Что ж, когда людей убивают сотнями, тысячами, миллионами, это, как правило, делается во имя правды и справедливости. Унгерн и Семенов – не исключение. В своих мемуарах Семенов, похоже, хотел создать у читателей впечатление, будто бессудными казнями грешил только Унгерн, человек со странностями, а он сам, Семенов, в этом не повинен. На самом деле и атаман, и барон снискали мрачную славу в Забайкалье своими репрессиями против мирного населения, часто не причастного к большевикам, и тем самым только провоцировали рост партизанского движения.
Что же до религиозных взглядов Унгерна, то, в семеновском изложении, он предстает сторонником единой истинной веры на земле, находящей свое выражение в различных религиях, причем ни одна из них не имеет никаких преимуществ перед другими. Потому-то, в частности, барон легко воспринял буддизм в Монголии, не отрекаясь от лютеранства. Он даже готов был исполнять буддийские обряды, оставаясь в то же время приверженным вере предков, о чем говорил и на допросах у красных: «Унгерн заявляет себя человеком, верующим в Бога и Евангелие и практикующим молитву. Предсказания Священного писания, приведенные Унгерном в приказе № 15… он считает своими убеждениями». Предсказания же, содержащиеся в знаменитом приказе, звучали следующим образом: «Народами завладел социализм, лживо проповедующий мир, злейший и вечный враг мира на земле, так как смысл социализма – борьба.
Нужен мир – высший дар неба. Ждет от нас подвигов в борьбе за мир и Тот, о ком говорит Св. Пророк Даниил (гл. XI) (на самом деле – XII. – Б. С.), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествия дней мира: «И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые найдены будут записанными в книге. Многие очистятся, убедятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют. Со времени прекращения ежедневной жертвы и поставления мерзости запустения пройдет 1290 дней. Блажен, кто ожидает и достигнет 1330 дней» (160 – Дан., XII, 1, 10 – Последняя цифра ошибочна: должно быть 1335. – Б. С.).
Твердо уповая на помощь Божию, отдаю настоящий приказ и призываю вас, офицеры и солдаты, к стойкости и подвигу».
На том же допросе Унгерн заявил, что приказ № 15 был написан полковником Ивановским и журналистом Оссендовским. Но, как можно предположить, то место, где речь идет о пророчестве Даниила, было написано самим Унгерном.
Только одну религию не признавал барон и отказывал ее последователям в праве на существование. Это – иудаизм. В данном случае Унгерн готов был даже одобрить переход иудеев в христианство: в Азиатской дивизии служили несколько выкрестов, пользовавшихся доверием Унгерна, в частности, братья Вольфовичи и Жуч. И в приказе № 15 барон призывал: «Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Всё имущество их конфисковывать». В Урге же, а ранее в Даурии, евреев Унгерн истребил практически поголовно.
В монгольских и китайских частях Азиатской дивизии Унгерн применял всю ту же разработанную Семеновым систему двойного командования. К счастью для барона, ему пришлось сражаться против китайских войск под китайским же командованием, а китайцы тогда в таких условиях были никакими вояками. Но беда Унгерна заключалась в том, что своим невыносимым характером он в конце концов восстановил против себя практически все национальности Азиатской дивизии. В результате китайские и японские части дивизии, так и не проявив себя в бою, в большинстве своем дезертировали, русские казаки восстали против него, а монголы сдали его красным из рук в руки.
Вообще же качество унгерновских формирований достаточно адекватно охарактеризовал один из его противников – советских партизан: «Особенно славилась своей наглостью дикая дивизия, набранная с разного сброда: китайцев, калмык, бурят и прочей сволочи». И что интересно – в Забайкалье инородцы по большей части поддерживали белых, тогда как русских поселенцев главным образом защищали красные. Последние порой проявляли не меньшую жестокость, чем Унгерн, равно как и тувинцы (урянхи), ойроты и другие инородцы по отношению к русским поселенцам.
Как отмечает историк А.Г. Тепляков, «в докладе «О политическом состоянии области» 8 октября 1922 г. секретарь Ойротского обкома РКП(б) вынужден был признать, что красные «части отличались такими приемами, как, например, рубка направо и налево всех и вся (кроме бандитов, конечно с последними они драться не способны), не разбираясь со степенью виновности, причем часто погибали и совершенно не винные при огульном истреблении полудиких туземцев (пример: уничтожение цельного поселка Курзун Песчанской волости с населением в 30 душ, причем погибли женщины, дети, старики и пр.). Командиры частей даже лично пристреливали туземцев только за то, что последние не умеют объясниться по-русски (пример: комполка 186… Моговец застрелил женщину-инородку, едущую из Алтайска, только за то, что она не могла с ним по-русски объясниться), полное разграбление целых поселков вплоть до земледельческих принадлежностей».
