«Волчьи глаза, – улыбнувшись, объяснил мне мой спутник. – Досыта накормили их своими мертвецами и трупами врагов, – спокойно откомментировал он и продолжил исповедь: – Во время войны русская армия постепенно разлагалась. Мы предвидели предательство Россией союзников и нарастающую угрозу революции. В целях противодействия было решено объединить все монгольские народы, не забывшие еще древние верования и обычаи, в одно Азиатское государство, состоящее из племенных автономий, под эгидой Китая – страны высокой и древней культуры. В этом государстве жили бы китайцы, монголы, тибетцы, афганцы, монгольские племена Туркестана, татары, буряты, киргизы и калмыки. Предполагалось, что это могучее – физически и духовно – государство должно преградить дорогу революции, ограждать от чужеродных посягательств свое духовное бытие, философию и политику. И если обезумевший, развращенный мир вновь посягнет на Божественное начало в человеке, захочет в очередной раз пролить кровь и затормозить нравственное развитие, Азиатское государство решительно воспрепятствует этому и установит прочный, постоянный мир. Пропаганда этих идей даже во время войны пользовалась большой популярностью у туркменов, киргизов, бурят и монголов…
Подписав Брест-Литовский договор, Россия предала Францию, Англию и Америку, а себя ввергла в хаос. Тогда мы решили столкнуть с Германией Азию. Наши посланцы разъехались во все концы Монголии, Тибета, Туркестана и Китая. В это время большевики начали резать русских офицеров и нам пришлось, оставив на время наши паназиатские планы, вмешаться, объявив им войну. Однако мы надеемся еще вернуться к ним, разбудить Азию и с ее помощью вернуть народам покой и веру. Хочу надеяться, что, освобождая Монголию, я помогаю этой идее. – Он умолк и задумался, но вскоре вновь заговорил: – Некоторые из моих соратников по движению не любят меня из-за так называемых зверств и жестокостей, – печально заметил он. – Никак не могут уразуметь, что наш противник – не политическая партия, а банда уголовников, растлителей современной духовной культуры. Почему итальянцы не церемонятся с членами «Черной руки»? Почему американцы сажают на электрический стул анархистов, взрывающих бомбы? А я что – не могу освободить мир от негодяев, покусившихся на душу человека? Я, тевтонец, потомок крестоносцев и пиратов, караю убийц смертью!..»
В блокнот Оссендовского с записями их бесед Унгерн будто бы вписал: «Только после моей смерти. Барон Унгерн».
На это Оссендовский возразил: «Но я старше вас, и поэтому уйду раньше».
Закрыв глаза и покачивая головой, Унгерн возразил: «О, нет! Еще сто тридцать дней, и все будет кончено, а потом… Нирвана! Если бы знали, как я устал – от горя, скорби и ненависти!»
В буддийском храме, куда зашли собеседники, гадание лам будто бы подтвердило, что, что земной жизни барону осталось ровно сто тридцать дней. Столь же маловероятной, как это предсказание, выглядит якобы устроенная Оссендовскому Унгерном аудиенция у Богдо-гэгэна, на которой барон получил свое предсмертное благословение. Попасть на такую встречу простому смертному, и тем более не буддисту, было практически невозможно. Сам Унгерн хотя бы формально принял буддизма был удостоен от Богдо-гэгэна высокого княжеского титула, но и то, по признанию барона, он беседовал с Живым Буддой за почти четыре месяца пребывания в Урге всего трижды. То, что такую аудиенцию Унгерн выхлопотал для своего собеседника-журналиста, крайне сомнительно. Да и зачем барону нужна была встреча Оссендовского с Богдо-гэгэном!
После этой якобы состоявшейся аудиенции, в ночь прощания Оссендовского с Унгерном, барону, «Богу войны», нагадала все те же 130 дней жизни бурятка-прорицательница, приведенная Жамболоном, которого Оссендовский называет «великим князем Бурятии» и «потомком бурятских владык».
Затем барон будто бы воскликнул: «Я умру! Умру!.. Но это неважно, неважно… Дело начато, и оно не погибнет… Я предвижу, как оно будет продвигаться. Потомки Чингисхана разбужены. Невозможно погасить огонь в сердцах монголов! В Азии возникнет великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до Волги. Мудрая религия Будды распространится на северные и западные территории. Дух победит! Появится новый вождь – сильнее и решительнее Чингисхана и Угедей-хана, умнее и милостивей султана Бабура; он будет держать власть в своих руках до того счастливого дня, когда из подземной столицы поднимется Царь Мира. Почему, ну почему в первых рядах воителей буддизма не будет меня? Почему так угодно Карме? Впрочем, значит, так надо! А России нужно прежде всего смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все, признавшие коммунизм, должны быть истреблены вместе с их семьями, дабы вырвать грех с корнем».
Попрощался же с Оссендовским Унгерн следующей оптимистической сентенцией: «Мне пора! Я оставляю Ургу. Прощайте навеки! Пусть я умру ужасной смертью, но прежде устрою такую бойню, какую мир еще не видел – прольется море крови».
