Скоро Петька прибежал, золотое ожерелье принёс с аметистовыми брызгами, такими блескучими, что Настя довольно, как кошка, прижмурилась, накрыла им высокую белую шею, в зеркало глядит и не узнаёт себя, так сразу воздорожала в своём мнении о себе самой.
– Брысь, Петька, отсель, и ты, тятя, выйди! К такому ожерелью мне нужно оболочься во всё лучшее и красное.
К воеводе Настя явилась разодетая в опашень из тонкого красного сукна, в козловых башмаках, голова у неё была полуприкрыта широкой, тканой серебряными нитями повязкой, связанной на затылке синей лентой. Милославский глянул не любезную его сердцу девку-душегрейку, и всю тоску с него разом смыло. Однако поначалу он напустил на себя строгость.
– По каким залавкам ты от меня хоронилась, по каким запечьям отиралась? А почто в чулане дверь выломала и куда сбежала? Правда ли, что вокруг избы Твёрдышева кружила?
– Всё неправда, – сделав смиренный вид, жалобно вымолвила Настя. – Я не в себе была все эти дни. Жила точно в бреду.
– Что так? – заинтересовался воевода. – Врешь, поди, тебе, продувной девке, это не в новость.
– А вот и не вру, изурочила меня кудесница Дунька Козлиха, напустила на меня свои чары, вот я и обеспамятела, и не ведала, что творила.
– На кой лад ты далась этой Козлихе? Ты что, ей соперница в чародействе? Отвечай без утайки!
И тут Настя удивила воеводу: пристально глядя на него, вопросила:
– Какая награда мне будет, если я объявлю государево «слово и дело»?
– «Слово и дело»! – опешил Милославский. – Да какое «слово и дело» может быть у тебя, поломойной девки?
– А вот есть! Говори, какая награда?
– Не гнои мне, Настя, душу! – в сердцах воскликнул Милославский. – Вот отыму у вора Стеньки казну и насыплю тебе полный подол серебра да золота. Ты хоть понимаешь, что наделала? Ты уже промолвила: «слово и дело государево»! Я теперь должен взять тебя в розыск, иначе сам в ответе буду. А тебе за утайку имени человека, на которого ты заявила «слово и дело», полагается пытка, а не награда! Говори, кто он есть!
– Пропади он пропадом! – махнула рукой Настя. – Гость Твёрдышев. Он хотел присушить меня чарами Дуньки Козлихи, я всю неделю в лихорадке была, спасибо, Макрида отвела от меня эту хворь.
– Только и всего? – скривился воевода. – С таким доносом не ко мне нужно идти, а к протопопу Анисиму, только он может различить, чем это дело пахнет – ладаном или серой. Я же для тебя велел сладкий стол накрыть.
Настя скушала ломтик сахарной дыни, облизала пальцы и вымолвила:
– Гость Твёрдышев в подклети своей избы прячет двух воровских людей, и оба они явились к нему от Стеньки Разина.
– Ты не выдумала это? – сразу оценив важность вести, переспросил Милославский. – Если соврала, то лучше откажись от брехни.
– Видела их своими глазами, – взяв другой ломтик дыни, небрежно вымолвила Настя. – Один приказчик Максимка, а другой появился со сломанной ногой, в прожженной одежде, как зовут, не слышала.
– А что, приказчик верно явился от вора? – обняв Настю за плечи, спросил Милославский. – Или тебе приблазнилось?
– Как не так, когда он в тятиной сторожке при мне из погреба вылез, весь в паутине и грязи.
– Выходит, он там жил? – сказал воевода. – Кто же его туда посадил?
– Скажешь тоже, жил, – удивилась непонятливости Милославского Настя. – Он вышел из лаза, что прокопан из крепости на береговую гору.
– Как прокопан! – вскричал, вскочив со скамейки, воевода. – Кем прокопан? Почему я о сём не ведаю? – Он забегал по комнате, затем резко остановился. – Значит, и отец твой Федька Трофимов в стачке с ворами!
– Тятю не тронь! – озлилась девка. – Он даже мне про этот лаз не сказал.
– Ладно, оставим Федьку, – махнул рукой воевода. – Ясно, что лазом заведовал Твёрдышев. Добро, что воры про него не знают. А может, уже знают? Петька!
Денщик просунулся в комнату и вытаращился на своего хозяина.
– Срочно, но тихо доставь ко мне полковника Зотова, и пусть он прихватит с собой три десятка солдат.
Обнаружение пособников воровского атамана внутри крепости было делом великой важности, и Милославский с нежностью глядел на свою девку-душегрейку.
– Ты, Настя, из моей избы не уходи.
– Что, опять в чулан посадишь? – вспыхнула Настя.
– Дался тебе этот чулан, – мягонько сказал Милославский. – Живи у меня гостьей, что нужно, спрашивай с денщика и ключника.
– И поломойничать не надо? – Настя сама поглядела и дала увидеть Милославскому свои ухоженные белые руки.
– Есть кому этим заняться, – Милославский вплотную приблизился к Насте и жадно вдохнул дразнящий запах спелого женского тела. – Живи у меня барыней, но остерегись перемигиваться хоть с кем, не то узнаешь мою тяжёлую руку.