Демонизация образов атаманов Семенова, Унгерна и Анненкова помогала большевикам замалчивать собственные преступления. Можно вспомнить, что в одном только Семиречье к июню 1919 года, по оценке колчаковской администрации, красные партизаны вырезали до 10 тыс. казахов. А в Приамурье красные уничтожили тысячи оседлых ороченов, поддержавших атамана Семенова. Как отмечает А.Г. Тепляков, в одном из документов правительства ДВР расправа над ороченами элегантно объяснялась тем, что «…семеновская политика вовлечения туземцев в гражданскую войну погубила целые селения оседлых орочен».
А за поддержку белых, по данным того же Теплякова, Хамниган-Бурятский хошун Агинского аймака осенью 1920 года был разгромлен красными партизанами Нестора Каландаришвили: три его сомона полностью опустели, в двух других из 6 тыс. жителей осталось менее 200 чел. Остальные бежали в Монголию, но многие оказались убиты, и их тела валялись непогребенными еще в марте 1921 г. В Бырцинском дацане и вокруг было подобрано более 70 трупов, в основном монахов, женщин и детей.
После занятия семеновцами Забайкалья Унгерн был произведен в полковники и назначен комендантом станции Даурия, где формировал Азиатскую конную дивизию из казаков, бурят и монголов. Он чувствовал себя, в свою очередь, достаточно независимо от Семенова. На допросе в Троицкосавске 27 августа 1921 года Роман Федорович показал, что «себя подчиненным Семенову не считает. Признавал же Семенова официально лишь для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на свои войска». Унгерн учитывал, что популярность коренного забайкальского казака Семенова в Забайкалье не сравнима с его собственной. Никакими особыми военными подвигами время, связанное с пребыванием барона в Даурии, ознаменовано не было. По окрестностям лишь ходили слухи о творившихся там бессудных казнях и о том, что трупы расстрелянных, зарубленных или удавленных выбрасываются в сопки на съедение бродячим собакам. Неслучайно уже с весны 1918 года имя Унгерна исчезает со страниц семеновских мемуаров и появляется вновь только в связи с походом Азиатской дивизии в Монголию.
Л.В. Вериго ставил Унгерна выше Семенова: «Отличаясь выдающейся храбростью, а также безупречной честностью – это в полном смысле бессребреник, Унгерн соединял в себе полное нежелание кому-либо подчиняться и одновременно с этим был чрезвычайно суеверный человек. Не проходило дня, чтобы ему лама (бурятский священник), а таких в забайкальских полках много, не гадал на бараньей лопатке (особый способ гаданья), и, если лама нагадал ему плохо, то никакими приказаниями, ничем Унгерна в бой невозможно было послать, но если лама нагадал хорошо, то Унгерн совершал что угодно и шел на самое рискованное дело.
В полную противоположность Семенову, Унгерн – женоненавистник, и до 1919 года – полный девственник, но в отношении спиртных напитков Унгерн тоже полная противоположность Семенову, насколько Семенов мало пил, настолько Унгерн был алкоголиком. В чем они сходились – это только в полном неумении разбираться в окружающих людях. Сам по себе Унгерн, мрачный и замкнутый, никогда, конечно, никому не льстил, но себе лесть считал за правду. Возражений никогда никаких не терпел, противоречий тоже, и всякого хоть раз ему противоречившего – уже ненавидел. Сам не желая подчиняться, требовал себе полного подчинения, и никогда не разбираясь с обстоятельствами дела, раз ему показалось, что поступили не так, как ему хотелось, он немилосердно избивал палкой, называемой «дашур» (это особая полицейская палка монголов и китайцев), и, зачастую, настолько серьезно, что избитых им относили в лазарет на несколько дней. Он не считался ни с годами, ни с занимаемым местом, а просто или бил, или порол. Все расправы, что особенно нехорошо, производились им только по докладу двух-трех лиц, которым Унгерн верил, хотя и это оказалось до поры до времени, так как одного из них – именно Лауренца – он расстрелял, а двух просто прогнал – братья Еремеевы.
Семенову он не верил, то есть не верил в его способности (в этом отношении он был прав), зачастую в лицо, а зачастую – открытыми телеграммами называл его просто дураком или ругал матерной бранью. О подчинении он не хотел и слышать, и это началось сразу же после его удаления в Хайлар. В общем, что делал Унгерн, никто не знал, как никогда никто не знал, что формирует Унгерн, сколько у него людей, на какие средства, куда он пошел воевать – все это было никому не известно. Столкновения Семенова с Унгерном начались уже после занятия Читы, и особенно после того, как Семенов привез к себе Машу, которую Унгерн не переваривал.
Вначале Унгерн начал нанимать для отряда на службу монголов, но потом сношения с монголами завел самостоятельные, хотя его сношения ограничились только привлечением к себе их на службу, и называемая Монгольская бригада – была детищем Унгерна.