тей, то они предпочитали держать их при себе в Маньчжурии или в Приморье, а не закапывать в землю в глухих местах Монголии или Забайкалья, куда из них никто уже не предполагал вернуться. Ведь речь не шла о многопудовых обозах золота! А несколько килограммов или даже пуд-два золотых монет или слитков всадник всегда мог увезти без труда. И даже эпизод с сипайловским кладом выглядит подозрительно. Ведь полковник не мог заранее знать, что его арестуют китайцы, а значит, и резона зарывать золото у него не было.
Ивановский так рассказывал в 1924 году следователям о своей роли в составлении печально знаменитого приказа № 15.: «Приказ № 15 был написан профессором Оссендовским, я никакого участия в составлении его не принимал, да и не мог, т. к. Унгерн мне ничего ответственного не поручал. Но я несколько раз относил написанное Оссендовским в типографию. Кроме этого приказа, других приказов в таком же духе не было, за исключением приказов о назначении на должности, но приказа о моем назначении, не только начальника штаба, но даже о зачислении на службу не было».
Летом 1921 года, когда Унгерн отправился в поход на Советскую Россию, Ивановский был оставлен в Урге в распоряжение командующего монгольскими войсками. Отсюда он при помощи Войцеховича бежал из Урги на автомобиле.
Он подробно описал этот побег в 1925 году:
«В мае месяце Унгерн ушел походом на север. Я тоже должен был по его приказанию принять участие в походе. Но как-то ночью… он дважды палкой ударил меня по груди и спине, называя меня фамилией «Павильцев» (очевидно, барон, возможно, под действием наркотиков, перепутал Ивановского со своим ординарцем. – Б. С.). У меня показалась кровь горлом, наутро поднялась температура. Когда он меня увидел, то мое крайне нервное возбуждение и пылающее лицо заставили его предположить, что у меня тиф и он велел остаться в Урге в распоряжении Жамболона. Планы побега много раз мы обсуждали с Вольфовичем. Это был единственный человек, которому я доверял. В начале июня он уехал за 800 верст, получив в интендантстве большую сумму денег по вымышленному докладу о возможности подкупа китайских войск. В случае побега мы должны были заехать за ним. В начале июня, когда уже не было в Урге Унгерна, Войцеховичу удалось отправить из Урги и Сипайлова в отряд к Унгерну. В ту же ночь он вызвал автомобиль (автомобилями кроме Унгерна мог распоряжаться только он). Бензин у нас был спрятан верст на 800. С шофферами Аркадием Ефимовым (с женой) и Дворжаком выехали на восток. Поехали не прямо, а сначала мы должны были заехать за Вольфовичем и взять его с собой. Ехали дня 3–4. У Вольфовича пробыли дня 3, разыскивая керосин, т. к. бензина не хватало. Поехали на север на Буир. Бензина не хватило, запрягли в автомобиль верблюдов. С Буира ехал я с Войцеховичем и Коковиным на лошадях, а из Хайлара с Заплавным. Денег мне на дорогу дал Вольфович 100 долларов».
По прибытии в еще «белый» Владивосток Ивановский службу свою у Унгерна благополучно скрыл и попытался заняться адвокатской деятельностью. 25 мая 1923 года он был арестован советскими властями по обвинению в службе в штабе Унгерна. Вскоре его выпустили под подписку о невыезде, а 21 октября 1925 года дело прекратили. Кстати сказать, при службе у Унгерна, а потом во Владивостоке Ивановский называл себя Кириллом Ивановичем, чтобы его родственники, находившиея в Советской России, не были репрессированы. Но после ареста он назвал свое подлинное отчество. На допросе в ОГПУ Владивостока 25 мая 1923 года Ивановский заявил: «По предъявленному мне обвинению… виновным себя не признаю и объясняю: во всей этой истории я являюсь скорее потерпевшим, чем обвиняемым, так как встретиться с Унгерном и прожить с ним хотя бы несколько дней хуже вечного наказания».
Показания Ивановского подтвердили Арон Михайлович Мариупольских, Василий Александрович Александров, Михаил Яковлевич Кашин, Владимир Константинович Вахмистров и другие свидетели. Они сообщили, что Ивановский прибыл в Ургу осенью 1920 года вместе с Александровым и остался в городе, не получив своевременно документы в консульстве. Они также подтвердили, что Ивановский попал на службу к Унгерну не по своей воле, военной формы не носил, а какой он имел чин, им неизвестно. По словам свидетелей, он работал при штабе в качестве чиновника. Ивановский спас еврейскую семью Мариупольских, достав им в штабе охранное удостоверение. Александров прямо заявил, что благодаря предупреждению и заступничеству Ивановского он не был расстрелян. По его словам, Ивановский был единственным человеком в штабе Унгерна, который помогал всем преследуемым. Свидетели высоко ценили человеческие качества и помощь Ивановского.