Полковник Зотов находился возле наугольной башни, которая сильно пострадала от пожара, учинённого в ней воровскими казаками. Первый и третий ярус были целы и лишь слегка закоптились от огня и дыма, но второй ярус выгорел, кроме боковых срубов, весь: сгорел бревенчатый пол, две лестницы, обгорели края бойниц, и всё это нужно было срочно восстанавливать и поправлять. Люди для работы у него были, ратники на Руси всегда умели не только воевать, но и строить, и, отложив оружие, они брали в руки топоры и споро справлялись со всяким плотницким делом.
И сейчас одни солдаты разрубали брёвна на две половинки для половых плах, другие вытёсывали доски потоньше, для ступеней и боковин лестниц, третьи вкапывали на первом ярусе башни столбы, чтобы на них уложить пол для второго яруса. Гвоздей, скоб или другого железа рядом с солдатами и близко не было, всё строилось и держалось на пазах и выступах, вырубленных топором для соединения плах и брёвен в одно целое.
Со стороны могло показаться, что солдаты работают с ленцой, но полковник их не подгонял, он знал, что к вечеру всё будет сделано, и с интересом смотрел, как четыре стрельца несут две жердины, а за ними идёт голова Бухвостов. Дойдя до прясла, стрельцы положили ношу на землю и стали разворачивать жерди в разные стороны, освобождая закреплённое на их краях большое полотнище.
– Ты что, Бухвостов, надумал уплыть из Синбирска? – сказал Зотов. – На что такой парус сделал?
– Сейчас, Глеб Иванович, увидишь и удивишься, – ответил голова. – Поднимайте, стрельцы, жерди, да не спешите!
Хоть и немалые были жерди, но полотнище едва высунулось выше прясла.
– Поднимите повыше до нижнего края паруса! – велел Бухвостов и палкой замерил, насколько нужно прибавить жерди в длину. – Что скажешь, Глеб Иванович?
В этот миг с воровской стороны раздался пищальный выстрел, и пуля пробила полотнище.
– Скажу, Бухвостов, что ты этой тряпкой привёл воров в трепет, вон как переполошились!
– Разве это не защита от горящего смолья? – заметив прохладное отношение к своей выдумке, сиротливо произнёс Бухвостов.
– Не думай, что я против, – сказал Зотов. – Может, то смольё, которому было суждено сжечь город, как раз и ударится в твой парус. В нашей осадной нищете и это годится.
– Тогда надо воеводу звать, – обрадовался Бухвостов. – Пусть глянет и скажет слово.
– За этим дело не станет, – сказал полковник. – Вон и его денщик крадётся, видно, перетрясся от пищального выстрела. Что скажешь, воеводский вестник? Какую докуку на наши головы принёс?
– Воевода тебя к себе кличет, господин. Велел тебе вести с собой три десятка солдат, и чтоб те шли оружно.
– Вот она и есть та самая докука, Бухвостов! – сказал Зотов. – Зачем воеводе три десятка солдат, его что там, в избе, недруги осадили?
– Один воевода, с Настей, – простодушно молвил Петька.
– Беда с этой Настей, – усмехнулся полковник. – Знать, она так сильна стала, и от неё освободить воеводу надо столько ратных людей. Может, и ты, Бухвостов, пойдёшь выручать князя из неволи?
– Нет! Нет! – замахал руками голова. – Я на такой подвиг даже ради воеводы не готов.
– Ступай, Петька! Скажи Ивану Богдановичу, что тотчас явлюсь, – сказал Зотов и, подозвав к себе капитана роты, велел ему немедленно взять нехилых солдат и бежать к воеводской избе. Сам он не стал ждать воинскую силу и отправился к воеводе один.
В воеводской избе было тихо, холодная осень прогнала из неё всех мух, по вечерам печи стали помалу протапливать, в горнице было тепло, солнечный луч из оконца освещал на столе кувшин с вином и сладкие закуски. Князь Милославский изволил слегка попировать со своей девкой-душегрейкой и теперь возлежал с ней на лавке, занятый разрешением непростой задачи, которую перед ним поставила Настя своим разоблачением измены в доверенной князю великим государем крепости, осаждённой воровским войском Разина. Милославский верил, что девка не наклепала на гостя Твёрдышева попусту, ясно, что у купца рыльце пушком присыпано, только какая от этого разоблачения выгода воеводе? Он знал, что на Москве всякий, раскрывший измену другого, сам в первую очередь оказывался под подозрением, как потатчик совершённого преступления. «Где ты до этого был? Куда глядел? Что с этого поимел?» – такие вопросы нередко звучали в пыточных каморах Разбойного приказа, и отвечать на них Милославский не хотел.
Воевода не отличался скородумием, но был способен к здравому розмыслу, и в этом случае он, не спеша, всё разложил по полочкам и в результате вывел, каким образом ему надлежит действовать, чтобы не оступиться самому. И к приходу Зотова он уже знал, как надлежит поступить.
Полковник пришёл к воеводской избе, но Милославского, вопреки обычаю, на крыльце не было. Явился капитан с тремя десятками солдат, и тогда Зотов расшевелил денщика, чтобы тот донёс об исполнении приказания своему хозяину.
Петька осторожно приблизился к дверям горницы, где были Милославский и Настя, и осторожно поскрёбся.
– Господине, – выждав время, сказал денщик. – Полковник Зотов явился и привёл солдат.
Милославский собрался подняться с лавки, но его перехватила Настя.
– Погоди, князюшка, – пролепетала она, и потянулась к нему всем жарким телом. – Скажи, чтобы обождали.