Тем временем большевики принимали энергичные меры для разложения рядов Азиатской дивизии, больше всего опасаясь, что она может вторгнуться на советскую территорию. РВС 5-й армии писал Ленину: «В случае успеха Унгерна, высшие монгольские круги, изменив ориентацию, сформируют с помощью Унгерна правительство автономной Монголии под фактическим протекторатом Японии. Мы будем поставлены перед фактом организации новой белогвардейской базы, открывающей фронт от Маньчжурии до Туркестана, отрезывающей нас от всего Востока».
31 марта ЦК РКП(б) постановил издать воззвание от имени Башкирского и Татарского обкомов к башкирам и татарам Азиатской дивизии с обещанием им полной амнистии и возвращения на родину в случае прекращения борьбы.
Но больше всего разлагала дивизию не большевистская агитация, а вынужденное безделье и отсутствие перспективы на будущее. Да и монголы, поняв, что с китайцами больше воевать Унгерн не собирается, постепенно меняли свое отношение к Азиатской дивизии, не столь охотно, как прежде, снабжая ее продовольствием, фуражом и лошадьми.
После того, как Унгерн убедился, что с реставрацией династии Цин ему придется сильно повременить, он решил обратиться к единственной оставшейся альтернативе – двинуться в советское Забайкалье.
Перед походом Унерн также составил обращение к казахам, которых по принятой в России до революции традиции именовал киргизами. Он надеялся на их поддержку. Барон призывал: «Вожди киргизского народа!
По воле Всевышнего Бога мне было суждено помочь правителю Халхи, Его Святейшеству Богдо-хану, свергнуть власть китайских революционеров-большевиков и довести дело объединения всех областей Внешней и Внутренней Монголии в единую Великую Монголию.
Я ни на один день не прекращал борьбы с разрушителями и осквернителями России и всех народов и государств, с большевиками-коммунистами. Они захватили власть и над значительной частью киргизского народа, и судьба его жизни, его имущества, веры и чести будет такова, как судьба русского народа.
Сражаясь рука об руку с монгольскими племенами и подвергая вместе с ними опасности жизнь свою и моих войск за независимость Монголии, я сблизился с монгольским народом, понял его веру, обычаи и его заветные, горячие, благодарные думы о судьбе их родины. Вот почему я обращаюсь к вам, единоплеменникам моих боевых соратников-монголов, с этим посланием, веря, что вы поймете меня.
Зная хорошо Запад, где родились гибельные учения большевизма и коммунизма, зная западную культуру, оценивая пользу и вред, идущие оттуда, я явно вижу, что монгольским племенам, где бы они ни жили, грозит смертельная опасность, как со стороны русской, так и со стороны китайской революции, для которой уничтожение порядка, истинных законов и обычаев веры, а затем и самых народов, зараженных чумою революции, является главной целью.
Киргизы России уже разорены большевиками. Монголия испытала гнет беззаконий, чинимый китайскими революционерами-большевиками. Надо спасаться и начать борьбу не только одним оружием, пока еще не поздно, пока еще осталось, что спасать, пока есть силы для борьбы.
Я продумал план этой борьбы. Он одобрен Святейшим Богдо-ханом и лучшими людьми Монголии. Борьба эта в объединении всех племен Внешней и Внутренней Монголии, управляемой ныне Богдо-ханом и его правительством в Урге. Дальнейшая задача – соединение всех племен и верований Монгольского корня в одно независимое, могущественное Срединное государство, которое будет, как ветвь огромного дерева, питаться от могучего древнего древа верной прежним заветам Срединной Империи, возглавляемой императором из кочевой Маньчжурской династии, носительницы веры, верности и любви ко всем народам Великого Монгола.
Для этого нужен общий совет и обсуждение великой задачи. Призываю вас к совместной работе. Опасность очень велика. Она быстро идет вперед, медлить нельзя. Вы уже пострадали. Впереди вас ждут еще более тяжелые испытания. Поэтому призываю вас ответить на мое послание немедленно, когда и куда вблизи от границы могут быть посланы доверенные лица для свидания с вашими представителями. Помните, что промедление часто равно смерти.
Призываю на вас благословление великого Бога».
Казахские ханы не испытывали никакого восторга от прихода большевиков. Но и царское правительство добрых чувств у казахов не вызывало. Оно жестоко подавило восстание 1916 года и поддерживало русских колонистов, оседавших на исконных казахских землях после начала столыпинской аграрной реформы. Главные прелести большевистского правления – насильственная коллективизация и страшный голод начала 1930-х годов, бегство сотен тысяч уцелевших казахов в Синьцзян – были еще впереди. Тут Унгерн не ошибся. Но утопией было привлечь на свою сторону казахов и другие соседние народы лозунгом единения монгольской расы. Ведь кроме расовой принадлежности да еще кочевого образа жизни казахов с монголами ничего не связывало. Религия – другая, язык – другой. Да и перспектива оказаться в восстановленной Циньской империи на положении национального и религиозного меньшинства, пусть и пользующегося автономией, вряд ли могла вдохновить казахов на борьбу. Главное же, казахские вожди хорошо помнили, что с большевиками не справился сам адмирал Колчак, армия которого в лучшие времена насчитывала несколько сотен тысяч человек. И глупо было надеяться, что теперь эту задачу сможет решить Унгерн с парой-тройкой тысяч бойцов.
