ал на тетюшское воинство.
– Даю тебе, полковник, две недели, чтобы ты из этого людского хлама сделал боевых рейтар, – сказал окольничий. – Больше времени у меня нет. Придёт Чубаров, и мы сразу двинемся на Синбирск.
– Нам не впервой, князь, из сброда сотворять витязей! – весело сказал Зыков. – Эти за неделю будут готовы идти в огонь и воду!
Он ведал, про что говорил. За столь малое время подготовить из трусоватых дворянишек безоглядно идущих на верную смерть отчаянных рубак стало бы непосильной задачей для любого иноземного маршала, но только не для русского полковника. И особой хитрости в этом не было. И Зыков, и ротные начальники намеревались учить новиков воинскому делу с такой беспощадной жесточью, что те непременно, после десятка дней непрерывного битья и недосыпа, должны были взмолиться, чтобы их немедленно послали в бой, ибо каждый из них стал понимать, что в бою он ещё сможет выжить, а в учении его ждёт неминуемая смерть.
– Держи новиков в поле, – велел окольничий. – Разбей там стан и не уходи из него без моего слова. Через неделю я наеду и посмотрю, чему ты их научил.
Новые рейтары, спутав ряды, стали выходить из посада в чистое поле. Замыкал их движение воз с палками для битья, на которых сидел заросший до бровей чёрной бородой сержант, исполнявший в свободное от войны время обязанности полкового палача.
Через неделю, как он и обещал, окольничий приехал в сопровождении Зыкова к новобранцам. Было ветрено, и над полем, вытоптанным рейтарскими конями, белыми шмелями проносились хлопья снега. Барятинского ждали: едва он ступил на границу стана, как тревожно заухали тулумбасы, рейтары выбежали из шалашей, обгоняя друг друга, кинулись к своим коням и встретили окольничего в боевом строю.
Полковой воевода медленно ехал вдоль линии рейтар и вглядывался в их лица. Он видел перед собой совсем других людей, чем неделю назад, это было заметно по их отрешённо тупым взглядам, которыми они глядели на окольничего, и тот удовлетворённо отметил, что беспощадное учение пошло воинским людям впрок и они стали готовы к выполнению любого его приказа.
Часть поля была изрыта рвами, за которыми были поставлены столбы с прибитыми к ним деревянными щитами. Зыков велел подпоручикам приготовиться повести свои роты на препятствия в боевом строю и отъехал с Барятинским в сторону на небольшое возвышение, откуда всё хорошо было видно.
– Сколько сейчас в каждой роте людей? – спросил окольничий.
– Без малого по двести пятьдесят, – ответил полковник. – Я всех прибежавших к нам дворян немедленно отправляю сюда. Разреши, князь, начинать?
– Начинай!
Зыков вынул из седельной кобуры пистолет и выстрелил вверх, и тотчас первая рота пошла крупной рысью на препятствия, но скоро понеслась галопом, с разгона преодолела первый ров, затем второй, рейтары выхватили из седельных кобур пистолеты и на скаку выстрелили по деревянным щитам, которые от ударов тяжёлых пуль начали покрываться дырами и рассыпаться на щепки.
Зыков вопрошающе глянул на окольничего, и тот недовольно пробурчал:
– Строй сломали, некоторые олухи и пистолетов не успели вынуть, как промчались мимо столбов. Худо, полковник, худо!
Вторая рота прошла через рвы и отстрелялась лучше первой, но Барятинский и тут остался недовольным.
– Не умеют идти на приступ в плотном строю. Учи их, Зыков, времени у тебя на это меньше недели!
В этот же день пришло известие от Чубарова: к Тетюшам подошли три больших струга. На одном были воинские припасы, а на двух других прибыла пехота, стрелецкий приказ полного состава. Барятинский поспешил на пристань, где его встретил стрелецкий голова Юдин, который передал ему отписку Чубарова. Окольничий развернул её, углубился в чтение и скоро от досады стал краснее своей рыжей бороды. Полковник слабо знал грамоту, из его каракулей Барятинский понял только то, что его дорогой шлем с белыми перьями цел, а сам Чубаров обещает скоро быть в Тетюшах.
– Как там, на Казани, мой Чубаров? – спросил окольничий.
– Он у князя Урусова в большом уважении, – ответил стрелецкий голова. – Живёт в воеводской избе, ест и пьёт с кравчим за одним столом.
– Оставь, Юдин, сотню стрельцов на разгрузку струга, а остальных веди к полковнику Зыкову, он укажет тебе место, где ты разобьёшь свой стан.
Скоро пришёл капитан Зверев с полусотней телег, которые он насобирал у обывателей города. Стрельцы поснимали с себя оружие и стали выносить со струга воинские припасы: рогожные кули с порохом, небольшие, удобные для перевозки свинцовые чушки, лубяные короба с гранатами, железные ядра для полевых пушек россыпью, несколько сот копий для копейной пехоты и большой деревянный ящик, который полагалось открыть только полковому воеводе. Барятинский велел сорвать с него крышку, в ящике оказались три сотни седельных пистолетов шведской работы, смазанные рыбьим жиром и присыпанные мелкой стружкой.
После воинских припасов с грузового струга вынесли много рогожных кулей с толокном и сухарями, коробов с рыбой и выкатили пять восьмивёдерных бочек зелена вина для укрепления здоровья и воинского духа рейтар и пехоты.