Затем Ивановского арестовывали в 1927 и 1941 годах. Последний арест УНКГБ Москвы и Московской области произвело 25 июня 1941 года в поселке Красный Бор под Москвой. Кириллу Николаевичу предъявили обвинение в том, что он во времена правительства Керенского состоял членом Казанского совета рабочих и солдатских депутатов, в 1918–1921 годах служил в контрразведке в Министерстве внутренних дел правительства Колчака, вел активную контрреволюционную деятельность и с оружием в руках боролся против Советской власти. Следствие утверждало, что он в семнадцатом-двадцатом годах был секретным сотрудником Управления Госохраны МВД Колчака в Омске. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 28 ноября 1941 года за активную борьбу против Советской власти в период Гражданской войны Ивановского осудили к высшей мере наказания – расстрелу. Его перевели из Подмосковья в Омск, в тюрьму № 1. Там 26 августа 1942 года вновь осудили по статье 58—6 к высшей мере наказания – расстрелу. Но расстрелять не успели – через четыре дня после оглашения второго расстрельного приговора, 30 августа, Ивановский умер в тюрьме. В 1989 году его полностью реабилитировали.
В 1923 году на допросе Ивановский показал: «Я сам об этом рассказывал (о службе у Унгерна) жившему на той же даче (во Владивостоке в 1922 году) Николаю Петровичу Пантелееву (19-я верста, 7 ул. дом Пантелеева) и позднее члену Коллегии защитников Е.В. Пашковскому. Пантелеев уговаривал меня написать книгу о своих воспоминаниях, обещал ее издать в типографии «Далекая Окраина». В скором времени я начал писать…. Позже, при участии бывшего в Урге Голубева, была написана книга: «Неотпетые могилы», так ее назвал Голубев. Книга эта (стр. 250) издана не была, во-первых, по соображениям политического характера…, а во-вторых она требовала литературной обработки. Книгу эту видели и читали те же Пантелеев и Пашковский». Зато в 1926 году в Пекине появилась рукопись Голубева «Воспоминания», содержащая сведения об Унгерне. Как отмечает Игорь Михайлович Маркелов, «И здесь выявляются интересные совпадения. Ивановский при допросе в 1923 году рассказывает о своих встречах с Унгерном, и те же самые факты повторяются в рукописи Голубева. Это и первая беседа Унгерна с Ивановским, и разговор барона с Кириллом Николаевичем о загробной жизни, и истории спасения еврейской семьи Мариупольских, отправки Сипайлова из Урги к Унгерну в июне 1921 года, состав группы, бежавшей второго июля двадцать первого года из Урги – Войцехович, Ивановский, Коковин, Жемболон.
Возможно, это именно тот Голубев, о котором сообщал Ивановский. В своих «Воспоминаниях» автор, вероятно, использовал материалы книги «Неотпетые могилы».
Обращает на себя внимание еще одна рукопись, опубликованная в пекинской газете в 1921 году: «Случайный. В осажденной Урге (впечатления очевидца)». Псевдоним автора «Случайный» совпадает с псевдонимом, который имел Ивановский как секретный сотрудник в Омске при ставке Колчака. К сожалению, первоначальный текст статьи напечатан на машинке, рукописного варианта статьи для сравнения почерков найти не удалось. Однако велика вероятность того, что эту статью подготовил Кирилл Николаевич. Вероятно, публикация в пекинской газете об обстановке в Урге 1921 года под псевдонимом «Случайный» – это не что иное, как отчет Ивановского о проделанной работе уже не существовавшему правительству Колчака». На наш взгляд, более вероятной все-таки является версия, что статья под псевдонимом Случайный могла быть написана Б.Н. Волковым. Версия же о службе Ивановского секретным сотрудником Госохраны Колчака, равно как и его псевдоним, вполне могли быть придуманы чекистами в 1941 году для фабрикации дела.
Живший в Урге русский коммерсант Дмитрий Петрович Першин писал в мемуарах, что «у барона в качестве начальника штаба был образованный юрист, некто Ивановский, который «под шумок» говорил, что он задыхается в тяжелой атмосфере, окружающей Унгерна, и что Унгерну в трудную минуту не на кого опереться, и барон чувствует это одиночество. Надо сказать, что многие должны с глубокой признательностью помянуть Ивановского, который очень многим спас жизнь, пользуясь для этого всякими случаями, явно рискованными и лично для него».
Можно сказать, что Ивановский предвидел тот заговор, который офицеры дивизии составили против барона. Он хорошо прочувствовал одиночество Унгерна и понял, что его нетерпимость и жестокость приведут к тому, что все его оставят.
Сравнительно подробно об Ивановском написал Сергей Евгеньевич Хитун, бывший боец Оренбургской армии, освобожденный Унгерном из Ургинской тюрьмы, куда его посадили китайцы вместе с другими русскими колонистами, и служивший в Азиатской дивизии шофером. Ему частенько приходилось возить Ивановского. Хитун вспоминал: «Начальником Штаба Дивизии был ускоренного выпуска Генерального Штаба (г. Томск) капитан Дубовик (возможно, речь идет о георгиевском кавалере, штабс-капитане 240-го Ваврского пехотного полка Григории Кондратьевиче Дубовике, награжденном орденом Св. Георгия 4-й степени Высочайшим приказом от 23 января 1917 года. – Б. С.). Он долго не пробыл в этой должности. Его выдержка, хладнокровие и медлительность вывели из терпения барона, который сослал капитана рядовым в Чахарскую сотню.
Его заместил старик Войцехович (Хитун называет его Войцеховским. – Б. С.) – инженер Путей Сообщения – «лукавый царедворец»; он действовал успокоительно на горячего барона своими льстивыми словами. Это, говорили, он вбил Унгерну в голову идею о его, барона, сходстве с Петром Великим, Войцехович также умело ушел в сторону, упросив Унгерна освободить его от должности начальника штаба, ссылаясь на то, что из-за ишиаса он на своем коне не поспевает за скакуном барона.