Как кажется, барон, с характерным для него отсутствием политического реализма, почти до самого конца, до взятия Урги красными, не понимал, что монгольское правительство было для него очень ненадежным союзником. И Богдо-хан, и премьер-министр Джалханцза-хутухта неизменно заверяли Унгерна в своих добрых чувствах к нему. Но уже 30 июня 1921 года Джалханцза-хутухта по поручению «живого Будды» писал советскому уполномоченному: «В настоящее время разбойники бандита барона Унгерна деморализованы и для полной ликвидации их посланные Советским правительством войска под главенством Фальского, Цэвэна и прочих, прибывшие к моему местонахождению, были приняты с наилучшим почетом. Кроме того, с ними же прибыли мобилизованные 500 человек монгол. Мобилизацию и вооружение их вполне одобряю, чтобы совместными усилиями ликвидировать белые банды, дабы водворить порядок и благоденствие. Кроме того, если впредь в Монголии будут происходить подобные бедствия, то по каждому такому случаю будем обращаться за помощью к Совроссии для защиты. Мы вошли в соглашение с прибывшим тушмэлом (представителем) о том, что для питания войска выдавать по фунту мяса, собранного у монгол, на бойца, представить им временно палатки, топливо и подводы. Доводя до сведения Вашего, г. уполномоченный Совправительства, о вышеуказанной весьма радостной встрече наших монгол с русскими войсками и взаимопомощи, надеюсь, что и впредь будет оказываться подобная помощь».
Главной причиной перемены курса монгольской власти была отнюдь не личная неприязнь к Унгерну, которому Богдо-гэгэн остался благодарен за освобождение от китайского ига и чью смерть он почтил молитвами по всей Монголии. И дело совсем не в том, что содержание Азиатской дивизии было в тягость монголам. Советский экспедиционный корпус Константина Августовича Неймана, благополучно расстрелянного в 1937 году, обходился дороже, поскольку его численность была в несколько раз больше. Что же касается незаконных реквизиций (или грабежа, что в сущности одно и то же), то здесь ни унгерновцы, ни красноармейцы не были безгрешны, хотя первые все-таки грешили больше. Но Унгерн хотя бы платил за продовольствие, в отличие от красных. А уж красные монголы Сухэ-батора представляли непосредственную угрозу власти хутухты и, действительно, вскоре казнили многих его приближенных. Но Богдо-гэгэн понимал, что сила на стороне большевиков, и только дружба с ними позволит ему хотя бы досидеть на троне до смерти и умереть в своей постели. Это ему в итоге удалось, хотя многим из его приближенных, ставших впоследствии жертвами репрессий, о таком счастье уже не приходилось мечтать.
Азиатская дивизия могла только побеждать, поражение было для нее смерти подобно. Боеприпасов, захваченных в Монголии, могло хватить на две-три недели интенсивных боев, и с самого начала у унгерновцев ощущался острый дефицит артиллерийских снарядов, которых у китайцев было захвачено мало. Приток вооружения из боеприпасов из Маньчжурии был мизерным. Рассчитывать можно было только на трофеи. Поэтому даже неопределенный исход боя, без решительного разгрома красных, был для Унгерна гибельным.
По утверждению И.И. Серебренникова, «уже находясь в походе из Урги в Троицкосавск, барон… одного из приближенных к нему офицеров… отправил с пути в Хайлар для переговоров со своим «названным братом», генералом Чжан Кун Ю.
Я предчувствую, – говорил обуреваемый сомнениями барон своему офицеру, – что мне еще осталось еще немного земных шагов, и я хочу сделать свой последний выстрел. Я сижу в Монголии, как паук… Моя армия простирается отсюда до Алтая (очевидно, под своей армией барон понимал также отряды Казанцева, Кайгородова и Казагранди, оперировавшие на западе. – Б. С.). Она обращена лицом к Сибирской магистрали. По первому моему зову могут подняться двадцать тысяч монгол. На днях я отдал приказ о боевом выступлении в Улясутае и Коблдо. Вы же отправляйтесь в Хайлар и передайте моему брату: пусть он немедленно сообщит старику – Чжан Цзо Лину, чтобы он или сам сел на китайский трон, или посадил на него Пу И (наследника династии Цин, будущего марионеточного императора созданного японцами в 1931 году после оккупации ими Маньчжурии государства Маньчжоу-Го, что в какой-то мере можно рассматривать на планы Семенова и Унгерна по возрождению Срединной империи – но уже под японским контролем. – Б. С.). Если он этого не сделает, я пойду на него войною…»
Посланец ускакал в Хайлар, передал генералу Чжан Кун Ю просьбу барона Унгерна, но был вскоре арестован здесь. Подкуп стражи помог ему, однако, убежать из-под ареста».