Если же продолжать перечень сходства между мемуарами Волкова и Голубева, то тут и подробное описание еврейского погрома и последующих грабежей в Урге, а также пыток и казней, которые творились по приказанию барона. Вместе с тем в голубевских «Воспоминаниях» бросается в глаза отсутствие среди действующих лиц автора. Он ни разу не выходит на сцену, оставаясь принципиально неопознаваемым, тогда как в волковских «Записках» в их окончательном виде автор отнюдь не скрывается за объективностью повествования. К тому же рукописи «Записок» предпослано обширное вступление, где автор излагает свою биографию. Это наводит на мысль, что «Воспоминания» Голубева изначально предназначались для публикации под псевдонимом, поэтому в них и не сообщается никаких конкретных данных об авторе. Интересно также, что документы, цитируемые Голубевым, относятся к делам Азиатской дивизии еще до начала Монгольского похода. Данное обстоятельство также наводит на мысль о том, что автор «Воспоминаний» присоединился к Унгерну только после взятия последним Урги.
В мемуарах Голубева содержится также немало сомнительной информации. Вероятно, как и в случае с мемуарами Пономарева, Волков, наряду с подлинными документами, включил в их текст и слухи, в подлинности которых он сомневался, но которые были художественно яркими. А вот в «Записки» он включил только то, в истинности чего не сомневался. Поэтому, например, он полностью переписал в окончательном тексте эпизод с казнью прапорщика Чернова, так как в эмиграции узнал многие факты, полностью изменившие картину происходящего.
Мемуары Голубева оставляют стойкое впечатление, что автор во время описываемых событий находился в Урге. Именно происходящее здесь он излагает по собственным впечатлениям, а не по документам и рассказам очевидцев. В частности, здесь описаны те же события, что и у Волкова: неудачная попытка защитить Ургу от красных, а также бегство из Урги Ивановского и Жамболона и убийство по приказанию полковника Циркулинского доктора Клингенберга и его любовницы сестры Шевцовой. При этом только Волков и Голубев называют имена тех, кто прикончил доктора, – войсковой старшина Тысханов и прапорщик Козырев. Совпадают также описания казней прапорщика Чернова и войскового старшины Архипова. Наконец, только Волков и Голубев сообщают, будто Унгерн, отправившись в поход на север, позднее прислал в Ургу распоряжение расстрелять нескольких офицеров своего штаба. По счастью, депешу барона в Урге принял один из офицеров, чья фамилия была в списке, и все дело удалось обратить в недоразумение. У Волкова рассказ об этом выглядит так: «Я был оставлен при штабе и сейчас же откомандирован в распоряжение монгольских министров внутренних дел и финансов.
В конце июля (очевидная описка, следует читать: июня, поскольку к концу июля в Урге уже почти месяц стояли части Красной Армии. – Б. С.) Унгерном, ушедшим в Россию, была прислана в Ургу телефонограмма с приказом немедленно расстрелять четверых человек. В списке была моя фамилия. По счастливой случайности, телефонограмму принял дежурный офицер, фамилия которого была также в числе четырех.
Я бежал по уртонам (монгольский пони-экспресс), на озеро Буир-нор, к Хайлару, сделав в течение пяти с половиной дней около 1200 миль и переменив 44 коня».
Тут автор допускает сознательный анахронизм, пытаясь представить свое бегство из Урги как следствие распоряжения Унгерна о своем расстреле. Но на самом-то деле он покинул Ургу уже после прихода туда красных, выхлопотав командировку в одном из монгольских министерств на восток страны, к китайской границе. Разгадка заключалась в том, что Борис Николаевич не очень хотел светить среди собратьев-эмигрантов тот факт, что покинул Ургу уже при красных. Это дало бы повод заподозрить в нем большевистского агента.
Под псевдонимом же мифического Голубева (в котором различные исследователи подозревали то выпоротого по приказу Унгерна статского советника, то есаула, пробравшегося затем на Дальний Восток, а то санитарного врача, занимавшегося транспортировкой раненых в Китай) Волков описал эпизод с несостоявшимся расстрелом более подробно, хотя свою собственную фамилию в числе кандидатов на расстрел предпочел не называть. Дело будто бы обстояло так: «Перед выходом из Урги для наступления на СССР Унгерн приказал Жамболону умертвить всех оставшихся в Урге русских, не считаясь ни с чином, ни со званием. Но так как среди оставшихся русских был начальник штаба, а также несколько человек, специально оставленных Унгерном для обслуживания нужд дивизии, и госпиталь с ранеными, то распоряжение обращено было в шутку».
Голубев, как и Волков, очень подробно, со знанием дела, описывает деятельность унгерновской контрразведки и ее главы полковника Сипайлова. В остальной эмигрантской литературе, посвященной Унгерну, только поручик Н.Н. Князев, непосредственно работавший в контрразведке, столь подробно затронул этот сюжет. Как уже говорилось, Князев и Волков почти наверняка были знакомы. Не исключено, что один из них рекомендовал другого для службы в контрразведке. Можно не сомневаться, что Волков и Князев общались между собой и в Урге, и позднее в Маньчжурии, и черпали из этих бесед информацию для своих мемуаров. Также иркутянин, полковник Михаил Георгиевич Торновский, был знаком с Волковым. Последний ссылается на него как одного из своих информаторов в описании похода Унгерна на Россию. Он упоминает Торновского как «полковника Т., бывшего начальника штаба генерала Резухина». От него Волков почерпнул многие детали о боевых действиях, а тот, в свою очередь, узнал от Волкова некоторые подробности о действиях контрразведки и о взаимоотношениях Унгерна с монголами в Урге. В частности, сожжение прапорщика Чернова описано Волковым, в том числе, и со слов Торновского, так как многие детали совпадают. Также и гибель купца Носкова описана Торновским и Волковым очень похоже, и здесь первый, скорее всего, черпал информацию у второго.