Полковник Чубаров явился в Тетюши 18 сентября 1670 года посуху и привёл с собой полносоставный стрелецкий приказ и полтысячи рейтар из ближних к Казани нижегородских волостей, которые попрятались от воровских людей близ князя Урусова.
Окольничий, построив своих рейтар, встретил Чубарова на воинском стане. Полковник подъехал к князю на дорогом тонконогом жеребце, сияя золочёным с белыми перьями шлемом.
– Вижу, возлюбил тебя князь Пётр Семёнович, раз пожаловал туркменским конём, – усмехнулся Барятинский. – Тебя, Чубаров, нужно отдать в Посольский приказ и отправлять на посылки к иноземцам. Что за слова ты нашёл, чтобы улестить спесивого казанского воеводу?
– Не я, великий государь нашёл такие слова, – сказал полковник. – Он устроил Урусову за его сидение в Казани вдали от вора грозную выволочку и посулил отправить его воеводой в Даурию. Но вслед за своей немилостью дал кравчему солдатский полк Трифонова, потому он так легко расстался с двумя стрелецкими приказами, у него их есть ещё два, да ещё несколько тысяч конных татар, которые пребывают к вору Разину в великой ненависти за его бесчинства над Едисанской ордой и бусурманами на Каспии.
– Стало быть, Урусов теперь готов идти на Синбирск? – спросил Барятинский.
– Поспешного выхода чаять не стоит, – сказал Чубаров. – Князь мешкает до крайней возможности и будет в Синбирске через день после того, как ты сокрушишь вора. А посыльщиков к великому государю с известием о победе постарается отправить раньше тебя.
– Что ж, это в его повадках, загребать жар чужими руками, – согласился с полковником окольничий. – Объяви начальным людям, что всем полкам, приказам и прочей пехоте быть готовыми к строевому смотру. А сегодня разбери, вместе с Зыковым, всех прибылых рейтар по своим полкам.
Через день войско Барятинского вышло из Тетюшей и отправилось в сторону Синбирска. Окольничий имел в строю два полка рейтар и до двух тысяч пехоты. За войском, охраняемый ротой рейтар, двигался обоз и полевые пушки. Сам полковой воевода находился во главе передового полка рейтар Чубарова, из которого две сотни всадников были отправлены вперёд для проведывания местности. Им было велено хватать всех, кто им попадётся, и решать, как с ними поступать: явным ворам после жёстких расспросов рубить головы на месте, наиболее важных пленных и всех дворян посылать на суд окольничего.
Отойдя тридцать вёрст от Тетюшей, войско, после ночлега, вышло к Свияге, и близ села Куланги к Барятинскому прибежал рейтар из передового охранения и донёс, что на них насела бунтарская ватага крестьян, вооружённых косами, вилами и дубьём, числом тысячи в три душ, которые норовят прижать рейтар к глубокому и крутому оврагу.
Чубаров был рядом, и окольничий велел ему вести полк на воров и рубить и стрелять их без всякой жалости. Полковник привстал на стременах, вырвал саблю из ножен и, издав нечленораздельный пронзительный вопль, пустил коня крупной рысью. За ним, на ходу перестраиваясь в боевые ряды, растекаясь в ширину, пошёл рейтарский полк, более тысячи всадников, и подмёрзшая за ночь земля загудела под тысячами конских копыт, и, вспугнутая этим гулом, с голых вершин берёзового леса снялась громадная стая ворон и с оглушительным гомоном полетела, как чёрная туча, в сторону Свияги, заслоняя собой тусклое предзимнее солнце. Рейтары Чубарова, бежавшие от Синбирска, и новые, из нижегородцев, были дворянами и шли вперёд, пылая лютой ненавистью к рабам, которых они считали за говорящий скот, внезапно охваченный бешенством бунта и кинувшийся забодать и растоптать своих владельцев.
Ослеплённые яростью крестьяне пёрли на прижатых уже к краю оврага рейтар передовой роты и проглядели смерть, которая накатила на них сзади. Рейтары Чубарова выстрелили из пистолетов, взялись за сабли, и началась резня. Мужиков охватил ужас, они кинулись бежать во все стороны, их гнали, рубили и топтали конями. Скоро всё поле возле Куланги было усеяно убитыми, а спасшихся от немедленной смерти ожидала мучительная казнь.
К ним подъехал Барятинский и велел всех казнить расчленением. Полковые палачи опростали из мешковины свои особые широкощёкие топоры и принялись на колодах лишать людей ног, рук и голов. Так казнили шестьдесят семь человек, остальных окольничий велел бить до полусмерти палками, чтобы им неповадно было бунтовать в другой раз.
Барятинский убедился, что скоро дойти до Синбирска ему не удастся: на речке Карле на него навалилась тысячная толпа мужиков, и на то, чтобы с ней расправиться, ушёл целый день. Из-за боя случилась большая задержка возле села Кырсадаки, затем рейтарам пришлось разгонять и казнить бунтовщиков у села Старые Маклауши.
Точных известий о судьбе Синбирска у Барятинского не было, пойманные воры рассказывали небылицы, всякий раз другие, и окольничий был в затруднении понять, что там происходит на самом деле, пока близ Тагая, уже на засечной черте, к нему не привели человека, объявившего себя поручиком Надёжой Кезоминым. Барятинский недоверчиво на него посмотрел, но пришелец выпростал из холопской одёжки свиток грамоты и подал её полковому воеводе.