уйду из воротников, стар стал ворота ворочать. Поставлю избу, и заживём мы, дочка, в своё удовольствие.
– Это ж как заживём? – заинтересовалась Настя.
– Слыхала, небось, что Пахомовну, после того как в неё воевода из пушки стрелил, кондрашка расшибла. Теперь вино на посаде курить некому будет. А я ведаю, как это делается.
– Вестимо, ведаешь, – рассмеялась Настя. – Не одну бочку вина выжрал.
– Когда это было, – вздохнул Федька. – Давно быльём поросло. Ты это, рубли воеводы неси мне, целее будут.
У Максима от пыли, сыпавшейся сверху, першило в горле, он не стерпел и раскашлялся.
– Кто это там! – взвизгнула Настя.
– Молчи, девка! – строго произнёс Федька. – Ступай за дверь и погляди, нет ли кого.
Настя хлопнула дверью сторожки, а воротник на палец приоткрыл творило и вопросил:
– Обзовись, кто ты есть?
– Приказчик гостя Твёрдышева, Максим.
– Знаю такого, – сказал Федька. – Выходи. Хотя погодь, я рогожу тебе под ноги кину. Грязи на тебе, приказчик, как на чушке. Таким тебя людям показывать нельзя, сразу учуют неладное и поволокут к воеводе.
Воротник приоткрыл дверь и поманил Настю.
– Сбегай к Твёрдышеву и скажи, что явился его приказчик. Да гляди, чтобы никто тебя не встретил по дороге! Пусть гость принесёт ему чистую одежду, а то он вывалялся в грязи с головы до ног.
Поручение отца пришлось Насте по нраву, она страсть как любила прикоснуться к чему-нибудь тайному и запретному, к тому же гость Твёрдышев всегда её привлекал статью сильного мужа и, конечно, богатством, о котором много и часто судачили синбирские кумушки после того, как стало известно, что Степан Ерофеевич овдовел два года назад. С той поры он стал подолгу жить в Синбирске, и Настя не упускала случая пройтись лебёдушкой мимо завидного жениха, но он смотрел мимо, не замечая её томления и зазывных взглядов.
В городе поговаривали, что кормилица Потаповна не даёт своему молочному сыну воли, она и встретила Настю, когда та начала постукивать в дверь твёрдышевской избы.
– Ты чего это, на полночь глядя, припёрлась? – строго вопросила старуха в дверное оконце.
– Приказчик Степана Ерофеевича к нам явился. Пусть хозяин возьмёт чистую одежду и заберёт его к себе.
– Жди на крыльце, – сказала Потаповна и захлопнула оконце.
Настя присела на лавку рядом с дверью в тень, где её со стороны улицы не было видно. Через некоторое время послышались осторожные шаги, и на землю легла тень крадущегося человека, который остановился возле твёрдышевского крыльца, потоптался и пошёл прочь. Настя облегчённо вздохнула: стрелецкий голова Бухвостов постоянно её донимал своими приставаниями, хотя воевода Милославский поглядывал на него всё тяжелее и пронзительней.
– Ты кого здесь поджидаешь? – недовольно спросил Твёрдышев, показываясь из двери. – А ну, дуй, девка, впереди, а я пойду после.
Настя обиженно цыкнула и, не таясь застучала каблуками сапог по доскам крыльца. Степан Ерофеевич вернулся в избу, посидел в сенях на лавке и осторожно вышел на крыльцо.
Настя в сторожку к отцу не вернулась, она подошла к небольшой двери с задней стороны воеводской избы, достала из волос шпильку, отодвинула ею щеколду и через подклеть поднялась в покои воеводы. Милославский её ждал.
– Где шлялась, гулёна? – ласково сказал князь, подвигаясь к стене.
Настя сняла летник и, задув свечу, нырнула под заячье одеяло.
– Отца обихаживала, – сладко потянувшись всем телом, промолвила девка-душегрейка. – Шубёнку ему зашивала. А потом пока сюда шла, всё казалось, что кто-то за мной идёт.