В целом можно сделать вывод, что мемуары Волкова, написанные под разными именами, правдивы и наиболее достоверны прежде всего в той части, где описывается происходящее в Урге в период осады и взятия ее Унгерном и последующего пребывания барона в Монголии. Близость к П.А. Витте позволила Волкову быть информированным во многих сферах, равно как и его деятельность по обеспечению взаимодействия различных тыловых учреждений Азиатской дивизии с только что созданными монгольскими министерствами. В отношении же боевых действий Азиатской дивизии до взятия Урги, в том числе в Даурии, равно как и похода против Советской России, заговора против Унгерна и его пленения, Волков опирался на показания офицеров Азиатской дивизии, собранные им в 1921–1923 годах в Маньчжурии и в последующие годы в Америке. Здесь сообщаемое им правдиво в тех случаях, когда он имеет дело с собственными впечатлениями информаторов, а не с передаваемыми ими слухами. Наибольшее сомнение вызывает ряд сведений, сообщаемых от имени Пономарева. В частности, к таковым относится информация об огромном золотом обозе Унгерна, в котором была чуть не тонна золота. Также сомнительна информация о будто бы предпринятой Пономаревым по заданию Унгерна глубокой разведке в Тибет. Если бы сам Волков действительно участвовал в такой разведке, он бы не преминул написать об этом очень важном факте в примечаниях к своей «Унгерниаде», которую он представил в Гуверовскую библиотеку под своим именем. Точно так же вряд ли достоверно сообщение о встрече Пономарева и Сипайлова на монгольско-маньчжурской границе. Ведь Сипайлов, по рассказу Пономарева, ушел с группой всадников из Урги перед самым падением города, взятого красными 6 июля 1921 года. Пономарев же будто бы вернулся в Ургу из тибетской поездки уже после вступления в город советских и красномонгольских войск, о котором узнал, когда еще был далеко от Урги. На маньчжурскую границу он мог попасть лишь спустя какое-то время, по заданию красномонгольского правительства. Сипайлов же не мог так долго скитаться в монгольских песках.
Абсолютно не соответствуют истине биографические сведения о Блюхере, сообщаемые от имени Пономарева. На самом деле Василий Константинович родился в России, никогда не служил офицером в австро-венгерской армии и, соответственно, не попадал в русский плен, хотя многие детали его биографии не прояснены до сих пор. Вместе с тем среди белых были распространены слухи, что в действительности Блюхер – германский или австрийский офицер-генштабист.
Столь же недостоверен рассказ Пономарева об унгерновском золоте: «У Унгерна было не менее тонны золота в слитках весом в два пуда. Было тридцать таких плиток. Серебра-биллона даже не считали за деньги, Унгерн обыкновенно раздавал их чашками (монгольские деревянные чашки). Было много другого серебра – четвертаками, полтинниками и рублями. Было много ямбового серебра, которое ввиду веса и плохого качества мало ценилось. Бумажные деньги – не считались за деньги. Романовские пятисотки Центросоюза передавались пачками. У Унгерна было значительное количество драгоценных камней и жемчуга. Золото – привезено из Даурии. Было много золотых пятирублевок, которые Унгерн раздавал пригоршнями. В ночь, когда был сожжен Чернов, Пономарев был командирован перевезти ценности из одной части в другую. Была зима, двуколки были на колесах, везти было тяжело. Унгерн тревожился и ночью нагнал Пономарева, чтоб проверить. В каждой телеге было до 20 пудов. Это было главным образом золото». Здесь Волков, по всей видимости, опирался на книгу Казимежа Гроховского о Монголии, вышедшую в Харбине в 1928 году. Директор польской гимназии в Харбине, сам геолог по профессии, Гроховский, основываясь на слухах, уверял, будто у Унгерна было «золото, упакованное в 24 ящика… В каждом ящике находилось по 3,5 пуда (57,4 кг) золотых монет». А кроме того, «обитый жестью сундук барона, в семь пудов весом»… И все эти сокровища будто бы были захоронены в 160 верстах юго-западнее Хайлара.
Возможно, под именем Пономарева Волков собирался писать роман про Унгерна, замаскированный под беллетризованные мемуары. Вероятно, он рассчитывал на успех этого произведения прежде всего на американском рынке в качестве своеобразного «вестерна» на монгольском материале. Потом все это можно было бы попробовать развернуть в голливудский сценарий, что обогатило бы автора. А для этой цели очень подходили и таинственный клад исчезнувшего золота Азиатской дивизии, и планы похода в далекий, таинственный Тибет (о намерении Унгерна идти туда ходили лишь смутные слухи), и неожиданная встреча с Сипайловым – вполне в рамках законов романного повествования, но маловероятная в реальной жизни. Нужны были не обязательно достоверные, но казавшиеся правдоподобными яркие эпизоды, способные увлечь читателя.