Многое из сообщаемого Оссендовским о его беседе с Унгерном, выглядит как плод фантазии писателя, рассчитанный на неосведомленную публику. О том, что задолго до войны Унгерн создал Орден военных буддистов в России и что вокруг него сгруппировалось 300 храбрейших русских офицеров, никто, кроме Оссендовского, не сказал ни слова. Неужели никто из трехсот не уцелел в огне Первой мировой и Гражданской войн? Да и как мог Унгерн в короткий срок познакомиться с таким количеством офицеров? За все семь лет обеих войн он близко общался со значительно меньшим числом офицеров, с несколькими десятками, а не с сотнями. К тому же ни в письмах, ни в своих показаниях на следствии и суде об Ордене военных буддистов барон не упомянул ни разу. Можно не сомневаться, что весь этот орден выдумал Оссендовский, чтобы заворожить читателей.
Столь же далеким от настоящих идей Унгерна выглядит представленный Оссендовским от его имени план распространения буддизма по всему миру и обращения в него европейцев. Все-таки Унгерн оставался приверженцем христианства, буддизм принял достаточно формально, чтобы легче было взаимодействовать с монголами, и в тех случаях, когда письменно излагал планы реставрации Срединной империи, ее границы никогда не выходили за пределы Монголии и Китая.
И уж совершенно невероятно признание Унгерна, будто бы сделанное Оссендовскому, о том, что он в Даурии, дабы обуздать сексуальные инстинкты, разрешил своим солдатам неумеренное потребление алкоголя и опиума. Такой факт наверняка достаточно быстро стал бы известен боровшимся с унгерновцами красным, и они непременно использовали бы его в своей пропаганде. Кроме того, воинство, неограниченно пьянствующее и потребляющее наркотики, сразу же стало бы неуправляемым, чего не могли бы не почувствовать как красные партизаны, так и мирные забайкальские обыватели. И наконец, известны приказы Унгерна, относящиеся к 1918–1919 годам и сурово карающие за пьянство. Так что и в данном случае мы имеем дело с чистой воды фантазией польского писателя, равно как и в случае с точным предсказанием времени гибели барона. Другое дело, что, отправляясь в опасный поход против превосходящего по силе противника, Унгерн, действительно, мог предчувствовать свою гибель.
В 20-х числах мая Азиатская дивизия покинула Ургу и направилась к советской границе. В поход на север Унгерн выступил с наибольшими силами, которые когда-либо были под его командой. 1-й и 4-й конные полки есаулов Парыгина и Макова насчитывали около 1000 бойцов. Они вместе с двумя артиллерийскими батареями, пулеметной командой, 1-м монгольским, отдельным тибетским, китайским и чахарским дивизионами составляли 1-ю бригаду, которой командовал лично Унгерн. Она насчитывала 2100 бойцов при 8 орудиях и 20 пулеметах. Эта бригада наносила главный удар на Троицкосавск, Селенгинск и Верхнеудинск. Помимо русских бойцов, преимущественно казаков, в 1-й бригаде насчитывалось до 200 китайцев, около 450 монголов, до 80 тибетцев, до 120 бурят.
2-я бригада, которой командовал генерал Резухин, должна была перейти границу в районе станицы Цежинской и действовать на левом берегу Селенги, тогда как Унгерн вел свои операции на правом берегу этой реки. Цели 2-й бригаде Унгерн ставил достаточно решительные – идти на Мысовск и Татаурово по тылам красных, взрывая мосты и туннели. Бригада Резухина имела в своем составе 2-й и 3-й конные полки полковника Хоботова и сотника Янкова, одну артиллерийскую батарею, пулеметную команду, 2-й монгольский дивизион и японскую роту. Она насчитывала 1510 бойцов, в том числе более 100 монголов и до 60 японцев. Бригада располагала 4 орудиями и 10 пулеметами.
Кроме того, в Урге была оставлена комендантская команда полковника Сипайлова – 150 человек, 50 человек в составе Монгольского военного училища и 160 человек в составе интендантства и дивизионных мастерских. Кроме того, в столице оставался небольшой монгольский отряд Жамболона в несколько десятков человек. Перед Ургой в качестве заслона был еще развернут монголо-бурятский дивизион из 300 всадников (по 150 монголов и бурят) с русской пулеметной командой в 20 человек при 2 пулеметах. Имелось три госпиталя – в обеих бригадах (их возглавляли доктора Клингенберг и Рябухин) и тыловой, на Керулене, во главе с фельдшером Логуновым. Персонал госпиталей насчитывал до 60 человек. Также в каждой из бригад имелись походные интендантства по 10 человек нестроевых чинов, в основном – монголов.
Также Унгерну подчинялись три партизанских отряда. Сильнейшим из них был отряд полковника Н.Н. Казагранди, впоследствии убитого по приказу Унгерна. Он насчитывал 510 бойцов, имел 2 орудия и 4 пулемета. Ему предстояло, по замыслу Унгерна, действовать в направлении – Ван-хурэ – Мондукуль – Хубсугул – Иркутск, хотя вряд ли хоть кто-то в отряде верил, что столь незначительными силами можно взять Иркутск.
Отряд атамана Енисейского казачьего войска есаула И.Г. Казанцева в составе 340 бойцов при 4 пулеметах должен был двинуться в Урянхайский край и далее на Красноярск. Еще один отряд, есаула А.П. Кайгородова, в котором было до 500 бойцов при 4 пулеметах, действовал в Прииртышье.