– Кто это мог быть? – встревожился Милославский. – Опять Бухвостов.
– Может, и он, откуда мне знать, я не оглядывалась. Может, и он, а может, и Твёрдышев.
«Ужели и гость такой же сметанник?» – стукнуло в голове князя и отложилось занозой.
– Будешь жить с Саввой, – отпирая дверь своей избы, сказал Твёрдышев. – Верхние комнаты я освободил под раненых. Пока сиди тихо и никуда не высовывайся. У воеводы много наушников, мигом донесут, что ты неведомо откуда свалился в Синбирск. О лазе забудь до конца своих дней.
В коридоре их встретила Потаповна, взяла узел с грязной одеждой и неодобрительно глянула на измазанные глиной сапоги парня. Он разулся и в носках спустился в подклеть. Потаповна шла за ним следом, в руке у неё было плетёное блюдо, накрытое полотенцем.
Савва встретил Максима с распростёртыми объятиями, обнял, мазнул сырым носом по щеке, усадил на лавку, покрытую войлоком. Потаповна поставила блюдо на сундук и вышла. Монах снял с него полотенце.
– Балует меня ключница, – весело сказал он. – Каждый вечер потчует стряпней со сметаной или маслицем.
– То-то я гляжу, что ты округлел, как соборный протопоп, – не сдержал улыбку Максим. – А ты всё грамотки переписываешь?
– Какое там! – воскликнул Савва, подхватив оладьем сметану. – Как сели в осаду, так к нам только вороны вести приносят. Да и Степан Ерофеевич сейчас лишь мирскими делами занят, каждый день у воеводы сидит, с лучшими людьми думает, как не сдать Синбирск вору. А ты как?
Максим скоро поведал о том, что случилось на Теше.
– Жаль отроковицу, – вздохнул Савва. – А я вот уже полвека живу, а зачем? Правда, зла я никому не сделал, но и добра тоже.
– Не скажи, – возразил Максим. – Через твоё умение многие разумом обогатились.
– Может, и так, – вздохнул Савва и неожиданно весело глянул на Максима. – Я вот горевал, зачем прибежал в Синбирск, а три дня назад, когда воевода затворил рубленый город, вдруг понял.
– И что же ты уразумел?
– Великие дела вокруг Синбирска начались, и я тому свидетель. Стенька Разин вздыбил всё Поволжье за волю и правду. Такого на Руси ещё не бывало.
– Тебе, Савва, в тёплой подклети, рядом с оладьями и сметаной, какое до всего этого дела? – сказал Максим. – Явится в Синбирск государево войско, разгонит толпы, и Разину отрубят голову, а через год о нём все забудут.
– Не скажи, парень! – голос Саввы наполнился молодой силой. – Память о Стеньке не уйдёт вместе с ним. Я этому не дам совершиться.
– Не ждал я от тебя такой прыти, – удивился Максим. – Ты что, эту память о воре, чтобы она не сгинула, за подол собрался удерживать?
– У меня покрепче задумка, – сказал Савва и, сунув руку за лавку, вынул оттуда им самим переплетённую книгу. – Знай, парень, что я по примеру «Казанской истории» начал писать «Хронограф Синбирской осады воровским войском Стеньки Разина».
Максим заметил, что в книге было уже исписано десятка два страниц, и это его удивило.
– Стенька только приступил к Синбирску, а у тебя уже вон сколько понаписано?
– Я пишу, подобно другим историям, об основании града окольничим Богданом Хитрово и других замечательных случаях, бывших в Синбирске до тех пор, когда Стенька подошёл к городу и сначала бился с князем Барятинским, а потом обложил его со всех концов своим войском.
– Где же ты, Савва, о прежних днях узнаешь? – спросил Максим. – Или выдумываешь?
– Как можно! – обиделся Савва. – Здесь всё истинная правда. Если похочешь, я кое-что зачту.